Алексей Петрович, как и генерал, впервые были в доме владыки, и оба они, хотя и каждый по-своему, с любопытством разглядывали обстановку в квартире архиерея. В обстановке жилища, как в зеркале, отражается характер хозяина. Иванов знал о широком кругозоре епископа, о его пристрастии к поэзии и теперь воочию увидел истоки его эрудиции, глядя на богатую библиотеку. Дмитрий Михеевич обратил внимание на такие резко противоположные по своим позициям издания, как «Русский вестник» и «Независимая газета», и подумал: «Вот от чего у него каша в голове». Генерал считал, что, прикрывшись названием «независимая», чтобы придать себе видимость респектабельности и объективности, ловко впрыскивает в мозги даже грамотных, образованных читателей ядовитый вирус антикоммунизма и антисоветизма.
Алексей Петрович остановился перед лампадкой, с умилением глядя на голубой огонек. Сказал подошедшему к нему генералу:
– Как красиво.
– А взгляд у него суровый. Он, небось, думает и осуждает: «До какого позора докатились вы, русские люди? Антихристов приняли за пророков», – молвил генерал.
– Ты о чем? – не понял Иванов.
– Да я вот смотрю на Христа. Как же он мог позволить антихристу издеваться над православным людом?
– Это все за грехи наши, – отозвался владыка, услыхав их диалог. – Много мы грешили, от веры отступились. Потому и он отступился от нас. – И широким жестом в сторону стола пригласил: – Прошу вас, друзья. Отметим Рождество спасителя нашего.
Сегодня епископ Хрисанф, облаченный в белую рясу с панагией на широкой груди, выглядел внушительно и празднично. Просветленное лицо его сияло свежестью и здоровьем, в глазах светилась радость и благоденствие. Брошенные перед лампадкой реплики Алексея Петровича и Дмитрия Михеевича, а также замечание владыки «за грехи наши» послужили началом серьезного разговора за трапезой.
– Да ведь страдают не только православные, – сказал Иванов – В Нагорном Карабахе льется кровь мусульман и христиан – азербайджанцев и армян. Гибнут невинные. А из-за чего? Кто толкнул их на братоубийство? Кому это выгодно?
– Теперь, пожалуй, и не найдешь виноватого, кто первый бросил спичку и вызвал пожар, – заметил владыка.
– Почему не найдешь? – возразил генерал. – Тут нет никакой тайны, никакого самовозгорания. И кому выгодно – тоже не секрет.
Владыка устремил на генерала выжидательный взгляд, полный искреннего, почти детского любопытства.
– Один мой знакомый генерал – армянин по национальности, женатый на русской, как-то сказал мне, что в характере армян есть довольно странная черта: селиться вне своей территории, – продолжал генерал. – Армяне разбросаны, впрочем, как и евреи, по всему миру.
– Этнически они, как и евреи, семиты, хотя исповедуют христианство, – вставил владыка и тут же извинился, что перебил.
– Кстати, по богатству армянская община идет второй после еврейской, – продолжал генерал. – Очень амбициозный народ. Вот этими амбициями и воспользовались американские стратеги для разжигания национальной вражды в СССР. Это была их давнишняя мечта. Теперь же в обстановке перестройки они и решили бросить армянскую спичку. Они все учли и рассчитали там, за океаном, в своих стратегических научно-исследовательских центрах и фондах – и географический фактор, и амбициозное национальное высокомерие, и наличие в самой Армении экстремистских группировок, и тот прискорбный факт, что в команде Горбачева создалось мощное армянское лобби. Вспомните поездку Горбачева в США, встречу его с представителями армянской общины в Америке, сувенирчик, который армяне преподнесли первой леди СССР, и как Райка в ответном слове благодарности несла ахинею, вроде: «Этта икона свидетельствует о… друж-бе советского и армян-ско-го народов». – Он пытался пародировать речь Раисы Максимовны. – А между прочим, в то время еще была советская Армения и советские армяне. Всю эту кашу с Нагорным Карабахом заварили армянские экстремисты. Погасить конфликт можно было в самом начале решительными действиями президента Горбачева. Но это было не в его интересах, вернее не в интересах окружавшего его армянского лобби. Не в интересах западных спецслужб, у которых Горбачев был марионеткой…
Генерал самоуверенно замолчал. Он считал свою версию неуязвимой, но владыке она показалась неубедительной, поскольку генерал не привел никаких доказательств.
– А вы не упрощаете? – очень вежливо спросил владыка. – У вас есть какие-то факты, подтверждающие ваши слова? До Карабаха, как мне помнится, был Сумгаит…
– Ну и что? Какое это имеет отношение к Карабаху? – решительно возразил генерал.
– По-моему, ты, Дмитрий Михеевич, смотришь на проблему слишком прямолинейно, – поддержал епископа Иванов и, чтобы не превращать этот сложный запутанный вопрос в дискуссию, добавил: – Самое мерзкое, что из-за чьих-то амбиций, из-за националистических экстремистов льется кровь невинных, беззащитных, беспомощных.
– Да-да, вы, Алексей Петрович, совершенно правы. Все по Евангелие: «И восстанут народ на народ…»
– Так что ж, выходит, это рок, воля судьбы, владыко? – сказал Иванов, но епископ не успел ответить, генерал его опередил:
– Какой там к черту рок!
– Не чертыхайся в святой обители, – с улыбкой напомнил Иванов, – не богохульствуй.
– Прошу извинить меня, владыка, – смутился генерал.
Епископ снисходительно сделал вид, что не заметил, и тут же продолжал отвечать Алексею Петровичу:
– Если хотите, то в определенном смысле предначертание судьбы. Мина, которая сегодня взорвалась в нашей стране, была заложена в октябре семнадцатого.
– Каким образом? Не вижу связи, – сказал Якубенко.
– Революция насильственно бросила народ в безверие, – все так же ровно отвечал владыка. – Наш народ веками воспитан в вере, она стала неотъемлемой частью духовности, его нравственного облика. «Не укради, не убий» проповедовала церковь. Революция развязала в человеке животные инстинкты, отпустила нравственные тормоза, разрешила и красть, и убивать.
– Извините, владыка, а разе до революции не крали и не убивали? – В голосе генерала звучали торжествующие нотки. Он решил, что своим вопросом загнал оппонента в угол. Но владыка нисколько не смутился, словно даже ожидал этой реплики:
– Было, но не как правило, а как исключение. Там преступник осознавал, что он делает плохо, и часто истинно раскаивался. Вы, наверное, знаете притчу о двенадцати разбойниках и их атамане Кудияре? В народе она утверждалась как песня. Ее превосходно исполняет Евгений Нестеренко. У меня есть диск с записью, и мы можем затем послушать. Так вот – после революции люди творили зло, будь то в гражданскую войну или в последующие годы, и не признавали, что они творят зло, напротив, были убеждены, что творят добро, потому что были лишены духовного начала: все, мол, дозволено, и пошел брат на брата. – Иванов слушал их без особого интереса и не хотел новой бессмысленной, как он считал, дискуссии: все равно каждый останется при своих убеждениях, при своей вере. Он понимал, что сегодня люди остро чувствуют и переживают трагедию страны и народа и при встрече друг с другом только об этом и говорят, и каждый вслух или мысленно спрашивает: а что будет дальше, когда и чем окончится этот бардак? И как во время их встречи в его квартире-мастерской Алексей Петрович решил, как говорится, «сменить пластинку».
– Друзья! – сказал он бодрым, веселым голосом и обвел дружеским взглядом хозяина дома и гостя. – А можем мы хоть один час не говорить о политике?
– Не можем, и не только не говорить, но и думать не можем, потому что дело идет о судьбе каждого из нас и всей страны, – ответил ему генерал.
Иванов скорбно вздохнул и устремил задумчиво-мечтательный взгляд в сторону лампады. Спокойный тихий огонек изредка моргал легкой вспышкой и навевал благостное умиротворение души. Иванову хотелось отрешиться от бесовской суеты, от мерзостей перестроечного бытия, погрузиться в покойное созерцание нерукотворной красоты природы, непостижимой величавости мироздания. Мысли его спугнул тихий и ясный голос владыки:
– Настало время подумать о душе. До сих пор мы заботились о плоти, а душу отдавали на растерзание дьявола.
– Если вы под дьяволом имеете в виду Останкинскую башню, то я с вами полностью согласен, владыка, – миролюбиво сказал генерал.
«Нет, не можем не говорить о политике не только час, но и минуты», – сокрушенно подумал Иванов и сказал, обращаясь к Дмитрию Михеевичу:
– Мы с владыкой верим в бессмертие души, а ты – генерал Якубенко, веришь?
– В каком смысле? Как понимать? – Несколько удивленный взгляд Дмитрия Михеевича устремлен на епископа. Тот отвечал сразу:
– Умирает плоть человека. Душа же отделяется от тела и уходит во Вселенную. Человек продолжает жить в другой сфере. Через много лет или столетий душа его вновь появляется на нашей грешной земле во плоти другого человека.
