Вера ждала, ничего не предпринимала. Ей надо было окончательно уяснить для себя, стоит ли игра свеч. То, что Бабасян хоть и со скрипом, но дозревал-таки до перевода их полутайного романа из подсобки в нечто большее, она догадывалась. Пару раз тот намекал, не убирая с лица двусмысленной улыбки, насчёт того, что недурно б вместе проснуться как-нибудь на одной перине и чтоб обоим некуда было спешить. Покушать там, помечтать неторопливо в собственное удовольствие, а после театр посетить какой-нибудь или приличную выставку изображения картин. Можно и на музыку сходить, в филармонию, где при бабочках народ и прочих сюртуках, а можно и при платье дó полу с чистого шёлка и шпильках высотой с поперечник палки языковой колбасы.
Грезил, в общем. Глаза прикрывал, втягивая ноздрями папиросный дым и выпуская затейливые кольца через некрасиво сложенные дудочкой толстые губы. И даже успевал раскачиваться своим рыхлым корпусом, туда-сюда, ловя приятно выдуманный самим собой кайф. То ли он таким образом просто расслаблял себе душу или же, наоборот, загонял её, бедняжку, в тиски полной невозможности, какую рисовало ему богатое кавказское воображение.
Другой раз уже был чуть более конкретен: позвал на чей-то день рождения, в «Арагви», в компанию неблизких знакомых, не отягощённых знанием, кто кому супруга, а кто – так. Вера только потом поняла: хотел выпендриться ею, предъявить высокий класс, удорожить чуток, имея такую спутницу, собственные мужские акции. Там не только армяне были, имелись и от других народов и наций представители; а один пожилой еврей втесался без никого, вообще без пары. Но, как потом Додик ей шепнул, – самый богатый из присутствующих. Она почти сразу догадалась – цеховики и торговля. И её Давид среди них далеко не самый важный.
Моисею она ещё утром сказала, что, мол, смертельный учёт у нас, внеплановый и с тугой проверкой, какие раз в три года и чаще неожиданно. И потому не пила, чтобы потом не несло перегаром. Просто сидела рядом со своим, рассеянно внимая разговорам, и вежливо улыбалась, напоминая себе о дворянском происхождении. В то же время незаметно озиралась по сторонам, изучая непривычную ей среду, слегка кивала налево и направо, не слишком вслушиваясь в полупьяный деловой трёп, но подмечая, кто кому за этим разухабистым столом канарейка. Они поначалу-то солидно себя вели, и дамы их тоже. Но ближе к концу застолья заметно разошлись, подрастеряв начальную благочинность. Стали отношения выяснять – кто всё ещё в шутейной форме, а кто уже и на повышенных тонах. Танцевать ходили – как не подвигаться телом под щедрую севрюжку и добрый оркестр. Четверо пригласили её, и только один, уже совсем плохой, начав, как водится, про взаимную близость без Суреныча, позабыл сунуть телефон. Остальные по тихой воткнули-таки под рукавчик: имя-отчество и цифры, без фамилий. Она потом, не вникая, выбросила все, само собой. Но зато впервые ощутила себя королевой бала, по-настоящему, согласно давней мечте и наставлениям матери-княгини. Была трезва, выдержанна, отвечала вполголоса, улыбку сооружала тонко, одним лишь уголком рта, пару раз даже, припомнив ещё из пройденных в Воркуте классиков, использовала утраченные новейшей историей словечки типа «отнюдь», «ибо», а также чуть прохладные обороты вроде «видите ли, любезный» и «с позволенья сказать». В общем, произвела своей трезвой личностью фурор местного значения. Ему потом звонили, всё больше люди серьёзные, из тех, кто так и не смог полностью избавиться от приятных воспоминаний касательно Давидовой спутницы. Кто-то закинул не конкретно, просто насчёт того, кто, мол, такая. Другой – вполне предметно, предложив повстречаться двое на двое у него на даче. Третий, впечатлённый больше остальных, не дождавшись звонка от запавшей ему в душу ледиобразной дамы, просто предложил Давиду перекупить её у него и давал хорошую цену. Об этом Додик поведал Верочке на третий день после ужина в «Арагви», слегка потешаясь над ситуацией, но и не скрывая некоторой гордости за такой многообещающий исход встречи с деловыми.
После этого переломного дня Давид Суренович Бабасян задумался не на шутку. Это была именно та точка, поставить которую планировала Вера Грузинова-Дворкина. И если отталкиваться от этого, то прежние мутные виды обретали теперь вполне реальные очертания.
Ещё через полгода, вновь оценив ситуацию изнутри и снаружи, Бабасян на полном серьёзе заявил ей:
– Уходи ко мне, Вера, будем жить семьёй. Бросай профессора и перебирайся. Я хоть и партийный, но теперь в разводе. Так что всё по закону.
– Наверно, для должности вступал? – выдала она просто так, от растерянности, а заодно чтобы успеть подумать над тем, что он сказал.
– При чём должность? – нахмурился Давид Суренович. – Я ещё в армии на партию подавал, сразу как в часть попал.
– По снабжению отбывал? Интендантские войска?
– Если б! – неожиданно взметнулся Додик. – На дальнем обнаружении сидел, радиолокационные войска, только-только созданные. Станция П-8, в метровом диапазоне волн, между прочим. Наземный запросчик НРЗ-1. Антеннища – что на приём, что на передачу, ни одна сволочь не проскочит.
– И куда же ты жену дел, если к себе зовёшь? – созрев для нормальной беседы, поинтересовалась Вера, парируя идиотский пассаж про воздушного врага.
– Отделил, – буркнул Додик, – отправил к матери в Аштарак. И детей с ней.
– Как же так? – не поняла она. – Почему туда, а не в Москве оставил? Они же там пропадут, в этой вашей армянской глуши.
– Это они тут пропадут, – не согласился Бабасян. – Глушь – это когда есть всё, чего надо. А нормальная жизнь – это где мать, друзья детства и воздух. И соблазнов нет.
– Ну а если бы жена русской была? – озадачилась Верочка, уже примеряя ситуацию на себя. – Тоже к матери б выгнал?
– Русской дал бы денег и забыл. А нашу нельзя, не положено. Грех большой. И помогать буду до конца жизни. Как отец по убеждению и коммунист по вере.
– А когда меня выселишь, тоже грех будет или как? – допытывалась Вера Андреевна, немного нервничая и всё ещё переваривая нутром слова Давида. – И что с пропиской? Или это для вас для всех – так, эскимо на палочке, облизнул и выбросил?
– Для кого это – для всех? – не понял разом насторожившийся Додик. – Для каких ещё таких всех?
– Ну для ваших, для каких ещё, – не растерявшись и даже с некоторым вызовом попробовала отбиться Верочка. – Для армян, к примеру, и вообще, для любых кавказцев с горных территорий.
После короткой паузы Бабасян, решивший всё же не трогать эту определённо невыигрышную тему, вернулся к главной:
– Ты, Вера, по нашей крови хоть не армянка, но зато по своей – дворянского племени. Так что то на то получается. И поэтому – тоже грех. И значит, беру тебя тоже дó смерти, на пожизненное, не дай бог.
– А у армян князья есть? – улыбнулась Грузинова, слегка успокоившись. – Или же одни торговые работники?
– У нас на три армянина два князя, не меньше, – горделиво развёл руками Додик. – Я и сам князь, только, мамой клянусь, забыл, какого древнего рода. У нас там сильно всё напутано, каждый не хочет уступать своего, и часто выходит нехорошая накладка. Бывает, что и с кровью. Думаешь, чего я оттуда отвалил? Там бы меня при этой моей несговорчивости уже давно бы грохнули. Но только и памятник выстроили б такой, что будьте любезны, с чистого гранита без прожил. Да крышу бы навели ещё, чтоб не мок. – И финально вздохнул: – У вас проще всё, хоть и не так красиво.
– Чего ж долго собирался-то? – не сдержалась она, ещё не понимая, где у спутника её будущей жизни начинается серьёзное и в каком месте заканчивается шутейная часть. В последние дни будто чувствовала, что случится нечто подобное, но тотчас ответить по-любому была не готова. – У меня сын, ты ведь знаешь. – Она тянула время, испытывая Додика на прочность. – А у сына отец.
– А у меня мильон, – хмыкнул в ответ Бабасян, – и не один. И ты это знаешь. А если не знаешь, так другая знать будет. Только я хочу, чтобы ты была, Верочка, а не эта другая. Сама же знаешь, что только тебя и желаю непрерывно, а все, какие есть и были до тебя, – так те, обрывочно, без последствий для чувства, даже на коротенькую историйку не тянули – чисто на пустой анекдот. – Он взял её ладонь и приложил к сердцу. – Слышишь? – И пояснил наставительно: – Это значит, ты сделана для меня – спецзаказ. А Моисей твой перебьётся, он уж, наверно, на шестом десятке, для чего он тебе? И сын, считай, вырос уже – студент, отрезанный ломоть. При чём он вообще?
– А он у меня скоро возьмёт да женится, – продолжала тем не менее торговаться Верочка, – дети пойдут, куда они без добавочной заботы?
– Да не беспокойся ты. – Додик махнул рукой в никуда, скорее всего имея в виду бесконечность. – Отделятся на своё жильё, а мы поможем. Ты давай про главное решай, а не про это несерьёзное.
