Владимир Андреевич сильно вымотался за этот день, наблюдая за проведением работ — солдаты и казаки трудились без понуканий, заступы и кирки вгрызались в сухую каменистую землю. Плели из веток корзины, набивали их камнями и землей, ставили поверх невысоких валов. Наспех связанные рогатки из жердей перегородили все подступы к лагерю, на удобных для конницы направлениях вбивали колья и рыли ямы — русский лагерь быстро преображался в огромное укрепление. Не против регулярной армии, такой как шведская — те бы не обратили на фортеции никакого внимания, взяли бы быстро приступом, а против азиатской конницы — а вот с нею многим солдатам приходилось встречаться в Прутском походе. А там против них была лучшая — турецкая и татарская из Крымского ханства. Так что неведомые пока хивинцы вряд ли удивят бывалых воинов.
— Свое получат, тем паче у нас новые пули — жаль, что отлить в достатке их не успели, — Владимир Андреевич лежал в небольшом бассейне, положив голову на гладкий камень, разгоряченное за день тело приятно охлаждала теплая вода. Благодать, наверное, потому рай на земле, Эдем, считали в Междуречье. Но и тут тоже рай, так же две реки текут, жарко и плоды везде удивительные — виноград, смоквы, инжир, гранат.
Полковник поднялся из воды, встряхнулся как пес, разбрасывая капли воды — старый слуга, но речь которого, к удивлению русского офицера, была вполне понятна, помог облачиться в чистое исподнее, на плечи накинули халат, на ноги надели бухарские сапоги.
— Кафтан твой, повелитель, вычистят, рубашку стирают — солнце еще в небе, все высохнет.
— Ты почему так ладно говоришь, старче?
— Раб я, господин, сын дьячка сельского, грамоте разумел. Да вот юным попал в неволю к ногайцам, а те хивинцам продали. Арыки копал, а как старый совсем стал — то в доме слугой пребываю. Тут нашего говора людей много — в Хиве рынок большой, где невольниками торгуют. Их тут много, и народ разный, кого только нет.
— Их речь разумеешь?
— А как же, столько лет здесь провел.
— Толмачом ко мне пойдешь, — не спросил, приказал Владимир Андреевич, — я тебя своим денщиком поставлю, жалование положим — служилым человеком станешь. Не бойся — при обозе обретаться станешь, никто в бой тебя не пошлет. Ты ведь знаешь кто я по чину?
— Все тут знают, — слуга упал ниц, поцеловал сапог, Хрущов не успел одернуть ногу. — Ты правая рука хана, полками командуешь его. Все тебе кланяются, и начальные люди, и мурзы, и даже атаманы говорят с почтением.
— Не совсем так, но возле этого, — пробормотал Хрущев и приказал чуть смущенным голосом.
— Вели ужин подавать!
— Да, господин, я сейчас рабыням твоим скажу…
Глава 18
— О подобный солнцу, и победоносный повелитель наш! Гяуры испугались нашей конницы и попрятались, презренные, дрожа от страха, как побитые твоим царственным сапогом худые и трусливые шакалы, что скулят и плачут! Только прикажи мне, владыка жизни моей, и я принесу тебе голову их хана, вероотступника Девлет-Гирея!
— Без тебя кому есть повести в атаку мои тысячи, Досим-бей, — Шергази-хан усмехнулся, глядя на своего казначея и советника, толстого и в парчовом халате, так смешно развоевавшегося.
Но сам хорошо знал, что то лишь игра на глазах придворных, старая, незатейливая, притворная. Досим-бей был сарт, из Бухары, служил преданно и честно. Оставаясь с ним наедине, никогда не боялся говорить о том, какие ошибки хивинский хан сделал. И про неправильные на его взгляд действия также нелицеприятно сказывал, мало стесняясь в выражениях, порой больно задевающих самолюбие повелителя.
За это, и еще за честность — а ведь Досим-бей был казначеем, но руки свои в сокровищницу не запускал по локоть, как делали другие сановники, и держал его близ себя Шергази-хан. И прощал многое, хотя бывало после хулительных слов советника хану порой хотелось отдать того палачам. Чтобы те содрали с него живьем шкуру и набили ее соломой, превратив в чучело на страх другим верноподданным.
— Без тебя есть кому повести вперед конные тысячи, — хан отвернулся, прекрасно понимая всю подоплеку. После совета казначей несколько раз его упрашивал не атаковать пришедшие на хорезмские земли полки гяуров, а вначале выяснить, с чем они пожаловали, должна же быть какая-то причина. Да, вероотступника Бековича сопровождает войско, но не столь большое, чтобы захватить всю Хиву — урусы для этого просто не имеют людей. К тому же коназ говорит, что он лишь посол — а это свидетельствует о том, что он хочет решить дело миром. А войско…
И что войско?!
Всегда можно найти оправдание, тем более переход через степи и пустыни на две сотни фарсахов, где каждодневно могут напасть степные разбойники. Так что оправдание у них припасено, и тогда действия хивинцев русский царь может рассматривать как действительно враждебные. И двинет на Хорезм не малую толику своих воинов как сейчас, а большое войско. А в нем, по слухам торговцев и лазутчиков, воинов столько же, как всего населения в Хивинском ханстве — ссориться с таким могучим соседом крайне неразумно, лучше переговоры начать.
Помоги аллах, дай вразумление повелителю!
Однако хан упрям и доводам не внял, надеясь закончить дело одним решительным ударом, показав и врагам, и соседям, что хивинское войско могучее, и способно расправиться с любым вторгнувшимся врагом. Тем более, гяуры сделали большую ошибку — им бы пойти по его землям, грабя и разрушая все на своем пути, но они решили засесть здесь. Видимо, сил после долгого похода у них не осталось.
Или просто испугались?!
Ведь бывает так, что человек набрался решимости и пошел вперед, а потом сам же и испугался собственной смелости. Возможно, такое и произошло — гяуры дошли до Хорезма, и сами напугались этого поступка. Ведь раньше именно так налетали казаки от Яика, и каждый раз были жестоко биты хивинцами, которые вырезали наглецов.
И что сейчас будет?!
— Ходжи Ишим, пусть наша конница атакует урусов и истребит их
