полностью! Это будет им месть за то, что они посмели напасть на нас первыми и побили туркмен! Вырезать всех без всякой жалости! И да будет так с каждым нашим врагом!
Шергази-хан отдал повеление и стал взирать с песчаного гребня на развернувшиеся для сражения хивинские сотни. Между протоками было большое пространство, с полфарсаха, покрытое арыками. И два селения, которые окружали глинобитные дувалы — невысокие заборы, окружавшие их. Гяуры пытались укрепиться — кое-где поставили рогатки, насыпали невысокий вал. Вот только воинов у них было немного — тысячи полторы, столь редкую цепочку можно прорвать одним ударом. И главная опасность идет от арыков — много прекрасных коней переломают там ноги.
Заревели большие трубы, подавая сигнал. И сразу множество коней — вороных, гнедых, саврасых — с сидящими в седлах всадниками в разноцветных халатах, тронулись с места.
Конница постепенно начинала свой разбег, сотни шли большими группами, заполоняя все пространство между протоками. И это была лишь половина сил девятитысячного войска, состоявшего в равных долях узбеков и туркмен, а также шести сотен вассальных каракалпаков и кайсаков. И этот удар должен был смести неприятеля, а затем на врага обрушатся все оставшиеся в резерве силы.
С громкими криками и визгом знаменитая конница хивинцев приближалась к наскоро возведенным русскими укреплениям — лошади легко перемахивали через арыки, хотя несколько десятков коней свалилось. И, судя по застывшим фигуркам в разноцветных халатах, некоторым всадникам не повезло — они свернули себе шею.
Но зато теперь они стали шахидами, погибшими за веру, и теперь их ожидает рай с прелестными гуриями!
И когда осталось лишь триста шагов, и были натянуты луки, чтобы обрушить град стрел на неверных, укрепления окутал белый пороховой дым и донесся грохот пушек.
— Аллах всемилостивый!
Хан прошептал побелевшими губами — эйфория от вида победоносной конницы исчезла в одночасье. На поле сражения сразу же начали твориться ужасные вещи — масса коней и людей рухнула, донеслись отчаянные вопли сотен людей и хриплое ржание умирающих лошадей. Он разглядел русских сарбазов, что ловко орудовали шомполами, перезаряжая свои ружья. Такие войны были и у хивинцев, их пищали были намного больше и настолько тяжелы, что удержать их могли только самые сильные воины.
А еще хан увидел ямы, что до этого часа никто их рассмотреть не мог, настолько хорошо они были прикрыты — кто из всадников обратит внимание на участки покрытые густой сухой травой, каких полно везде — солнце изрядно припекает, лето в разгаре. Там в предсмертных мучениях бились кони и люди, и в этот момент урусы дали еще один устрашающий залп — из стволов пушек и ружей выплеснулись клубы белого порохового дыма, полностью закрывшие вражеские укрепления.
— Отводи конницу, пресветлый хан, твоих лучших воинов просто перебьют безнаказанно!
Возникший рядом Досим-бей буквально прошипел сквозь стиснутые зубы, лицо советника было бледным, на нем застыла ужасная тревога. Шергази-хан понимал, что сам выглядит не лучше, и уже было открыл рот, чтобы громко отдать приказание, но его конники сами осознали свое горестное положение — храбрые узбеки и отчаянные туркмены уже заворачивали коней, чтобы устремиться в бегство. И тут русские снова дали залп, и теперь хан воочию увидел какое жестокое избиение получили его лучшие войны — и прикрыл от накатившего горестного бессилия глаза.
— Урусы ловко стреляют, быстрее наших воинов — те за это время не успели бы перезарядить свои пищали и раздуть фитили. А тут пушки — и они смертоносны для наших праведных воинов.
— Зато теперь мы знаем, на что они способны, — с яростью на исказившемся лице произнес Шергази-хан, с трудом сдерживая накатившее на него бешенство. И громко приказал:
— Кулун-бей! Бери две тысячи туркмен и атакуй гяуров у селения — там протока мелка и берега пологие — скот гоняют беспрепятственно. Ворвись на тот берег и заходи гяурам в спину! А ты, Ходжа Назар, бери еще две тысячи узбеков и всех каракалпаков, и делай вид, что снова собираешься атаковать — но к укреплениям близко не подходи, под пушки не подставляй воинов! А тебе, Ходжа Ишим, надлежит привести отступившие тысячи в порядок, и как только гяурам нанесут удар в спину, поможешь Кулун-бею!
Шергази-хан воевал не раз, и с его сабли стекала вражеская кровь. Потому понимал, что врага нужно растянуть, он не может быть везде сильным — тем более, что неверных втрое меньше, чем хивинцев. А вогнутая к селению излучина протоки как нельзя лучше подходит для этого — конница легко спустится в обмелевший, и местами почти сухой рукав реки, легко поднимется на берег, не снижая бега горячих коней, и начнется рубка.
— Думаю, что гяуры к этому приготовились…
— Что ты понимаешь, Досим-бей, в войне?!
Шергази-хан вскипел, но сдержал себя усилием воли. Он понимал, что его советником движут интересы дела, и забота о них, дабы хан не пострадал. Но советник сарт, он никогда не воевал и не командовал даже сотней, а потому даже юз-баши его назвать было нельзя.
— Сейчас сам все увидишь собственными глазами!
Волна хивинской конницы отхлынула от укреплений, порядком проредившая свои скопища в первой атаке. Зато навстречу ей накатывала вторая волна, что должна была показать набег, но не довести его до конца. А вот третья волна всадников устремилась намного южнее — сотни коней скатывались в излучину, всадники их горячили плетьми, и вскоре протока взметнулась в небо миллионами брызг…
Глава 19
— Действительно, очень жарко горит, куда там дровам, — царь Петр Алексеевич пошурудил в очаге длинной кочергой, отпрянул от жаркого пламени, вытер выступивший на лице пот платком, что протянул ему генерал-адмирал Апраксин.
Любопытен был с детства русский государь, сам все проверял, везде лез — так и тут, узнав про «опреснитель» и имея на руках его чертежи, немедленно воплотил задумку в жизнь собственноручно, хотя время зело берег, не хватало ему часов для нужд государственных. «Змеевик» сам скрутил, крышку отковал на самый большой котел. Печь только не стал складывать —
