– А коряга зачем? Черная? – гнул свое Вадим. – Она уже высохла давно, порядочный бы хозяин ее срубил, а этот – лентяй! Ведь, если она рухнет, я тебе точно говорю – она обязательно кого-нибудь придавит! И, может быть, насмерть!
– М-да... – безнадежно качнула головой женщина и вздохнула. – Ну что ж... я передам Желтовскому, чтобы он больше не писал аварийных ситуаций.
После этого она перестала интересоваться его впечатлениями и даже подбегать к нему стала реже, однако домой все еще не торопилась.
Заметив некое охлаждение к своей персоне, Буранов насторожился. Ну ясное дело, он что-то не так понял, неправильно оценил, а падать в ее глазах не хотелось. Надо было чем-то удивить эту интересную особу, и он пошел на хитрость.
– Простите, а что вы скажете про эту картину? – подошел он к седоватому старичку, который величественно морщил губы возле одной из работ.
– Про эту? Это разве картина? – обозленно повернулся к нему старец. – Да это же! Это похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить!
Буранов пригляделся – то, что пожилой ценитель называл похабством, называлось «Лед и пламень», и там было изображено купание «моржей». То есть художник изобразил, как в ледяную прорубь сигают упитанные мужчины и женщины в купальных костюмах. Лед был голубой и искрился, а тела «моржей» написаны насыщенной розовой краской. Вообще-то Вадим не усмотрел похабства, но согласно закивал головой.
– Во! Вот это, я понимаю, искусство! Добрая свадебная фотография, в старых русских традициях, когда еще молодежь уважала стариков! А тут... фу, плюнуть жалко.
Уже через пять минут Буранов важно расхаживал возле картины с «моржами» и ждал Лину, чтобы блеснуть познаниями.
– О! Лина! Ну, наконец-то! – воскликнул он, когда та о нем вспомнила. – Лина, я вот смотрю на эту картину, смотрю...
Лина удивленно вздернула бровь.
– Да? И что? – искренне заинтересовалась она. – Тебе понравилось?
– Да, я тебе скажу, сплошное похабство! Непонятно, как это вообще могли выставить! А вот это... иди сюда... вот это – настоящая картина! В старых русских традициях, эдакая свадебная, семейная картина... выполнена маслом... или чем там...
Лина склонила голову и четко произнесла:
– Вот это, между прочим, совсем не картина! Это репродукция. «Неравный брак» называется, Пукирева. Знать бы надо...
– Ну знаешь! – взвился Вадим. – Если... вот если бы я тебя приволок в свой магазин и заставил любоваться коробкой передач, я не думаю, что ты бы пришла в неописуемый восторг! А я прихожу!
– Прости, – склонила голову Лина. – Я не догадалась. Специально для тебя я напишу коленный вал маслом. В натуральную величину. Надеюсь, ты оценишь.
– Да уж-ж-ж, – прошипел Вадим. – А сейчас... если у тебя еще дела, ты можешь оставаться, а я... прости, я уже все посмотрел.
– Хорошо, едем домой.
По дороге Лина так смешно рассказывала про этого человечка в вязаной шапочке, который, к слову сказать, оказался этим самым Желтовским, так забавно подшучивала над его одеждой, манерой говорить и так преданно восхищалась его мастерством, что Вадим забыл про обиду и вместе с Линой смеялся, и фыркал, и восхищался. Он был готов ехать с ней вечно, но гостиница оказалась как-то уж совсем близко к выставочному залу.
– Все. Приехали, – выпрыгнула Лина из салона, взяла его за руку и повела к гостинице, как маленького мальчика. – А теперь по домам.
– А может, вместе поужинаем? – с надеждой спросил Вадим и задержал ее руку в своей.
– Ни в коем случае! – вытаращила она на него большие глаза. – Мы же собирались в одиннадцать часов к часовне! Ты забыл?
– Ровно в одиннадцать я буду у ваших дверей, – покорно склонил он голову.
– Правильно. А сейчас – отдыхать! – каким-то приглушенным голосом проговорила Лина и посмотрела на него таким взглядом, что он с горечью сообразил – у него без нее отдых теперь совершенно точно не получится.
А Лина между тем решила доконать его окончательно – она поднялась на цыпочки и приложилась губами к его гладковыбритой щеке, обдав его ароматом совершенно удивительных духов. Он невольно сцепил руки у нее на талии, желая, чтобы столь сладостный момент длился вечность, но женщина откинула голову и весело засмеялась:
– Ну какой ты торопыга!
– А что? – опешил он от ее переменчивости.
Лина опять понизила голос и муркнула ему прямо в ухо:
– Давай устроим себе незабываемый вечер, а? Чтобы стр-р-р-расть! Чтобы огонь! Чтобы кровь кипела!
– Тогда... прямо сейчас и пойдем, чего ждать? – на глазах хмелел Буранов.
– Не-е-е-ет, страсть надо подогреть, – склонила она голову.
– Так у меня... у меня уже итак все горит, куда больше!
– А у меня еще нет, – фыркнула красавица, вырвалась из его объятий и быстро застучала каблучками по лестнице.
– Вот зараза, – выдохнул Вадим. – У нее – нет, видишь ли! Ладно... посмотрим, что ты скажешь вечером!
Он, конечно, понимал, что умеет кружить дамам голову, но, честно говоря, не думал, что ему так быстро удастся очаровать Лину. Хотя... Это еще та штучка, эта может выкинуть все, что угодно, здесь расслабляться нельзя. Но! У них сегодня «незабываемый вечер», это не он сказал! И он сделает его незабываемым, а уж потом... Вот тут Вадим не сомневался совершенно – после сегодняшних страстей Лина спрячет коготки... Ох, и какая ж славная кошечка из нее получится!
Глава 4
Мягкие лапки, а в лапках царапки
Он влетел к себе в номер, будто мальчишка, который только что забил решающий гол. Его одолевала буря восторга – перед глазами все еще стояла мурлыкающая Лина, а стоило ему подумать, что их ждет дальше, как тут же захватывало дух и сердце начинало колотиться в три раза сильнее.
– Все! Спать! – приказал себе Вадим, постарался убрать с лица довольную улыбку, включил будильник на телефоне и рухнул в постель.
Он думал, что не уснет, но лишь прикрыл глаза, как его здоровый организм мгновенно отключился.
Телефон прогремел в десять вечера, и Буранов мячиком выскочил с нагретого места. Правда, глаза еще слипались и голова тянулась к подушке, но он должен был выглядеть безупречным в этот вечер, и потому перво-наперво вприпрыжку понесся в душ.
– Пора-а в путь-дорогу, тебя ведь Лина ждет, женщина всей твоей мечты! Над ми-илым порогом...
Что там вытворить над милым порогом, Вадим придумать не успел, да он об этом и не думал. Тщательно выбрив щеки, уложив ухоженные пряди в прическу, он еще долго вертелся перед зеркалом, дабы добиться исключительного совершенства.
Ровно в одиннадцать, бодрый и свежий, за версту пахнущий дорогим одеколоном, поблескивая начищенными туфлями, Вадим уже стучался в номер прекрасной художницы.
