Морис Ломье подскочил к Нинон.
— Ничего не говорите, я догадался! Вы пришли ради меня! — воскликнул он, обнимая молодую женщину за талию.
Нинон изящным движением развернула веер, отгораживаясь от взглядов мужчин. Виктор не мог не оценить ее манкого очарования.
— Морис, — обратилась к Ломье Таша, — вот четыре холста, к началу следующей недели я закончу еще пять.
— Плохо, дорогая, нам будет непросто решить, как развесить картины, если… Ладно, показывай. Снова эти твои крыши! — недовольно проворчал он. — Ты ведь знаешь, как я не люблю этот сюжет. Почему ты не выбрала обнаженную мужскую натуру? — Он отступил на шаг, оценивая общее впечатление. — Не хватает мужественности.
— Но Таша ведь не мужчина! — возразила Нинон.
Таша весело рассмеялась.
— Спасибо, что заступились за меня, Нинон, но только мужественность и впечатляет этих господ, внушая им уверенность в себе.
Морис спросил, взяв Виктора под руку:
— Ужели возможно принимать женщин всерьез, дорогой Легри? Что они создали? Только не называйте имен Сафо и мадам Виже-Лебрён[18], умоляю!
Нинон улыбнулась Ломье и сладким голоском задала следующий каверзный вопрос:
— А сколько гениев-мужчин узнала бы История, проводи они две трети жизни за чисткой картошки и стиркой пеленок?
— Не может быть, чтобы вы имели в виду себя! — запротестовал Ломье.
— Где ты познакомилась с этой девушкой? — шепотом поинтересовался у Таша Виктор.
— В «Бибулусе», вчера вечером, она помогла мне отнести холсты к багетчику. Ты был в морге, так что… Она сказала, что хочет мне позировать, но я отказалась.
— Почему?
— Я не смогу ей платить. Нет, нет, я знаю, что ты хочешь предложить, это не обсуждается, и потом, женские «ню»…
— Жаль.
— Что значит — жаль?
— Я бы попросил дозволения присутствовать на сеансах.
— Хитрец! Можешь обратиться к Морису, если хочешь, — он уже подцепил Нинон. Подожди меня внизу, я сейчас приду.
Виктор сел за столик в зале, где старые мрачные холостяки поедали сосиски, и развернул газету. Почти все статьи были посвящены отставке канцлера Бисмарка, в рубрике «Происшествия» ничего нового не оказалось.
— Дорогой друг, не верьте ни единому слову из того, что там написано, они все выдумывают!
— Не возводите напраслину на прессу, именно ей мы обязаны нашим знакомством!
Виктор поднял глаза от газеты: Таша и Нинон сели рядом с ним.
— Таша рассказала мне о вас, — улыбнулась ему Нинон. — Книготорговец, фотограф, рыцарь без страха и упрека, сыщик-любитель… Не многовато ли для одного человека?
— Насчет четвертого пункта она явно преувеличивает, — заметил Виктор.
— Лицемер! — воскликнула Таша. — Признайся, что обожаешь лезть в дела, которые тебя не касаются, и прошлым летом даже рисковал из-за этого жизнью!
— Я оказался вовлечен в то дело помимо своей воли…
— Перестаньте спорить и просветите меня, — вмешалась Нинон. — Таша уверяет, что вы страстный любитель детективных романов. Мне они кажутся скучноватыми, написанными по одной и той же схеме: добро торжествует над злом, убийца пойман, осужден и казнен, обыватели могут спать спокойно.
— Не могу с вами согласиться, — покачал головой Виктор. — Преступление завораживает порядочных людей. Авторы этого жанра увлекают нас на тайные тропинки, туда, куда мы сами никогда не осмелились бы ступить в реальной жизни.
— Вот как? Что ж, возможно, я поторопилась с суждением. Но меня куда больше волнует путь мужчины к сердцу женщины. Помогите мне заполнить этот пробел, мсье Легри, договорились? — спросила Нинон, наградила Виктора долгим рукопожатием и удалилась.
— Пантера, — прошептал Виктор, глядя ей вслед.
— Денизу опознал кто-нибудь из близких? — спросила Таша.
— Нет.
— Что ты решил?
— Дай мне еще два дня.
— Ни днем больше, ясно? Не хочу делить жизнь с эквилибристом, который может в любое мгновение упасть и разбиться.
— Ты действительно хочешь разделить со мной жизнь? — поймал ее на слове Виктор.
— А что мы, по-твоему, делаем? — рассмеялась она.
По пути домой он вдруг решил отдать Таша гребни из слоновой кости, купленные на улице Пернель. Она растроганно поцеловала его и не сказала, что ненавидит такие вещи, потому что они олицетворяют для нее страдание и смерть. Виктор нащупал в кармане медальон Одетты: это маленькое сердечко хранило секрет, который ему предстояло разгадать.
Снег шел, не переставая.
Мадам Пиньо собрала тарелки и приборы и отнесла их на кухню.
— Наелся, сынок?
— Да, мама, — ответил Жозеф.
Она взяла стальную кочергу, поворошила в печи, подбросила туда лопату угля и подняла штору на окне.
— Снег все валит и валит, не погода, а чистый кошмар. Если не потеплеет, останусь завтра дома.
— И правильно, мама, в твоем возрасте не стоит переутомляться.
— Не волнуйся, я выдержу. Твой бедный отец говорил: «Ты крепкая, как скала, Эфросинья».
— Пойду в папин сарайчик.
— Только не сиди допоздна, сынок.
Жозеф закрылся в сарае и поставил керосиновую лампу на стол, заваленный патронами, гильзами, осколками снарядов, островерхими касками прусских артиллеристов. Все это осталось ему от отца, который во время Франко-Прусской войны служил в Национальной гвардии. Еще тут были старые книги, гравюры, кипы газет, тщательно рассортированные по годам. Здесь Жозеф сочинял свои истории, писал роман, изучал газетные вырезки и мечтал о Валентине де Салиньяк.
Этим вечером юноша был не в духе. Он сел и хмуро уставился на лежавшие перед ним свежие газеты. Дениза не шла у него из головы. Жозеф попытался сосредоточиться на романе, но не смог, закрыл школьную тетрадь, на обложке которой красовалось: «Любовь и кровь», открыл новый блокнот, написал на первой странице «Происшествие на кладбище Пер-Лашез», поставил дату: «Март 1890 г.», покусал кончик ручки и наконец решился:
Вернуться в Счетную палату.
Патрон что-то от меня скрывает.
Зачем он следил за этим стариком?
Жозеф взглянул на пришпиленную к стене фотографию, на которой были запечатлены двадцатилетняя мадам Пиньо и ее упитанный жених. Они стояли у парапета набережной Вольтера и улыбались в объектив.
— Ты прав, папа, нельзя опускать руки. Когда человек чего-то очень хочет, он добьется своего. Решено: я займусь этим делом всерьез, и ты будешь мной гордиться.
Глава седьмая
Солнце пригревало совсем по-весеннему, снег таял, но Жозефа это не радовало. Как может небо сиять лазурью, когда «Л'Эклер» напечатала на четвертой полосе:
УТОПЛЕННИЦА С КРЫМСКОГО МОСТА
Судя по результатам вскрытия, неизвестную, чье тело нашли три дня назад в канале Урк, сначала оглушили, и только потом бросили в воду. Убийство из ревности?..
Жозеф вырезал заметку и вклеил ее в новый, приготовленный с вечера блокнот, потом пролистал другие газеты и нашел в «Пасс-парту» еще одно упоминание о Денизе:
Утонувшая в канале Урк девушка получила жестокий удар по голове, а потом ее утопили. Тело до сих пор никто не опознал. Полиции пора принять меры для обеспечения безопасности граждан…
Наверху хлопнула дверь, Жозеф спрятал газеты и блокнот, торопливо натянул халат и схватил метелку. По лестнице спустилась Таша.
— Патрон не с вами? — спросил он, смахивая пыль со стола.
— Он ушел очень рано, сослался на встречу с клиентом, но наверняка солгал, уж слишком озабоченное у него было лицо…
— Можете не продолжать, сам знаю: брови чуть вздернуты, лоб наморщен, как будто вот-вот укусит.
Жозеф изобразил насупившегося бульдога, и Таша не удержалась от смеха.
— Думаю, он опять играет в сыщика-любителя, и мне это совсем не нравится, — прошептала она.
«Можно подумать, это нравится мне! — мысленно возмутился Жозеф. — Патрон обещал, что я буду в курсе дела, а сам меня ни во что не посвящает! Вот и доверяй после этого людям!» Жозеф был так зол, что стукнул метелкой по макушке Мольера.
«Я еще покажу, на что способен. После обеда я “заболею”. За пять лет беспорочной службы я ни разу ни на что не жаловался, так что… Пусть только попробует сказать, что я шатаюсь без дела! И мадемуазель Таша заодно помогу!»
Жозеф продолжил уборку, бормоча себе под нос угрозы и упреки в адрес Виктора.
— В чем дело, Жожо? — спросила Таша.
— Я вчера простудился, когда следил за мсье Легри, я разбит, я болен — вот в чем дело!
Юноша собирался продолжить, но тут его внимание привлек остановившийся у магазина фиакр. Он подошел к витрине.
— Ну и ну! Мадемуазель Таша, смотрите-ка, кто вернулся!
Виктор покинул комиссариат в самом что ни на есть отвратительном настроении. Он опоздал! Папашу Моску освободили за двадцать минут до назначенного времени, потому что камера понадобилась для пятерых грабителей, которые ночью обчистили какую-то квартиру. Виктор взглянул на часы: пять минут десятого. Нужно возвращаться в магазин, иначе Таша рассердится. Он купил свежий номер «Сьекль» и развернул газету.
