IX. Плуты, мошенники
Грустная пошла дочь Чеко. Нет более надежды! Приходилось вернуться к отцу и забыть того, кто больше её не любил. Она прошла двор, сопровождаемая фрейлинами, которые смеялись над её простотой. Подойдя к решётке, Виолетта обернулась, точно ещё ждала последнего взгляда; она снова почувствовала своё одиночество, потеряла храбрость и, закрыв голову руками, стала горько плакать.
— Убирайся же, подлый нищенка! — крикнул тюремщик и взял Виолетту за шиворот.
— Убираться? Никогда! Плуты, мошенники, — крикнула она. — Золотая ливрея, лакейское сердце!
В ту же минуту мышка бросилась тюремщику на нос и искусала его до крови; после того перед самой решёткой явилась большая клетка, словно Китайский павильон. Прутья в ней были серебряные, гнёзда бриллиантовые; вместо проса перлы; а вместо игрушек для птиц червонцы, завёрнутые в ленты всевозможных цветов.
Посредине этой чудесной клетки, на сучковатой палке, вертящейся во все стороны, прыгали и ходили тысячи птиц всевозможных стран и видов: колибри, попугаи, чижи, кардиналы, коноплянки, дрозды и всякие другие, — этот пернатый мир пел одну и ту же песню; только каждая птица пела, на своём жаргоне. Виолетта, понимавшая язык птиц так же хорошо, как и язык зверей, выслушала пение этих голосов и перевела песню фрейлинам, которые очень удивились благоразумию попугаев и чижей. Вот что пел хор птиц:
Прекрасно нам платят,Прохладно нам летом,Зимою теплоИ к тому же при этомВсегда есть питьё и еда!Да здравствуют клеткиИ к чёрту свободу!
После этой радостной песни наступила тишина, и красно-зелёный попугай, с серьёзные солидным видом поднял лапу и, ворочаясь во все стороны, прогнусавил или, лучше сказать, прокаркал следующую песню:
Гадок нам соловейГлупой спесью своей!Для луны лишь однойОн ночной тишинойЗвонко песни поётИ всегда голяком,Не нуждаясь ни в чём,Беззаботно живёт!Расклевать бы скорейДурака соловья,Как тех глупых людей,Что любить богачейНе умеют, как я!
И все птицы, восхищённые таким красноречием, снова запели пронзительным голосом:
Да здравствуют клеткии к чёрту свободу!и т. д.
Пока стояли все вокруг этой магической клетки, прибежала Звонкая Монета. Понятно, что она была не из последних, желавших приобрести это чудо.
— Мальчик! — сказала она маленькому музыканту. — Не продашь ли мне клетку за ту же цену, за которую продал карету?
— С удовольствием, маркиза! — отвечала Виолетта, не имевшая другого желания.
— По рукам! — сказала барыня и подумала про себя: „Одни только бездельники поступают так безумно!“
Вечером повторилось то же самое, что вчера. Перлино, опьянённый золотым напитком, вошёл в свою комнату, не подымая глаз, и Виолетта бросилась на свою подстилку несчастнее, чем когда-либо.
Она пела, как и вчера. Она так плакала, что её слёзы могли тронуть камни, но всё было бесполезно: Перлино спал так крепко, как низложенный король. Рыдания Виолетты укачивали его, как шум моря или ветра.
Около полуночи три друга бедной девушки, озабоченные её горем, держали совет. „Невозможно, чтоб Перлино спал так крепко!“ — сказала кумушка-белка. „Надо войти и разбудить его,“ — заметила мышка, „А как войти?“ — спросила пчела, которая всю ночь напрасно искала в стене скважинок. „Это моё дело“, — шепнула мышка. И скоро, скоро она прогрызла в двери маленькую дырочку, вполне достаточную для того, чтобы пчёлка могла проскользнуть к Перлино.
Он спокойно спал на спине, похрапывая с регулярностью отдыхающего каноника. Это спокойствие испугало пчелу. Она укусила его в губу; Перлино вздохнул, хватил себя по щеке, но не проснулся.
— Ребёнка усыпили! — сказала пчела, возвращаясь к Виолетте с утешением. — Тут скрыто волшебство! Что делать?
— Постойте-ка, — заметила мышка, у которой зубки ещё не попортились, — я пойду сама и разбужу, хотя бы пришлось съесть его сердце.
— Нет, нет, — сказала Виолетта. — Я не хочу, чтобы было больно моему Перлино!
Мышка была уже в комнате. Вспрыгнуть на постель, пробраться под одеяло было шуточным делом для двоюродной сестрицы крыс. Она пошла прямо на грудь к Перлино, но прежде, чем сделать в ней дырочку, мышка прислушалась: сердце не билось. Нет больше сомнения! Перлино околдован.
Уже рассвело, когда мышка принесла это известие. Скоро пришла злая барыня и по-прежнему посмеивалась.
Виолетта с досады грызла руки, взбешённая, что с ней сыграли штуку, не особенно дружелюбно поклонилась маркизе и шепнула: „До завтра“.
X. Патати, патата
В этот раз Виолетта уходила не такая печальная; надежда снова ей улыбалась. На дворе, как и накануне, сидели фрейлины и пряли свою вечную пряжу.
— Ну-ка, искусный музыкант, покажи-ка нам ещё какую-нибудь штучку.
— Чтоб вам понравиться, извольте, — отвечала Виолетта и шепнула: — Патати, патата; гляди хорошенько и увидишь!
В ту же минуту кумушка-белка бросила орех наземь, и на дворе появился театр марионеток. Поднимается занавес, и представление начинается. Сцена представляет судебную палату: заседание Роминагробиса. В глубине возвышается трон, покрытый алым бархатом, усыпанным, точно звёздами, золотыми когтями. На этом троне восседает судья — жирный кот с весьма почтенной физиономией, несмотря на то, что на его длинных усах видны остатки сыра. Взглянув на кота, погружённого в самого себя, с заложенными в рукава руками, с закрытыми глазами, вы бы подумали, что судья спит, если б не были уверены, что правосудие не дремлет в царстве кошек.
В стороне стоит деревянная скамья, и к ней прикованы три мыши, у которых, в видах предосторожности, вырваны зубы и обрублены уши. Мышей подозревают — или, что в Неаполе то же самое, их обвиняют — в том, что они слишком долго глядели на кусок свиного сала. Против подсудимых прибита доска, обтянутая чёрным сукном, на котором золотыми буквами начертано следующее изречение знаменитого поэта и волшебника Вергилия:
Уничтожайте мышей и берегите кошек!
Под доской стоит прокурор — ласочка с низким лбом, красными глазами, острым языком и, приложив одну руку к сердцу, говорит прекрасную речь, в которой, во имя закона, просит задушить мышей. Речь её течёт, словно вода из фонтана: она таким нежным, в душу проникающим, голосом умоляет, требует смерти этих ужасных маленьких созданий, что присутствующие в самом деле возмущаются их ужасному поступку. Казалось, что мышки вовсе не исполняют своих обязанностей, не подставляя в ту же минуту своих виновных головок, чтоб скорей унять волнение и слёзы этой превосходной ласочки, у которой так много слёз в глотке.
Когда прокурор кончил свою погребальную речь, с места поднялась только что отнятая от груди молодая крыса. Уже она протёрла очки, сняла шапку и отряхнула воротнички, собираясь говорить защитительную речь, как вдруг из уважения к свободе защиты и в интересе подсудимых кот запретил ей говорить. Тогда господин Роминагробис торжественным голосом выругал подсудимых, свидетелей, общество, землю, небо и всех крыс; после этого он накрылся и объявил приговор по которому присудил этих виновных животных повесить в текущую же сессию, конфисковать все их имения, уничтожить самую память о них и взыскать все убытки: за содержание под арестом взыскивать по разу каждые пять лет. Надо ведь и с разбойниками поступать гуманно.
Когда фарс был сыгран, занавес опустился.
— Как это натурально! — крикнула Звонкая Монета. — Правосудие кошек схвачено ловко. Пастух или волшебник, кто бы ты ни был, продай мне эту усыпанную звёздами палату!
— Опять за ту же цену, маркиза, — сказала Виолетта.
— Так, значит, до вечера! — заметила маркиза.
— До вечера! — ответила Виолетта.
И тихо прибавила:
— Можешь ли ты мне заплатить за всё зло, которое сделала!
Пока на дворе шло представление, белка не теряла времени. Рыская по крышам, она наконец нашла Перлино, который в саду ел фиги. С крыши кумушка-белка соскочила на дерево, а с дерева на куст, делая всё скачки, она очутилась возле Перлино, который играл в морру[9] со своей тенью (самое удобное средство всегда выигрывать).
Белка сделала ловкий прыжок и подсела к нему с важностью нотариуса.
— Друг, — сказала она, — конечно, одиночество имеет свои прелести, но повсему видно, что ты не особенно весел. Не сыграем ли мы одну партию?
— Эка! — сказал, зевая, Перлино, — у тебя слишком короткие пальцы и к тому же ты зверушка.
