— Вот зрелище, Гарриет, которое полезно запомнить. Каким пустячным выглядит в сравнении с ним все иное!.. Теперь у меня такое чувство, будто я весь день ни о чем не смогу думать, кроме этих несчастных, а между тем, как знать, не вылетит ли все это очень скоро у меня из головы?
— Вы правы, — отвечала Гарриет. — Несчастные! Невозможно думать ни о чем другом.
— Я полагаю все-таки, впечатление такого рода сотрется не скоро, — говорила Эмма, выходя за низенькую живую изгородь и спускаясь опять на дорогу по расшатанному приступку, к которому вела через сад узкая, скользкая дорожка. — Да, полагаю, не скоро, — повторила она, озираясь на запущенное жилье и вызывая в памяти картину еще большего запустения внутри него.
— Да, конечно! — отозвалась ее спутница.
Они пошли назад. В одном месте дорога плавно поворачивала в сторону, и сразу же за поворотом взорам их предстал мистер Элтон, да так близко, что Эмме едва хватило времени произнести:
— А вот нам, Гарриет, судьба нежданно-негаданно посылает испытание постоянства в благих помыслах. Ну что ж, — с улыбкой, — надеюсь, если наше сочувствие прибавило страдальцам сил и принесло облегчение, то можно считать, что главное сделано. Важно, чтобы сострадание побуждало нас всеми силами помогать несчастным, а прочее — пустая жалостливость, без всякой пользы растравляющая душу.
Гарриет не успела пролепетать в ответ: «О да, конечно!» — как они поравнялись с молодым викарием. Разговор, впрочем, первым делом зашел о страданиях и нуждах бедствующей семьи. Мистер Элтон как раз направлялся проведать их. Он сказал, что немного отложит свой визит, и они обменялись покамест ценными соображениями о том, что можно и должно предпринять. После чего он пошел назад проводить их.
«Так сойтись в добрых побуждениях, — размышляла Эмма, — такая встреча на благотворительной стезе! От этого любовь с обеих сторон должна разгореться еще пуще. Не удивлюсь, если она послужит толчком к объяснению — и непременно послужила бы, не будь здесь меня. Как жаль, что я тут оказалась».
Стремясь отделиться от них, она вскоре оставила их вдвоем на дороге, а сама перешла на тропинку, которая тянулась чуть повыше по обочине. Однако буквально через две минуты обнаружилось, что Гарриет, из привычки подчиняться и подражать, сворачивает туда же и что, короче говоря, скоро они будут шагать за нею по пятам. Это никуда не годилось — Эмма тотчас остановилась, нагнулась, загораживая собою тропинку, и сделала вид, будто хочет туже зашнуровать свой полусапожок, а их просила не останавливаться — она через полминуты пойдет следом. Они так и сделали; когда же время, нужное, по ее подсчетам, на шнуровку, истекло, ей представился удобный повод задержаться еще немного: к ней подошла, с кувшином в руке, девочка из семьи тех самых бедняков — ей было приказано сходить и принести из Хартфилда крепкого бульона. Пойти рядом с ребенком, расспрашивая его и болтая с ним, было более чем естественно — вернее, было бы естественно, когда бы Эмма не имела при этом задней мысли. Таким образом, другие двое могли по-прежнему спокойно идти на отдалении, не видя надобности дожидаться своей спутницы. И все-таки она невольно догоняла их, потому что девочка шла быстро, а они — довольно медленно, и это было совсем некстати, тем более что оба явно увлечены были разговором. Мистер Элтон с воодушевлением что-то рассказывал, Гарриет с довольным видом внимательно слушала, и Эмма, велев девочке идти вперед, уже подумывала о том, как бы ей снова отстать немного, — но тут оба они разом оглянулись, и ей пришлось догнать их.
Мистер Элтон еще не договорил, еще описывал что-то интересное, и Эмма с чувством легкого разочарования поняла, что он всего лишь посвящает свою прекрасную спутницу в подробности вчерашнего обеда у своего друга Коула, и она как раз подоспела к сырам — стилтону и уилтширу, к маслу, сельдерею, свекле и сладкому.
«За этим скоро последовало бы, конечно, нечто более серьезное, — мысленно утешала она себя, — для любящих всякая малость полна значения и всякая малость способна послужить предисловием к тому, что хранится в сердце. Как жаль, что мне удалось лишь ненадолго оставить их вдвоем!»
Они мирно шли втроем, покуда впереди не показалась ограда дома, в котором жил викарий; тогда, повинуясь внезапной решимости хотя бы предоставить Гарриет случай побывать внутри, Эмма вновь обнаружила непорядок с сапожком и опять замешкалась, затягивая шнурок. Она проворно оборвала его, выкинула в канаву и, окликнув спутников, призналась, что у нее ничего не получается, а идти так дальше невозможно.
— Шнурок оборвался, — сказала она, — не знаю, как теперь дойти до дому. Я оказалась плохой попутчицей, но скажу себе в оправдание, что не всегда со мною столько хлопот. Мистер Элтон, я вынуждена просить позволения зайти к вам в дом и раздобыть у вашей экономки веревочку, тесемку или что-нибудь еще, чтобы ботинок не спадал с ноги.
Мистеру Элтону, казалось, ничто не могло доставить большей радости — никто другой не мог бы с такою заботливостью и предупредительностью ввести их в дом и постараться представить им все в наилучшем виде. Комната, куда он привел их, находилась в передней части дома, в ней он проводил большую часть времени; с нею сообщалась другая, задняя, — дверь между ними была открыта, и Эмма прошла туда вместе с экономкой, чтобы там, без помех, воспользоваться ее помощью. Дверь пришлось оставить в том же положении, то есть незакрытой, но она не сомневалась, что мистер Элтон закроет ее. Однако дверь как была приоткрытой, так и осталась, и тогда Эмма принялась занимать экономку несмолкаемым разговором в надежде, что он под шумок изберет для беседы в соседней комнате милый его сердцу предмет. Целых десять минут слышала она лишь звуки собственного голоса. Затягивать далее свое отсутствие было невозможно. Ей оставалось только закончить разговоры и появиться в комнате.
Влюбленные стояли рядышком у окна. Зрелище было самое обнадеживающее, и Эмма на мгновение вкусила сладость торжества, полагая, что ее планы увенчались успехом. Но она обманулась; оказывается, он так и не заговорил о главном. Вел себя как нельзя более приветливо и мило, признался Гарриет, что видел, как они идут мимо и умышленно последовал за ними; отпускал любезности и галантные намеки, но не сказал ничего серьезного.
«Осторожен, очень осторожен, — думала Эмма, — подвигается вперед шажок за шажком и ничего не предпримет без полной уверенности в успехе».
И хотя ее ухищрения пока ни к чему не привели, ей все же лестно было сознавать, что это маленькое происшествие доставило двум другим немало приятных минут и не могло не приблизить их к решающему событию.
