немногословности, словно соглашаясь с ней.
— Я никогда не сказал бы этого твоему отцу, потому что слишком его уважаю. А он, как я понял, хранит светлую память о брате. Но тебе скажу, так как должен предупредить кого-то из вас.
Ати поймал рвущийся с губ вопрос, но Арфе продолжил и так.
— Говорят, Лайлин не умер и вернулся в Гидану, где жил уже раньше. Говорят также, что такой судьбы нельзя пожелать и заклятейшему врагу. Сам я его не видел, но тем людям верю. Поверишь ли ты — решай сам.
Тишина длилась, длилась.
— Зачем он вернулся?
— Этого не узнать. Но скрывать не стану: Совет такому гостю не рад.
Ати кивнул. Его лицо свет, к сожалению, не щадил.
— Благодарю за известие.
Гиданец хмыкнул и отпил из кубка. Было ли неожиданным для него отсутствие удивления, или, наоборот, того он и ждал, осталось неведомо.
— Таков мой долг, — поклонился он.
И, появившись из темноты, в ней и исчез.
Ати, однако, остался. И в своем новом всеобъемлющем одиночестве не помнил даже, что на корабле есть еще люди.
В эти годы он вспоминал Лайлина нечасто. Так случается с вещами, недоступными пониманию: мысли как будто обтекают их, облекают негой забвения. Могло ли случиться то, о чем сказал Арфе Чередис? Без сомненья, могло. Ведь случилось некогда невозможное другое: дядя поднялся с бальзамировочного стола. А раз так, должен был находиться где-то.
Ати огляделся — и сильнейшее ощущение тождественности вдруг затопило его. Настолько многое было похоже: он плыл на корабле тогда — плыл и теперь. Опять навстречу неразгаданным дядиным тайнам. Неожиданно сон, виденный на борту «Осеннего цветка», встал перед ним так ясно, будто только приснился. Ночь и огни, распахнутые в черноте огромные крылья; хлопанье парусов и систровый звон. Тогда Ати знал, что грезит и о каком-то другом корабле, но теперь на палубу того корабля, без сомненья, поднялся.
Ощущение явилось и ушло. Ати огляделся снова, пораженный, — но момент странного совпадения миновал. И даже если довелось ему некогда во сне заглянуть в будущее, разум под властью грезы действительность приукрасил. В ней не было ни крыльев, ни звона.
Он верил, однако, теперь, что заметил Меддема Зарата в толпе неслучайно. И что загадка, загаданная некогда, скоро будет разгадана.
Следующий день стал первым в череде многих, подобных ему. Плавание проходило чрезмерно даже спокойно: ни разу они не попали в штиль, ни разу не разъярился ветер, и воины, которых Фер-Сиальце дал для защиты посольского корабля, тоже не нашли себе задачи по призванию. Скоро, слаженно двигалось судно по сияющим волнам, и самая большая беда, выпавшая на долю путников, заключалась в избытке времени и недостатке занятий.
С ней каждый справлялся по-своему, хотя часто на битву шли сообща. Родство ремесла означает и родство душ, и купцы собой это подтвердили. Сколько разговоров случилось в эти дни, самых разных, сколько одержали побед на расписных досках, населенных крошечными фигурками, сколько было сыграно в другие игры. Отец нашел среди спутников знатока растений и пересказывал свой сад древо за древом, из гордости и в поиске дельного совета. И даже нелюдимый Арфе Чередис почтил собой общество не однажды, чтобы поведать, с тонкой иронией, о виденных в путешествиях занятных вещах.
Ати был иногда с людьми, а иногда оставался один. Он взял с собой сундук с дорожной библиотекой и проводил время за чтением. Вымышленные истории увлекали его, а истинная история земель, мест и городов — очаровала еще давно. Как хотел бы Ати узнать о них больше; ведь всем известно, что записывают только самое примечательное.
Закончив одно сочинение, он принялся за другое, о жителях моря. Никогда еще Ати не задумывался о том, насколько богаты соленые воды. Страница за страницей читал он о рыбах, птицах и глубинном звере Це, который поднимается иногда на поверхность, чтобы явить свою диковинную сущность. Трактат, написанный чужестранцем, был переплетен в золоченую кожу и обошелся отцу дорого. Но истинную его стоимость, возможно, продавец не сумел оценить.
Следующие два дня Ати глядел за борт внимательней, чем когда-либо прежде. Не потому, что поверил в зверя Це — потому, что поверить хотел.
Взял он с собой и шепти. Одну рамку всего, в надежде, что времени в пути хватит, чтобы открыть ее суть. Ати начал работу давно, но узора, который складывал, не понимал. А не понимая, не мог и закончить. Редкого гранатового цвета фрагменты составляли почти весь шепти, и перед отплытием он докупил их; но кого и от чего должна была охранить эта багрово-закатная рамка, угадать по-прежнему не умел.
К исходу третьей недели плавания корабль миновал полуостров с высокими, обрывистыми берегами. Порода, слагавшая их, была яркой, белой, и Ати вспомнил Фер-Сиальце с непривычной тоской. Далеко позади остался родной город; как ни смотри — не увидишь.
А еще три дня спустя вдали показался другой совсем берег. Он был темен и смотрелся странно при свете дня. Но еще много прежде стали видны Мелоль и Лида, два вулкана, чьи вершины прогнулись под синевой неба. Из большего вытекала тончайшая струя дыма, а меньший, с широкой, оплывшей горловиной, дремал. Отложив все не дававшийся шепти, Ати присоединился к остальным в ожидании прибытия. И не успело опуститься солнце, как они увидели берег вблизи.
Пройдя по узкому проливу, который с обеих сторон сторожили вулканы, мимо пустынных пляжей из черного песка, корабль вошел в порт Гиданы. И как же высились ее серые здания навстречу гостям.
* * *
Город старый, заложенный тысячу лет назад. Город новый, воссозданный потом на руинах. Богатый город — ведь он лежал рядом с шахтами, где добывали твердую синь. А также город учёный, в который искатели знаний стекались последние века непрерывно, чтобы обогатить и обогатиться, познать и быть изученными. Гидана, «уходящая за», раскинулась перед Ати, и, хоть на закате свет отступал из города, казалось, что это город наступает на свет, шаг за шагом, уверенно, неумолимо.
Мрак, сгущавшийся над сложенными из темной породы зданиями, и узкие, будто прорезанные в этих зданиях, улицы могли бы подавить Ати, но он, против ожидания, вовсе не чувствовал себя угнетенным. Наоборот, было что-то теплое в этих тяжелых, сухих, людных сумерках, через которые они поехали, когда корабль, наконец, пришвартовался, и его сделавшаяся уже родной палуба сменилась — легкой повозкой. Дорога по морю стала дорогой по суше, и их путь был вовсе еще не закончен.
Арфе Чередис ехал с ними рядом верхом все время, что эта
