— Естественно, он так думает. Он хочет так думать. Ему удобно так думать. Но мы оба знаем, что это не так.
Повисло молчание. Их взгляды встретились: его — решительный, ее — вопрошающий.
— Что между вами произошло?
— Ничего. Просто никто из нас не любит проигрывать.
— Ты знаешь, что несколько недель назад Рафаэль был в Лондоне и искал его? — Ева подошла к зеркалу, аккуратно накрасила губы помадой, сжала их, а затем подправила край мизинцем.
— Наверное, свернул во время последней поездки в Париж, — предположил Майло. — Хотя мы договаривались, что он не будет этого делать.
— Поездка была напрасной, — заверила Ева, убирая выбившиеся пряди под белый ободок. — Тома не было в городе.
— То есть они не разговаривали?
— Очевидно, нет.
— Тогда откуда он узнал? — спросил Майло, глядя девушке в глаза.
— Узнал что?
— Все. Вчера они с Дюма пришли в Лувр и все им выложили.
— Это невозможно, — недоверчиво произнесла Ева.
— Кто-то проболтался. Если не Рафаэль, то кто?
— Кто-то проболтался? — со злостью передразнила она. — Год проработки плана коту под хвост, потому что кто-то проболтался? — Щелчок пальцами был призван усилить впечатление от ее слов.
— Не волнуйся, ничего не изменилось, — твердо ответил Майло. — В Лувре его подняли на смех. Если что, мы можем использовать это себе во благо. В конце концов у нас в рукаве козырь.
— И что же это? — Ева усмехнулась.
— Ты.
Майло поцеловал Еву в нахмуренный лоб.
— А теперь помоги мне.
Он подошел к деревянному ящику, стоявшему возле камина, взял две отвертки и передал одну девушке. Вместе они вскрыли один угол. Майло бережно вытаскивал упаковочную солому и отбрасывал в камин, постепенно открывая изображение женщины, внимательно, даже обеспокоенно смотрящей на младенца, сидящего на ее колене. Внимание ребенка было приковано к деревянному предмету, который он сжимал обеими руками. К веретену.
— Когда ее привезли? — с восторгом спросила она.
— Сегодня утром.
— Ты знал, что Рафаэль сделал копию картины перед смертью? Он спрятал ее в мастерской. А Том нашел — прошлой ночью.
— Мертвый Рафаэль преподносит гораздо больше сюрпризов, чем живой. — Голос Майло был полон то ли гнева, то ли уважения. — Но пусть Кирк ее забирает. Она никому не нужна. Есть спички?
Ева бросила ему коробок. Майло зажег огонь и поднес к лежащей в камине соломе. Она занялась сразу же, сгорая с шипением и треском и отбрасывая на стены камина оранжевые блики.
— Опусти жалюзи! — приказал он. — Никогда не знаешь, кто за тобой следит.
Когда комната погрузилась во мрак, Майло осторожно поднял картину так, чтобы ее поверхность заблестела.
— На подобные работы нужно смотреть именно так. — Его голос звучал удивительно нежно, почти благоговейно. — Электрический свет подчеркивает каждый мазок кисти, но убивает тайну. Пламя же смягчает все недостатки и отметины времени и наполняет изображение странным, мистическим сиянием… на щеках появляется румянец, глаза горят, все оживает. Настоящая магия творится в темноте.
— Мы могли бы оставить ее, — предложила Ева, жадно глядя на картину. Ее глаза и волосы сверкали.
— Слишком рискованно, — твердо ответил Майло. — План остается прежним.
Бросив на картину последний, почти тоскливый, взгляд, он повернулся к камину и аккуратно положил ее в огонь. Несколько мгновений он находился там невредимым, словно само пламя расступилось. Но затем языки огня неумолимо начали пожирать обнаженное тело младенца и нежные складки одежд Мадонны.
Изображение потемнело, дым поднимался от него узкими струйками, пока внезапно мощный язык пламени не поглотил обе фигуры. Краска вздулась, доска, на которой была написана картина, прогнулась вперед, словно бы в агонии, и раскололась. Вскоре уже невозможно было различить ничего, кроме контура гор на заднем плане. Зеленые язычки огня вспыхивали и тут же исчезали, поглощая оставшуюся краску.
— Ты видела, какого цвета было пламя? — задумчиво спросил Майло, кочергой раскалывая почерневшую доску на много маленьких угольков. — Это из-за красителей, которые раньше использовались при изготовлении краски.
— По меньшей мере мы знаем, что это была не подделка, — улыбнулась Ева.
— В этом есть что-то от судов над ведьмами, — произнес он.
— Что ты имеешь в виду?
— Тем, кто подозревался в колдовстве, привязывали к ногам камни и бросали в воду. Если женщина тонула — инквизиторы признавали ее невиновной. Если же выплывала — ее убивали за сговор с дьяволом.
— А какое отношение это имеет к «Мадонне с веретеном»? — нахмурилась Ева.
— В некоторых случаях приходится уничтожить что-то, чтобы узнать, что оно было настоящим.
Глава двадцать восьмая
Первый этаж, крыло Денон, Лувр, 21 апреля, 16:23
Том уже задумывался, сможет ли он хоть когда-ни-будь увидеть музей глазами обычного посетителя. Дело было не в том, что он не мог оценить выставленные экспонаты; и будучи вором, он испытывал страсть к произведениям искусства, с детства привитую родителями. Но как бы ни старался Том сконцентрироваться на экспозиции, его взгляд лишь слегка пробегал по картинам. Шедевры отступали на задний план, словно очень дорогие обои, превращаясь из главной цели визита во что-то второстепенное.
Главный интерес для Тома представляла система охраны — количество людей, система сигнализации, расположение камер, дверей и окон, толщина защитных решеток. Это волновало его больше, чем мастерство художника, передавшего тончайшую игру солнечных лучей на шелке или перекаты мускулов под кожей. Каждая мелкая деталь системы безопасности отмечалась и запоминалась.
Обнаружив себя стоящим перед «Джокондой», Том заметил, что не помнит ни одну из картин, которые успел посмотреть по дороге. Поток туристов вынес его к нужному месту подобно прибою: вверх по лестнице, направо у крылатой Ники Самофракийской, через первые три зала с ранними итальянскими живописцами, снова направо, в Большую галерею, и затем, на полпути вниз, снова направо, в недавно отреставрированный зал Штатов.
Том стоял в глубине зала; прекрасная картина Веронезе «Брак в Кане Галилейской» находилась за его спиной, прямо перед ним на специально возведенной огнеупорной стене располагалась «Мона Лиза». Полукруглое деревянное ограждение держало толпу на почтительном расстоянии; толпы людей приходили и уходили из зала в соответствии с расписанием автобусов. С благоговением посетители смотрели на портрет снизу вверх, как на алтарь, объединяющий представителей самых разных верований; когда тишина сменялась звуком голосов, было понятно, что культурный хадж завершен. Некоторые делали круг по залу и с восторженными лицами подходили к «Моне Лизе» еще раз.
Том молча смотрел на картину, в очередной раз пораженный тем, какая она маленькая — всего тридцать дюймов в высоту и двадцать в ширину. Она выглядела отстраненной и немного одинокой — единственной на стене, за пуленепробиваемым стеклом и потрескавшимся лаком, и смотрела на Тома с печальной, почти потерянной, улыбкой.
— Вам не стоило приходить сюда, — внезапно раздался женский голос.
Том оглянулся и узнал Сесиль Леви. Интересно, как давно она наблюдала за ним? Скорее всего от самого входа, как только он засветился на экранах видеонаблюдения.
— Труссар свалил всю грязную работу на вас? — ответил он по-французски.
— Я сама вызвалась. Убедила его, что вы покинете Лувр без шума, если я попрошу об этом.
Том на пару мгновений задумался. Сесиль выглядела очень хрупкой, фарфоровой куколкой, туфли-балетки прекрасно сочетались с кантом на классическом белом пиджаке от Шанель. Рука лежала в кармане, вместе с, судя по проступающим очертаниям, пачкой сигарет. Тому было интересно, на что она готова была пойти, чтобы иметь возможность закурить прямо здесь и сейчас.
— Почему вы оба так уверены, что мы с Дюма ошибаемся насчет планов Майло? — спросил он.
— Мы уверены, что у Дюма проблема с алкоголем. Для того чтобы принять меры, нам необходимы подтверждения из достоверных источников, — объяснила она твердым, но слегка извиняющимся голосом. — Вы не смогли их предоставить…
— Единственное подтверждение вы получите, обнаружив однажды пустое место на стене, — холодно бросил Том.
— Труссар не дипломат, но свое дело знает, — настойчиво произнесла Леви, и снова в ее голосе мелькнула извиняющаяся интонация, которую Том посчитал признанием того, что с Труссаром действительно сложно иметь дело. — К тому же мы предупредили директора музея. Он дал «добро» на дополнительные меры по усилению безопасности.
— Значит, вам не о чем волноваться?
Повисла тишина, нарушаемая только скрипом резиновых подошв по деревянному полу да редкими окриками хранителей, заметивших посетителя с камерой или жвачкой.
