Но тогда еще царила старинная мода, когда попросить чай или кофе перед обедом казалось полной дикостью, примерно как сейчас вывалить горячее в суп и потребовать чайную ложечку.
– Кофе обычно пьют после обеда, – повторила белая дама.
Тут уже взбеленился Дима.
– У вас есть такой указ? Президиума Верховного Совета Латвийской ССР? – сказал он.
– Нет, – сказала она. – Я не сказала «обязательно». Я сказала «обычно».
– Ну а вот мы такие необычные клиенты, – сказал Дима. – Есть такое европейское правило – «клиент всегда прав». Мы ведь с вами находимся в Европе?
Это был сильный удар, но белая дама его выдержала.
– Конечно, конечно, в Европе! – сказала она. – Но у нас кофе еще не готов.
– Что за чепуха! – сказала Лиза. – Как кофе может быть не готов? Или готов? Я не знаю, что у вас там – кофемашина или турка, но кофе варят по заказу клиентов.
– Да, конечно, – сказал белая дама. – Я неправильно выразилась. Бармен еще не готов. Он еще не пришел. Он придет через полчаса, потому что кофе обычно пьют после обеда. Вы можете подождать.
Она улыбнулась так, что с искусственного цветка, стоявшего на столе в вазочке, упал лепесток и звонко свалился в хрустальную пепельницу. Дима вспомнил про Артемиду, которая могла взглядом засушивать травы, кусты, а иногда и целые деревья.
– Ну нет, – сказала Лиза. – Полчаса мы ждать, разумеется, не будем.
– Как угодно, – сказала белая дама, глядя, как они выбираются из-за стола. – Я вам советую: на углу Домской площади есть миленькая кофейня.
Называется «Тринадцать стульев». Там всегда есть кофе и прекрасные булочки.
Дима, Лиза и их дочь Маша уже начали спускаться по лестнице, и белая дама не удержалась от пули в затылок:
– Там недорого!
Один – ноль.
Ну или три – два, но всё равно она выиграла.
– Сходили в рестора-ан, – протяжно сказала Лиза.
Они шли, очень обидевшись друг на друга и сами на себя. Дочка Маша молчала. В кофейне «Тринадцать стульев» не оказалось свободных мест, но кофе они всё равно где-то выпили, мрачно, не разговаривая друг с другом. Но потом дочка захотела поесть мороженого, попросила денег и разрешения сбегать на соседнюю улицу, там киоск. Дима и Лиза сели на лавочку возле какого-то то ли фонтанчика, то ли памятника. Их десятилетняя девочка, сжимая в руке матерчатый кошелек с тремя двугривенными, побежала куда-то налево, потом направо. Мелькнула ее косичка. Прошло пятнадцать минут, потом двадцать, потом полчаса.
Как тогда люди жили без мобильных телефонов? Жили же, однако. Наверно, чуть посмелее были. Могли отпустить ребенка за мороженым в чужом городе. Но не на полчаса все-таки! Дима и Лиза по очереди ходили искать Машу. Вернее, бегали. По очереди – чтобы кто-то остался на той самой лавочке. Они уж не знали, что и подумать, но через сорок минут, хотя на самом деле, конечно, не через сорок, а через тридцать шесть, примчалось дитя с тремя вафельными стаканчиками. Потому что, оказывается, киоск был закрыт, а какая-то тетя сказала, что мороженое продают в торговом центре, а до торгового центра было далеко бежать, да еще там надо было подняться на четвертый этаж. Но за эти тридцать шесть минут Дима и Лиза натерпелись страху, и этот страх как будто бы выбил из них это отвратительное чувство унижения перед официанткой – чувство бедности, никчемности, малости и чужести, которое, как они вспоминали потом, охватило их обоих.
Конечно, это смешно и, может быть, даже мелко. Но лучше говорить себе правду о своих чувствах, даже таких мелких и, по большому счету, недостойных.
Эх, показал бы мне кто-нибудь этот «большой счет»!
А если серьезно, весь этот «большой счет» копится из мелких циферок повседневных недовольств, нехваток, отказов, унижений и обид. И я не верю, что есть на свете человек, который жил только «большим счетом», задумывал и осуществлял только большие планы, на мелочи не разменивался, дружба у него была всегда крепкая, любовь – верная, и так далее, и всё такое прочее. Впрочем, может быть, таких античных героев до сих пор носит наша земля, но мне они, слава богу, не встречались.
Мелко, мелко, мелко. Ну и пусть.
– В этот же приезд, – сказал дяденька, – Дима с Лизой и Машей ходили в знаменитый ресторан в Юрмале, а именно в Булдури. Он назывался «Jūras pērle», то есть «Жемчужина моря».
– Ага! – вспомнил я. – В этом ресторане за много-много лет до того были мы с моей мамой и рижской девочкой Асей. Ели миноги, поливая их выжатым лимонным соком. Это было поразительно вкусно. Кстати, с тех пор, мне кажется, настоящих миног я так и не ел… А потом шли по заснеженному пляжу, по протоптанной в снегу тропинке, и снег, кажется, хрустел и скрипел почти так же, как на даче под Москвой. Я курил трубку, и у меня, как мне потом сказала мама, была очень довольная рожа.
Но об этом я уже рассказывал.
– Так вот, – продолжал дяденька, – ресторан именно что «назывался», потому что его больше нет. Сгорел. И, кажется, на том месте так ничего и не построили.
Так вот, Дима с Лизой и Машей пошли в «Юрас Перле». Там тоже был наглый официант, но на этот раз дружелюбно наглый, если можно так выразиться. Они с утра зашли туда, чтобы заказать столик на вечер, и, зная манеры и повадки официантов и метрдотелей советского времени, очень боялись, что вот они вечером придут, а их к кому-нибудь «подсадят». Или за их стол усадят каких-нибудь незнакомых людей, потому что столы там были сплошь большими, на шесть-восемь персон. А в советское время «подсадить» – милое дело. Помните, как выглядел зал советского ресторана?
На половине столиков стоят пластмассовые таблички с надписью «стол не обслуживается». Не «зарезервирован», а именно «не обслуживается». В этом был особый смысл: не вами – клиентами – зарезервирован, а нами – официантами – не обслуживается. Чтоб было понятно, кто здесь главный.
Итак, обыкновенно в ресторане половина столов была пуста, потому что они загадочным образом «не обслуживались», а вторая половина была плотно засажена, иной раз незнакомыми друг другу людьми. Поэтому Дима и Лиза настырно спрашивали официанта, у которого заказывали столик в «Юрас Перле»: «Вы нам точно дадите столик на троих? Мы точно не окажемся за большим столом с незнакомыми людьми?» Официант презрительно говорил: «Точно, точно. Здесь не избирательный участок. Здесь не обманывают». А вечером Дима и Лиза вспомнили, что в этой самой «Юрас Перле» когда-то давно подавали взбитые сливки. Бог мой родимый, такая чепуха, как взбитые сливки, считалась каким-то особым балтийским деликатесом. «Взбитых сливок нет», – сказал официант. «Как же так?» «Ничего, – сказал он. – Надо подождать. Вот перестроечка кончится, и сливочки появятся». Дело было в 1986 году. «Ну нет! – закричали Дима и Лиза. – Пусть лучше без сливочек». В этот же раз – ведь тогда уже была «перестроечка» – они увидели на пляже странную группу молодых парней. У одного из них в руках был бело-красный латвийский флаг на коротком древке. Был ветер, флаг хлопал и трещал. Парень стоял молча, безо всяких лозунгов, а вокруг стояли еще человек пять таких же, как он, парней лет шестнадцати или чуть постарше. Наверно, что-то вроде охраны. Но никто на них не набрасывался, флага у них не отнимал. Впрочем, никто и не подходил постоять рядом.
Помню такие группы ребят.
Надо было бы подойти и сказать «Lai dzīvo brīva Latvija!»
Aгa. Негромко так. Или даже прошептать.
Но я не подошел, не сказал и не прошептал.
А жаль.
Перестройка, конечно, наступила, но далеко не окончательно. Особенно в головах. Когда Дима с Лизой и Машей, поужинав в этом замечательном ресторане, возвращались в свой пансионат энергетиков, они, разумеется, опоздали. Пансионат по советской старинке запирался в одиннадцать вечера. Было еще светло – видно, из-за этих фокусов с летним временем. Кажется, в те годы Рига жила по московскому времени, а в Москве время было летнее, и поэтому в Риге солнце закатывалось ближе к полуночи. То есть на самом деле было девять, начало десятого, но на часах – одиннадцать, начало двенадцатого, и огромное, почему-то продолговатое, как пламя свечи, солнце, желтея, краснея и лиловея, медленно, мучительно медленно сползало к горизонту и пряталось за его линией. Люди ходили по пляжу какие-то смурные. В самом деле, не может солнце закатываться в половине двенадцатого ночи.
Дима и Лиза вместе с Машей пришли к дверям пансионата и увидели человек пять или даже десять таких же, как они, запоздалых ночных гуляк. Люди хихикали, некоторые были немножко выпивши, и все громко обсуждали, что же делать. Но никто не стучал в дверь. «Ну что ж, сами виноваты, опоздали, – смеялись тетки. – Придется на скамеечке ночевать». Дима послушал их разговоры и понял, что эти взрослые люди, многие здорово старше него, – что-то вроде нашкодивших, но совестливых детей. Они на самом деле, по-настоящему, взаправду робеют постучать в дверь. Они ждут, когда строгая тетенька, привратница-кастелянша или как она там, администратор, в общем, – то есть начальство! – сама снизойдет до них, откроет дверь, сжалится и впустит. Но Дима очень хотел спать. Лиза и Маша тоже. Поэтому Дима сделал самое простое – нажал на кнопку звонка. И дверь, представьте себе, открылась тут же. Показалась суровая тетка в синем халате. Наверное, она ждала за дверью, смотрела в глазок на робких сорокалетних детишек. «Опаздываете! В одиннадцать корпус закрывается, сказано!» – закричала она, стоя в дверях. Потом отодвинулась, пропуская. И когда все зашли, крикнула вслед: «Завтра к директору пойдете!»
