Но младшенький явился здоровым и невредимым.
— Где был?
Тимош не хотел говорить неправду, но и правду не мог сказать.
— Не удалось на завод пробиться, патрули.
— Где там патрули? — вмешался в разговор Иван, — до самого завода дошел, тебя искал — никаких патрулей не видал.
— Я другой дорогой шел, через Большой бульвар.
— Понесло тебя через бульвар. Дорогу забыл, что ли?
— Сам не знаю, — пробормотал Тимош, — наверное задумался, — достал из-за пазухи листовки, не глядя на Тараса Игнатовича, положил на стол.
— Задумался! — начал было Ткач и вдруг увидел листовки, — это что ж такое? Оробел? Так говори прямо.
— Сказал уже — патрули гналась.
Тимош в сущности говорил правду, почти правду и это «почти» сразу почуял старик:
— Иван, забери листовки, — только и сказал он.
С тяжелым сердцем отправился Тимош на завод; нелегко было ему среди своих людей.
Хотя Кудь по-прежнему был с ним внимателен и приветлив, но поручений больше не давал. Дома никто не вспоминал о злополучной ночи, но у Ткача появилась новая поговорка:
— Переулочки до добра не доведут!
И то настороженное, что угадывал Тимош в отношении окружающих, угнетало его.
Наконец, всё выплеснулось наружу, раскрылось.
Как-то вернувшись домой, Тимош не застал Прасковьи Даниловны — впервые она не встречала его, не хлопотала у стола. Тарас Игнатович сидел в своем углу с газетой в руках, негорбящийся, строгий, с таким видом, точно перед ним была не газета, а свод законов. Иван, такой же прямой и суровый, расположился против него за столом. Оба молчали, словно чего-то дожидаясь, — быть может возвращения Тимоша.
Наружная дверь была не заперта, и когда Тимош неожиданно появился в хате, старик вздрогнул. Поверх газеты взглянул на парня и снова погрузился в чтение.
Первым нарушил молчание Иван.
— Тимошка, что я хотел спросить: где ты был в тот вечер… Ну, в ту ночь, помнишь?
Тимош удивленно посмотрел на брата.
— Домой ты под утро вернулся. А ночью где был?
— Говорили уже про это.
— Говорили да не договорили, — отшвырнул газету Тарас Игнатович.
— Погоди, отец, — остановил старика Иван, — давай по уговору; мирно-ладно, всё по порядку. Рассказывай, Тимошка.
— Да о чем рассказывать? — вспыхнул Тимош.
— Обо всем. Сам понимаешь, если уж спросили, значит, есть о чем спрашивать.
— Это что, допрос?
— Допрос — не допрос, а спрос будет. Сейчас с каждого спрос, а ты не лучше других. Для всех один закон.
— Не захочешь по-семейному разговор вести, — снова вмешался старик, — на людях спросим.
— Пытайте, где хотите. Ничего не знаю. Всё, что дела касалось, сразу сказал. А что меня касается — до того никому дела нет!
— Выходит, что есть, — измерил взглядом младшенького Иван, — ты вот не хочешь говорить, зато люди говорят. И знаешь, что говорят? Уверяют некоторые, что видели тебя в ту ночь.
— Неправда! Врут всё, — закричал Тимош, — всё врут.
— А ты почем знаешь, врут или не врут? Я же еще ничего не сказал.
— Что вам надо от меня? Чего пристали? Кто набрехал, у тех и спрашивайте.
— А ты не кипятись. Кипятиться потом станешь, времени хватит. Ты выслушай спокойно, внимательно. Есть, что послушать. Уверяют, что ты у судебного следователя был в ту ночь. Видели, как выходил от него — от следователя по особо важным делам.
— Ну, выходил, ну и что? Никого не касается.
— А вот и касается. Когда рабочий человек по ночам судебных следователей посещает, особенно с прокламациями за пазухой, так это даже очень всех касается. Послушай, что люди на заводе говорят, тогда и поймешь, касается или не касается.
Что-то сдавило горло Тимоша, еще мгновение и он потеряет власть над собой. Что он мог им ответить? Он не мог сказать, что был не у следователя, а у Мишеньки, у любезной Фенечки. Не мог рассказать о том, что произошло в переулке.
— Молчишь? — подошел к нему Иван.
Старик отстранил сына.
— Ты что, думаешь отвертеться?
Тимош отступил к стенке, не произнося ни слова.
— Слышишь! — ударил кулаком по столу Тарас Игнатович.
Тимош в упор посмотрел на приемного отца — взгляд младшенького испугал старика. Ткач очнулся, но было уже поздно. Тимош отступил еще, метнулся в сторону и кинулся прочь из хаты.
— Тимошка! — крикнул вдогонку Иван, — Тимка, Тимош! — выскочил он на крыльцо. — Тима-а!
— Что тут такое? Что без меня натворили? — встревоженно допытывалась Прасковья Даниловна, входя во двор. Она сразу зачуяла неладное. — Опять раздоры завели?
— Да нет, мама, так просто. Разговор, — поспешил успокоить мать Иван.
— Хорош разговор — мальчишка мимо меня пролетел и не глянул.
— Ну, ты знаешь его, больно горячий.
Прасковья Даниловна зашла в хату, пытливо уставилась на старика.
— Теперь вижу, зачем меня спровадили, — разговоры заводить понадобилось.
— Значит, понадобилось, коли завели.
— Сердце болит на вас глядеть.
— Да ничего нет, мама, — продолжал успокаивать Иван, — просто так — насчет одной девицы поспорили.
— Девицы? — облегченно вздохнула Прасковья Даниловна, — а я думала, опять политика.
— Ну, что вы, мама, — политика. У нас дело обыкновенное, молодое, парубоцкое. Понравилась ему одна барышня. Только никак не может определить масть. Он говорит чернявая, а я говорю — рыжая. Он на своем, а я на своем. И пошел спор. Да вы не бойтесь, Тимошка скоро прибежит, знаете его: вспыхнет, загорится…
— Эх, — махнул рукой старик, — брось Иван. Видишь на ней лица нет!
— А я и говорю: зачем тревожиться, сейчас вернется.
Но в эту ночь Тимош не вернулся.
До утра перебыли, чуть свет Иван отправился разыскивать парня.
Он ни на минуту не сомневался в чистоте младшенького, но его смутило молчание, непонятное упорство Тимошки.
«Судебный следователь? — пытался разобраться в случившемся Иван, — ну, что ж — пробирался ж Тимош в генеральский сад, чтобы повидать девчонку. Мог и к следователю забраться. Дело такое. Но почему молчит? Неужели не отдает себе отчета, не понимает, что означают разговоры и осуждение людей? Почему молчит, когда завод опутала провокация, когда продали сходку, пришлось отложить стачку, когда приходится проверять каждого!»
Иван опасался, что младшенький мог по молодости, неопытности и горячности попасть в плохую компанию, мог разболтать о важных делах, а разболтав, испугаться, затаиться и этим самым покрыть лихих людей. Ко всему прибавилось еще опасение за судьбу парня.
Обошел Иван всех знакомых и родичей, всех людей заводских и соседских — нигде нет Тимошки.
Уже к вечеру вспомнил о студентах на Ивановке — в первый день приезда посылал к ним Тимошку с поручением.
«Может, у студентов прячется!»
Но и там Тимоша не оказалось.
12
Ни на другой день, ни на следующий день Тимош не явился. Иван старался как мог успокоить Прасковью Даниловну, но она и слушать ничего не хотела.
— Скрываете от меня. Накормить, постирать — мать нужна. А что важное — и без нее обойдется.
Тарас Игнатович пытался ее урезонить: нечего, мол, напрасно тужить, погорячились малость, обойдется. Но Прасковья Даниловна расходилась уже вовсю.
— И ты тоже хорош. На людях, куда там — Александр Македонский. А дома не можешь мальчишке ладу дать.
— Пусть не шляется, где не надо!
— Шляется! Ну, был, наверно, у девчонки. Где ему еще быть? Да они так за ним и гоняются. Вон посмотри, в скрыне целый коробок писем и записочек накопила — все соседские девчонки пишут: «Мальчик, вы меня не знаете, а я вас знаю», «Мальчик, выходите на левадку, когда луна выйдет», «Мальчик, я буду в городском саду гулять. У меня розочка приколотая». Это ж ему пятнадцати не было. Хиба ж он виноват, что чернявый!
Тарас Игнатович заикнулся было насчет старшего судебного следователя, но Прасковья Даниловна и слушать не стала:
— Теперь где хотите ищите, а мне, чтобы Тимошка тут был! — она указала на привычное место младшенького за столом.
— Да я уж кругом расспрашивал, — оправдывался Иван.
— У студентов был?
— Был. Ничего не знают.
— Значит не у тех был. Тут другой есть — лохматый. К учителю повадился. Ты у него расспроси. Лохматые, они шустрые, всё знают.
— Михайлов, что ли?
— Вот, вот, Мишка. Ты у него спроси.
— Да неохота, мама, с такими дело иметь. Душа не лежит.
— А зачем при себе держите таких, если душа не лежит? Зачем завели такого?
— Никто его не заводил. Сам завелся — от сырости.
— Сырость развели, а Тимошка поотвечал! Чтобы без Тимошки домой не являлся!
Иван нехотя отправился на поиски, но Тимошки в тот день не нашел.
Нашла младшенького Прасковья Даниловна, — где и при каких обстоятельствах, невозможно было допытаться. Вернулись домой в обычный час, — сидит Прасковья за столом, а Тимошка рядом, как бывало хлопчиком на маленькой скамеечке, заглядывает ей в лицо.
