Он ушел, даже не посмотрев на нее, но на следующий день пришел снова, уже один. Поскольку Северина была занята, к нему вышли Шарлотта и Матильда.
– Не беспокойтесь, – сказал Марсель. – Я хочу Дневную Красавицу.
Он стал терпеливо ждать. Время для него, как и для Ипполита, не имело обычного измерения. Он обладал способностью животных давать дышать своему телу, не вмешиваясь в его безупречную работу. То, что при этом происходило в его голове, ни названием, ни формой не напоминало мысли.
Шум шагов Северины тут же рассеял его бдительное оцепенение. Она радостно направилась к нему, но Марсель резким жестом ее остановил.
– Ну наконец-то, – проговорил он.
– Я не виновата, что тебе пришлось ждать.
У него было желание пожать плечами. Речь действительно шла об ожидании! Но как признаться женщине, почему сердишься, когда не желаешь признаваться в этом даже самому себе.
– Хорошо, – сказал он грубо. – Тебя ни о чем не спрашивают.
Он поцеловал ее в губы. И так как он не пытался больше скрывать свою золотую челюсть, то Северина одновременно почувствовала и тепло губ, и холод металла. Вряд ли она когда-нибудь забудет вкус этой смеси.
Марсель пробыл у Дневной Красавицы очень долго. Казалось, он хотел одним махом утолить истомившую его жажду. И Северина где-то в самой глубине сердца почувствовала неясную дрожь. Его объятия доставляли ей слишком большое удовольствие, ей было слишком приятно лежать, прижавшись к нему. Несколько раз она поймала себя на том, что ей хочется погладить невидимое в темноте тело Марселя. Наконец она не выдержала и слегка дотронулась до его плеча. Но тут же отдернула руку, коснувшуюся какого-то разрыва кожи. Марсель презрительно свистнул.
– Нет у тебя привычки к шрамам, – сказал он.
– Что ж, сейчас выработаем.
Он взял запястье Северины и провел ее пальцами вдоль своего тела. Все оно – руки, бедра, спина, живот – было покрыто шрамами от резаных ран.
– Но откуда это у тебя?.. – вскричала Северина.
– Может, ты еще попросишь меня перечислить все мои судимости? Мужчинам вопросы не задают.
Нравоучительная строгость собственного голоса явилась для Марселя своего рода сигналом.
– Ладно, пока, – сказал он.
Северина не смотрела, как он одевается. Она не хотела пересчитывать взглядом его шрамы и рубцы, опасаясь, как бы вид этих загадочных мужских отметин не сделал еще более тесными и так уже слишком крепкие узы, связавшие их.
Силу своей привязанности она смогла оценить только в последующие дни, когда Марсель не показывался в доме. По охватившей ее неотступной тревоге, по странной непреодолимой истоме Северина чувствовала, как ей недостает Марселя. Она боялась, что разонравилась ему, но больше всего ее пугало, как бы не оказалось, что ему нечем заплатить госпоже Анаис, как бы эта причина не развела их в разные стороны.
Вот почему через неделю, снова увидев его красивое, искаженное недоброй гримасой лицо, Северина предложила:
– Если у тебя нет денег, то я могу…
– Замолчи, – закричал он.
Марсель шумно задышал, потом произнес с оскорбительной надменностью:
– Я хорошо знаю, что, если б только захотел… Но понимаешь, меня и так содержат уже трое… Но чтобы еще и ты… нет, я не хочу. Поняла?.. А деньги, вот они, деньги – смотри!
Он бросил на стол мятую пачку. В ней были стофранковые купюры вперемешку с мелкими бумажками.
– Я даже не знаю, сколько там, – пренебрежительно сообщил он. – А когда кончатся эти – найдутся другие.
– В таком случае…
– Что в таком случае?
– Почему ты не приходил?
Он почувствовал, как в нем поднимается волна протеста – его обычная реакция на вопросы Северины, – и отрезал:
– Довольно, поговорили. Я сюда не для беседы пришел.
Однако в его голосе угадывался скрытый надрыв.
После этого он не пропускал ни одного дня. Поначалу раздраженный и молчаливый, он постепенно становился мягче, как бы уже не пытаясь бороться с захватившим его увлечением. И с каждым разом он все сильнее затрагивал чувства Северины, и с каждым разом ей становилось все труднее освободиться от воспоминания о нем. Так мало-помалу разрушалась каменная стена, до сих пор строго разделявшая две жизни Северины. Брешь в этой стене возникла, несомненно, еще задолго до того, как она заметила ее, но Северина решила, что своим существованием эта брешь обязана следующим обстоятельствам.
В тот день Марсель только что ушел, и пережитые с ним ощущения заставили Северину позабыть о времени; вдруг она вспомнила, что вечером ей предстоит ужинать с Пьером и его друзьями, что Пьер, скорее всего, уже вернулся и тревожится, не обнаружив ее дома. Но, утомленная и еще не остывшая от поцелуев Марселя, она не стала преодолевать свою леность, подсказавшую ей, что возвращаться домой не следует. Она одевалась очень медленно, чтобы ее опоздание стало непреодолимым препятствием, затем позвонила Пьеру, сообщив ему, что примерка задержала ее дольше, чем она предполагала, и что она приедет сразу в ресторан.
Вот так впервые из общества госпожи Анаис, ее пансионерок и клиентов Северина сразу попала в свое обычное окружение. Она почувствовала легкий укол в сердце, когда ожидавшие ее мужчины, увидев ее, поднялись, и перед глазами у нее промелькнуло мимолетное, но отчетливое видение Ипполита, заставившего Матильду снять с него пиджак.
Пьер с Севериной были приглашены двумя молодыми хирургами. Один из них, тот, у которого волосы были потемнее, слыл мужчиной, пользующимся неизменным успехом у женщин. Его движения несли отпечаток чувственного смысла, а лицо выражало то непреклонность, то уступчивую решимость, и женщинам было трудно этому противостоять. С ощущением ироничной беспечности Северина вспомнила об этом, когда он пригласил ее на танго. Всегда почтительный к Северине, этот друг Пьера на сей раз, должно быть уловив какие-то исходящие от нее флюиды, в течение всего танца дерзко прижимался к ней. Эта нескромность, совершенно не смутившая Северину, непроизвольно вызвала на ее лице выражение презрения. Насколько все-таки желание этого человека, известного своей резкостью, соответствовало его хорошему воспитанию, настолько оно было беднее и немощнее того, объектом которого каждый день после обеда становилась Дневная Красавица! В одном-единственном непроизвольном жесте Марселя, в одном только прикосновении его похожих на стальные клещи рук было больше деспотизма, больше обещаний, чем во всех усилиях этого соблазнителя светских дам. Какие бы попытки он ни делал, ему была недоступна простосердечная дикость того, другого, изукрашенного шрамами, который носил на пальцах либо небрежно совал в карман плату за любовь, которой он соизволил кого-либо осчастливить.
