Северина перечитала объявление несколько раз. Ей показалось, что там проскользнуло ее имя. Потом она вспомнила, что на улице Вирен знали только ее прозвище; она бросила испуганный взгляд на Пьера – он увлеченно работал – и стала разглядывать почти успокоившееся море и начавшее светлеть небо.
– Пойдем на воздух, – неожиданно предложила она, – вот-вот появится солнце.
Но ни купание, ни бег по пляжу не вытеснили из памяти навязчивого, набранного жирным шрифтом объявления. Ложась спать, она вновь взяла журнал и, согнув его так, чтобы Пьер не заметил, устремила на объявление потускневший взгляд. Это был призыв содержательницы, сигнал сбора у постели Дневной Красавицы… Как все-таки имя госпожи Анаис в напечатанном виде отличалось от того, каким оно воспринималось в разговоре. И как по-иному выглядели, как были унижены ее дом, женщины, наконец, сама Северина, этими эпитетами, более непристойными в своей пошлости, нежели самые гнусные выражения…
"Интимный пансион… три грации… особое обслуживание".
Северина почувствовала во рту странный, роковой привкус знакомого и одновременно нового наркотика. Ее охватил постыдный и в то же время благотворный жар. Она подсчитала, что отпуск Пьера приближается к концу, и испытала чувство жалости – не к себе, а к нему.
Как все же Марсель узнал о возвращении Дневной Красавицы? Он так никогда и не сказал ей этого, но стоило Северине прийти на улицу Вирен и пробыть там всего час, как она услышала его голос. У нее закружилась голова. В общем-то она предполагала увидеть Марселя, но то, что он пришел так быстро, убедило ее в упорстве этого человека и в его информированности. У нее не было времени подумать об этом подольше. В дверь яростно заколотили. На пороге стоял Марсель, бледный, дрожащий от накопившегося за многие дни гнева.
– Ты, значит, одна, – произнес он почти беззвучно. – Ну ладно! А то я даже предпочел бы, чтобы с тобой был еще и мужчина.
Северина непроизвольно, сама того не заметив, отступила к самой стене.
– Мне пришлось уехать, – прошептала она, – я тебе объясню.
Марсель ухмыльнулся всей своей золотой челюстью.
– Объясню! Погоди, сейчас я буду тебе кое-что объяснять.
Он снял опоясывающий его узкие бедра ремень, закрыл дверь на ключ. Северина следила за его движениями тупым, непонимающим взглядом. Но тут ремень взметнулся в неистовой руке, со свистом рассек воздух.
Откуда только в Северине взялась ловкость и сила, чтобы ей увернуться от удара и схватить ремень? Из каких запасов извлекла она ту дикую энергию, чтобы укротить Марселя в тот момент?
– Не шевелись, – произнесла она, – а то, что бы вы тут все ни делали, ты меня больше никогда не увидишь.
А потом они долго стояли друг против друга, разделенные пространством комнаты. Тишину заполняло их прерывистое дыхание. Постепенно они успокоились, и так же постепенно рассеялся жуткий образ, который заставил Северину сконцентрировать всю свою энергию: гнусная рана поперек лица и смотрящий на нее Пьер. Вместе с этим образом исчезла и ее сила. Но Северина больше в ней не нуждалась. Марсель, опустив голову, произнес:
– Ты не похожа на других женщин. Что бы Ипполит ни говорил…
Он поднял глаза, услышав приглушенный стук. Это Северина упала на пол. Он бросился к ней, отнес ее на кровать. В полубессознательном состоянии она подняла руки, чтобы защититься.
– Не бойся, не бойся, дружочек, – повторял Марсель невнятно…
В тот день он не прикоснулся к ней. Его лицо падшего ангела выражало чувство более глубокое, чем желание.
На следующий день он постарался взять себя в руки и вошел к Северине со своей обычной ухмылкой. Но когда он обнял ее, то по какому-то едва заметному напряжению его мышц она почувствовала, что он боится сделать ей больно и старается доставить удовольствие. Но именно поэтому на этот раз она получила его меньше. И оно непрерывно уменьшалось, по мере того как Северина обнаруживала присутствие некой силы, несводимой к голой чувственности.
Незадолго до побега Дневной Красавицы Марсель предложил ей в один из ближайших вечеров куда-нибудь сходить. Она, естественно, категорически отказалась. Поскольку тогда он еще дорожил своим престижем, то лишь пожал плечами и больше к этой теме не возвращался. Теперь же он стал вновь настойчиво повторять свое предложение. Ему хотелось, чтобы между ним и этой его любовницей, в которой он смутно различал нечто непривычное и чуждое ему, возникли более утонченные узы, чем повседневные встречи в публичном доме.
Северина же со своей стороны подчинялась фатальному стремлению к примитивным, лишенным духовности наслаждениям, которые, притупляясь, заставляют человека, дабы обрести их вновь, искать все новые и новые искусственные средства. Пытаясь укрепить свою привязанность к Марселю, она все чаще задумывалась об окутывающей жизнь молодого человека опасной тайне. Однако ее воображение быстро исчерпало эту тему. Поэтому настойчивость Марселя, желавшего куда-нибудь сходить вместе с ней, стала восприниматься ею все более и более благосклонно. Ей думалось, что, прикоснувшись к его другой, темной жизни, она обретет вновь, пусть хотя бы на некоторое время, тот страх, который составлял глубинную основу ее сладострастия. К тому же этот вечерний выход она представляла себе с тем большей легкостью, что считала его неосуществимым. Ну разве могла она пойти куда-нибудь поздно вечером без Пьера?
Однако подсознательно Северина искала такого случая, и случай представился, как он всегда представляется тем, чья скрытая сущность его поджидает. Как-то раз Пьеру в связи с операцией в провинции пришлось на целые сутки отлучиться из Парижа.
Марсель и Ипполит ждали Северину в погребке винного торговца около церкви Сен-Жермен-л'Осеруа. Они молчали, как всегда, когда находились вместе, но в тот вечер они не чувствовали той абсолютной безопасности, которая обычно питала их молчание. То, что Марсель будет с женщиной, мало волновало Ипполита. Их подружки знали свое место и не мешали мужчинам говорить между собой или мечтать. Но ему не нравилось, что этой женщиной была Дневная Красавица. Как может Марсель оказывать ей такую милость и на целый вечер приглашать ее в их компанию после того оскорбления, которое она нанесла ему, уехав без его разрешения? Он даже не сумел хорошенько ее наказать – Ипполит был уверен в этом. И он страдал, видя в поведении друга признак слабости, которая ему самому была не свойственна, но от которой у него на глазах ломались многие, в ком он любил храбрость и порядочность.
– Ну не несчастье ли, – проворчал Ипполит, – а ведь я же сам и привел его к Анаис.
Затем, поскольку непроницаемое прошлое научило его мудрости, он свернул сигарету и стал размышлять о том, что пора бы поесть, так как он уже проголодался.
