Доведенный до отчаяния и все еще вне себя, я рассказывал окружившим меня обо всех гнустностях и беззакониях, которые творились в приюте, в этой безобразной разновидности тюрьмы для подростков. Мои заявления растревожили присутствовавшее здесь приютское начальство. Замешанные в делах приюта старались заткнуть мне рот: очень многие из администрации оказались бы скомпрометированы и мог разразиться большой скандал. Меня отвели домой. Когда мама узнала о том, что случилось, она у меня на глазах постарела на десять лет. Я видел потом, как она часто плакала. Покой вернулся к нам в дом только тогда, когда стало достоверно известно, что рана моего незадачливого противника не смертельна.
Происшедший инцидент был предан широкой гласности. Им заинтересовались газеты, и в одной из них всему делу был придан такой оборот, в котором я выглядел героем, сумевшим в юные годы выстоять один против целой толпы нападающих. После этого случая в приюте для сирот многое изменилось. Было назначено строгое следствие, и злоупотребления, самоуправство и насилие, царившие среди несчастных детей, росших без надзора, при полном отсутствии дисциплины, полностью прекратились. Но отец мой был вынужден расстаться с этим учреждением. Он перенес свою мастерскую на улицу Людовизи, где и оставался многие годы. А я открыл самостоятельно, отдельно от него, маленькую мастерскую в том же районе. Отец давал мне работу, и так начались житейские будни нашего нового существования. Несколько недель спустя, в последнюю субботу октября, когда самый тяжелораненный поправился, рабочие Союза промышленности и искусств пригласили меня выпить в остерию Фачча Фреска за воротами Сан Джованни, и в знак восхищения моей доблестью и удовлетворения тем уроком, который я преподал своим врагам, они понесли меня на руках. Так закрылась эта страница моей жизни, оставившая тяжелый след в моем сердце и заставившая меня не раз горько плакать вместе с моей дорогой мамой. Что касается отца, то, несмотря на неприятную необходимость расстаться с обжитой мастерской, он не сказал мне ни единого слова упрека. Происшедшее могло привести к очень серьезным последствиям, но судьба была ко мне милостива.
В этот период в делах был полный застой, а в связи с расходами по оборудованию новой мастерской, мне, чтобы как-нибудь перебиться, приходилось иной раз носиться в поисках ста лир. Ремесленный люд Рима сильно пострадал в результате банкротства строительного предприятия Морони — тысячи рабочих остались без куска хлеба. Отец передал мне двоих из своей мастерской— Джованни и Пьётро и мы жили с ними в добром согласии. Но через некоторое время я оказался обремененным долгами, и они должны были удовлетвориться оплатой за половину недели. Я снова совсем потерял покой. К счастью я знал в Риме двух сыновей одного подрядчика, некоего Беллаталла, работавших на строительстве железного моста, возводимого против военной школы. Я решил пойти к одному из них прямо на стройку.
Обрисовав ему свое положение — он уже знал, что я открыл собственную мастерскую, — я спросил, не найдет ли он или его отец возможности дать мне какую-нибудь работу, чтобы я мог заплатить своим мастеровым. Он обещал зайти ко мне, и действительно явился через несколько дней. Увидев моих мастеровых за работой и с явным удовлетворением оглядев мою лавочку, он предложил мне принять в компании с ним подряд на некую работу по слому в одной из сельских местностей вблизи Веллетри. Предполагалось разобрать два громаднейших котла весом в несколько тонн. Полученное железо должно было пойти на переплавку в одну из римских мастерских. По его расчетам, работа, которую мы могли выполнить с ним вдвоем, потребовала бы примерно около двух месяцев и небольшое количество инструментов. Хотя дело это показалось мне нелегким и не слишком привлекательным, я тотчас же принял его предложение.
Через неделю мы оба с ним были на своем посту со всеми нужными нам инструментами: огромными железными кувалдами, большими резцами, клещами и принялись за дело. Это был по-настоящему суровый труд. Мы работали целыми днями внутри котлов при свете масляных или ацетиленовых лампочек с тампонами из ваты в ушах, чтобы гул и грохот ударов, часами следовавших один за другим, не слишком раздражали наши барабанные перепонки. Один из нас орудовал клещами и резцом, другой бил по железу кувалдой, раз за разом, удар за ударом. После двух-трех ударов болты отделялись, а затем при помощи пробойника внутренняя железная заклепка снималась без труда. В целях экономии мы — до тех пор, пока смогли это выдержать — спали в одном из котлов на двух тюфяках. Утром мы умывались в речке, протекавшей недалеко, вечером там же купались. Аппетит у нас — надо ли упоминать об этом? — был чудовищным. Мы закончили все дело как раз в два месяца, именно так, как это и предвидел мой компаньон, и смогли разделить между собой заработок в тысячу пятьсот лир. Таким образом я смог уплатить за наем помещения моей мастерской и рабочим, которые во время моего отсутствия выполняли другие текущие заказы. То, что у меня осталось, я отдал маме, чтобы помочь ей как-то перебиться.
А что же было с моим голосом? Об этом мы больше не говорили и вспоминали о нем только ради того, чтобы оплакивать его исчезновение. Дым от ламп, которыми котлы освещались внутри, вызвал у меня такую хрипоту и такую полную потерю голоса, что даже говорить мне было трудно, и в разговоре я еле выдавливал из себя слова. Когда я вернулся домой после двухмесячного отсутствия, мой брат первым делом захотел заставить меня петь, но это оказалось совсем невозможно.
Работы в мастерской было по-прежнему мало. Чтобы как-то сводить концы с концами, мы стали выделывать из железа всякие мелочи: подсвечники, цветы, пресс-папье. Мы выставляли их напоказ у дверей мастерской, и иногда нам удавалось продать кое-что за весьма приличную цену. Между тем, мама заболела тяжелой формой анемии, и в течение долгих недель мы были очень озабочены ее состоянием. К счастью, ее лечил замечательный врач, который, зная наше стесненное положение, принял близко к сердцу ее болезненное состояние. Неправда, что медики, как это принято считать, — люди бессердечные. И среди них есть такие, которые относятся к своей профессии, как к апостольскому служению; есть души глубоко бескорыстные, достойные самой высокой благодарности и почтения.
Глава 5. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Роковая шаль. Подарки ко дню моего рождения. Армида — жена политического заключенного. Свидание. Признаюсь во всем маме. Все сильнее увлекаюсь. Романтическое, даже почти мистическое содержание моей страсти. Собеседование втроем. Все кончено. Я в отчаянии
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
