И вот теперь за стеклами кабины тянулись родные места…
Когда впереди мелькнул паром на реке, а за рекой на какой-то миг блеснули сквозь голые кроны деревьев стремянские крыши, на Иону снизошла благодать.
— Вот и край наш, — неожиданно печально заговорил он. — Люблю подъезжать к нему! Первое прикосновение… Это, знаешь, все равно что утром выйдешь на улицу, и как-то остро чувствуется… Ну, запахи всякие, солнышко, воздух. Потом принюхаешься — и все пропадает… Каждый раз думаю: ох как заживу сейчас, как заживу!..
Он так же внезапно оборвал свою речь и отвернулся. Дог за спиной зычно гавкнул.
Пустой паром стоял на той стороне и отчего-то оседал на один бок, держась за трос, а возле грубо сколоченного припаромка торчал хвост из шести легковушек. Мужчины в штормовках и робах суетились у воды и махали руками — похоже, просили переправы. Сергей встал в очередь, но Иона запротестовал, дескать, обгоняй и становись первым, паром-то по три машины берет. А они подождут: все равно где отдыхать. Сергей послушался и начал объезжать колонну по самой бровке дороги, однако усатый парень в пуховике бросился навстречу, поднял руки, заругался.
— В чем дело? — строго спросил Иона и вышел из машины.
— Куда без очереди лезешь? — закричал парень. К нему подскочили еще двое, и оставшиеся на берегу обернулись.
— Спокойно, — не глядя, бросил Иона и махнул Сергею рукой. — Проезжай! Пропустите машину!
— Но, ты, начальник, не дергайся! — парень качнулся к Ионе. — В бане все равны, понял?
Среди брезентовых курток Иону легко было принять за начальника; костюм-тройка, небрежно повязанный галстук, сверкающие туфли… Сергей включил заднюю скорость, однако брат, наливаясь гневом, скомандовал вперед. На него теперь обрушились трое охотников, не менее разгневанных и обозленных, — видно, долго ждали парома, но Иона их словно не видел, прошел мимо, кивнув Сергею. Кто-то схватил Иону за рукав, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не подошел пожилой мужчина в охотничьей куртке. Сергей услышал негромко брошенные слова:
— Они за мной… По дороге отстали, жду…
Охотники нехотя отступили, а брат вдруг обнялся с мужчиной, оба засмеялись. Сергей проехал мимо них, поравнялся с передней машиной. Навстречу молодцеватой походкой шагал бывший учитель Сергей Петрович Вежин, шагал и улыбался, раскинув руки для объятий.
— Дорогой мой профессор, — радостно сказал он таким до боли знакомым говорком. — Вот ты наконец и пожаловал. Заждались.
Он похлопал Сергея по спине, заглянул в глаза: и морщинки у прищуренных глаз были те же, новых не добавилось, словно не старел Сергей Петрович. Мужики у припаромка косились в их сторону, сплевывали в мутную полую воду, с надеждой глядя на кособокий паром. Кто-то из них кричал, потрясая кулаком другому берегу.
— Я загадал по дороге, — признался Сергей. — Если первая встреча будет приятной — все обойдется.
Сергей Петрович насторожился, а дог высунул голову из кабины и гулко пролаял, роняя слюну.
— Твой? — бывший учитель похлопал дога. — Хорош теленок… А я себе двух боксеров заводил, так одного медведь порвал.
Они сели в машину Вежина. Иона вышел на припаромок и, смело встав среди мужиков, махнул кому-то на другой стороне.
— Неудобно получилось с очередью-то, — замялся Сергей.
— Ничего! — отрезал Сергей Петрович. — В родной дом едешь, и в очереди стоять…
Ему хотелось что-то добавить, Сергей чувствовал это, но бывший учитель, видимо, ждал удобного случая. Сергей спросил об отце. Вежин покивал головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями, и обернулся.
— Что с твоим отцом? Плохо… Собирает вокруг себя… Вроде дома убогих. А что в Стремянке творится — ему наплевать. Забыл, что и депутат. Ты, профессор, извини… Но уже терпенья не хватает. Беда-то не только его — наша… Слыхал, гари пахать собирались?
— Слыхал.
— Так вот уже начали. — Вежин пристукнул кулаком по рулю. — Ударная стройка нефтяников. Хотят два совхоза строить. Один в Яранке, другой у нас, в Стремянке. В Яранку уж техники нагнали, материалы везут, а здесь хотят мост поставить… Но гари-то пахать — преступление! Даже хуже — вредительство! В прошлом году десять гектаров вспахали, озимой пшеницей засеяли — нынче вон уже болото стоит. Если к середине лета просохнет — хорошо… А хотят десять тысяч под плуг! С другого конца мелиорация шелкопрядник корчует, хотят травы сеять. У них с нефтяниками вроде соревнования: кто больше гарей захватит… Здесь, Сережа, надо пасеки разводить. Целую пчеловодческую республику создавать. Место-то благодатное.
— А что мой отец? — спросил Сергей. — Он что, против?
— В том-то и дело! — Вежин резко мотнул головой. — Пускай, говорит, сеют, пашут. Дескать, наконец-то вятские настоящей земли дождались… А кому она нужна, такая земля? Я его нынче зимой хотел с собой в Москву взять… Все-таки депутат райсовета. Ни в какую. Пришлось одному ехать. Кое-чего я добился. Уже решение есть организовать крупный пчеловодческий совхоз на гарях. Да нефтяники не уходят. У них свой интерес — подсобное хозяйство. И мелиораторы торчат… Да, профессор, теперь стремянские дела в столице решают…
Мужики все-таки докричались до того берега. Какой-то паренек взошел на паром и погнал его, вытягивая провисший трос. Водители засуетились, побежали к своим машинам. Иона сел в «Жигули» Сергея, вплотную подъехал к воде, вякнул сиреной. Вежин загнал свою машину на паром, за ним скользнули Иона и какие-то охотники на «Ниве». Один из них пнул колесо «Жигулей».
— Вылазь, начальничек, паром тянуть!
Иона даже не возразил, вышел и спокойно встал к тросу. Сергей и Вежин последовали за ним.
— А попробуй вытури их! — продолжал бывший учитель. — Теперь вышло — у всех свой интерес. Надо всей Стремянке нынче в стремя и гнать этих вредителей в шею! Пока гари не изгадили. Ведь здесь не просто пчеловодческий совхоз будет — племенное хозяйство. Наших пчел и маток по всей Сибири повезут, потому что никаких заболеваний нет. Кругом нозематоз, варроатоз, а у нас чистота. Ты сам подумай, профессор. Стремянка только-только жить стала. Мало мы здесь намытарились то с пахотой, то с леспромхозами?… А твой отец, Сережа, письмо в газету написал. Дескать, пчеловодство — дело ненадежное, а земля на гарях хорошая. Я знаю, кто его научил. Нефтяники, больше некому… Земля-то хорошая, да чтоб ее пахать, сначала миллионы надо вложить в мелиорацию. А пасеки ставь и заливайся медом. Чувствуешь выгоду, профессор? Если чувствуешь, убеди ты отца или хотя бы уйми его, чтобы нам не мешал.
— Мне так сразу трудно понять, — проронил Сергей, всматриваясь в противоположный берег. — Я давно не был…
— Вот и плохо, что не был! — отрезал Вежин. — Совсем от дома отбились. На Стремянку вам чихать. Ты хоть и профессор, а не забывай, где родился и вырос! Больно уж скоро родину поменяли… Чаще бы ездили, так и Василий Тимофеич, может, не такой был. Ладно, не обижайся. Я твой учитель и имею право сказать.
— Я не обижаюсь, — Сергей машинально перебирал трос. — Мы виноваты, что говорить… Мне, правда, трудно разобраться. Вот потолкую с отцом…
— Обязательно спроси, кто его письмо в газету писать научил. Фамилию спроси.
Сергей поглядел на затылок Вежина, на его руки: он всегда был таким — сильным, уверенным и прямым. И если ставил «двойку», значит, было за что. На Сергея Петровича не обижались, при нем робели…
— Я тебя потом с одним парнем здесь познакомлю, — пообещал Вежин. — Недавно в Стремянку приехал. Тебе с ним интересно будет.
Паром ткнулся в берег, мужики набросили чалки.
— Так ты понял меня, профессор? — Вежин приобнял Сергея. — Поговори с отцом.
— Хорошо, — буркнул Сергей, — только я, Сергей Петрович…
— Ну, кто так отвечает? Хорошо… Ты что такой квелый-то приехал? На родину вернулся. Домой! Тебе плясать надо, профессор!
— Я не профессор, — тихо сказал Сергей.
— Как это? А я слышал, ты нынче защитил докторскую…
— Нет… Долго рассказывать, — Сергей побежал к своей машине — сзади сердито сигналила «Нива». — Потом!
Вежин пожал плечами и забрался в свою машину.
9
На День Победы с самого утра Заварзин ждал в гости Ивана Малышева. Накануне встретил его в Стремянке, возле старухи Солякиной. У Ивана никак не заводился мотоцикл, поэтому избежать Заварзина ему не удалось. В последнее время что-то случилось с Иваном: вроде и не ссорились, не обижали друг друга, но Малышев все норовил проскочить мимо. Кивнет на ходу, отвернется — и прочь. Однажды Заварзин специально остановился, поджидая Ивана на дороге, замахал ему рукой, а тот проскочил мимо, будто не заметил. И так был неразговорчивый, тут же вообще замолк, посматривает виновато и часто-часто моргает, словно слезы смаргивает. Когда Заварзин прихватил его у мотоцикла, Ивану просто деваться некуда было, кое-как разговорился. Да и то нехотя, через силу. Оказывается, никуда он больше не ездил и не писал по поводу сожженной избы, и ничего не хочет. Пускай, мол, все будет, как есть. Что теперь старое ворошить и этих ребятишек дергать. На все божья воля… Последняя его фраза насторожила Василия Тимофеевича, поскольку стояли они возле двора старухи Солякиной, набожной и уединившейся в своей избушке. Но Заварзин промолчал тогда и пригласил его в гости на День Победы — все-таки воевали вместе. Иван так же нехотя согласился, но вот уже дело к обеду, все готово и на стол собрано, а его нет.
