– Как живая бабуля, – подтвердил боярин. – Содрал, конечно, этот Беллини с нас с Мишкой – собор можно было расписать! Однако ж до чего хороша получилась! Скажи?
– Скажу, – кивнул сид и, отобрав у меня кубок, залпом допил мед. – Хороша. Она такой и была.
– Вспоминала тебя давеча бабуля-то, – остро глянув на слегка порозовевшего гостя, заметил Иван Дмитриевич. – Вот ведь память! Шутка ли – скоро девяносто второй годочек стукнет, а все бодра духом и разумом чиста. Правда, из покоев уже редко выходит… Ты бы навестил ее, Тихий.
– Ни к чему это, – помолчав, ответил сид. – Ни ей, ни мне. Давай, что ли, за здравие Марьи Семеновны Корецкой, – и подставил кубок под золотую струю из кувшина. – Редкая женщина, действительно редкая. Уж поверь, я знаю.
Снизу, со скамеечки, было хорошо видно, как горестно дрогнули губы сына Луга.
«А ведь он же бессмертный, как все сиды. И у них с Марьей Семеновной что-то было. Когда-то».
– Ты-то знаешь, кто ж спорит, – покивал боярин. – Кому ж знать, как не тебе, Тихий.
– Осторожней, Айвэн, – прошипел Диху. – Лучше бы тебе даже и не думать в эту сторону.
От этого утробного, грозного, почти драконьего шипения я невольно втянула голову в плечи. Так летней ночью рокочет где-то за горизонтом далекая гроза, ворочается за тяжелым пологом облаков неимоверная природная силища, грозя ничтожным людишкам смертью и разрушением.
– А я что, я ж ничего такого… Говорю, ежели б не ты, кто знает, как бы оно все повернулось тогда-то, с князьями. Что московский, что тверской – оба были волчары, до чужих закромов охочие. Не говоря уж о литвинах. Ты закусывай давай, Тихий, а то ишь, вызверился на меня, будто я непотребство какое говорю.
«Ох, не зли его, боярин, ох, не зли», – хотелось шепотом попросить разудалого Ивана Дмитриевича, гуляющего сейчас по лезвию ножа. Была бы я всамделишней кошкой, распушила бы хвост, честное слово.
– Хватит о женщинах, – буркнул сид. – Не лучший выбор для застольной беседы.
– Хватит, так хватит, – покладисто кивнул Корецкий. – Вот не пойму я, Тихий…
– Мм?
– Хороша рыбка, а? Так вот, не пойму я никак, с чего это ты вдруг этаким благодетелем заделался. Бабку выручил – это одно, все-таки женщина достойная, вдовая к тому же…
– Айвэн!
Я готова присягнуть, что мой господин нелюдской национальности по-звериному прижал уши. И оскалил зубы, точь-в-точь рявкнувший на зарвавшегося переярка волк-вожак.
Боярин осклабился, утирая рукавом капли меда, оросившие его лицо, когда разъяренный сид шарахнул по столу кулаком, заставив подпрыгнуть кубки и кувшины.
– Эк ты грозен! Но мы-то с Мишкой ничем твоих благодеяний не заслужили. Ведь не ради же того, чтоб я тебе когда-нибудь эту ледащую подарил, – Иван Дмитриевич ткнул пальцем в мою сторону, – ты мне столько раз услужил изрядно. Вовек не расплатиться было бы, ежели б ты вдруг счет предъявил. А?
– Рыбка и впрямь хороша, – отозвался Диху, будто и не давал только что волю гневу. И небрежно меня по макушке потрепал. – И с девицей ты мне угодил. Так к чему расчеты, Иван?
«Интересно, надо мне сейчас муркнуть для подтверждения, так сказать, статуса или обойдется?» – мрачно подумала я.
– Э, нет, разобраться надо! – упрямо гнул свое Корецкий, наливая еще по одной. – Сам же говорил столько раз, что ваше племя людей на дух не переносит. Дескать, одно только беспокойство от нас и миру разорение.
«А ну-ка, ну-ка?» – безмолвно полюбопытствовала «ледащая» вслед за боярином.
– Так и есть, – пожал плечами сид. – Пользы от вас не больше, чем от вшей. Ну, или, скажем, от мотыльков. Да, мотыльки лучше: кусать не кусают, но под руку лезут.
На деле же легкая ладонь надменного сына ирландских богов трепала мою косу без всякого спроса и разрешения. С другой стороны, разве люди спрашивают кошек, хочется ли тем, чтобы их гладили?
«Эх, сейчас бы мне когтищи, как у Басеньки. Я б тебе показала «мотылька»!»
– Ну, так почему?! – взвыл боярин. – Хоть убей, не пойму, какая тебе-то печаль, ежели мошка вроде меня в тенета залипнет? Что за резоны помогать?
– Я так хочу. – Диху снова дернул плечом. – Это причина.
– Недостаточная.
– Для меня вполне достаточная. Единственная причина, Айвэн. Мои желания. – Сид окончательно растрепал мою косу и теперь задумчиво чесал меня за ухом. – Ну-ну, не хмурься, друг мой. Я же нечисть, забыл? Мне все равно, творить добро или зло. Все зависит от… – он прервался на долгий глоток, – от обстоятельств. И личных симпатий.
Правду говорил и, как говорится, ничего, кроме правды. Я чувствовала. И словами не передать и не объяснить, отчего вдруг взялась такая уверенность. Но все, что бы ни сотворил, как бы ни поступил Диху, сын Луга, он всегда сделает только по собственному хотению. И нет никаких иных причин.
– Значит, повезло нам с Мишкой, что мы такие симпатяги, – хмыкнул боярин.
– А другим не повезло. – Диху подмигнул. – Будь доволен и здрав, Корецкий, и не хмурься ради твоего воскресшего Бога.
– А ведь ты не вернешься, – вдруг грустно промолвил Иван Дмитриевич. – Уедешь – и с концами.
– Если все сложится так, как я надеюсь и желаю, – мурлыкнул сид, жмуря зеленые кошачьи глаза, – то причин и дальше скитаться по вашему миру у меня и впрямь не останется. Выпьем за это. Пожелай мне удачи, Айвэн.
Я перестала жевать сочащийся нежным жирком севрюжий кусочек и насторожилась.
– Удачи, – вздохнул Корецкий. – По самому ведь краешку ходишь, дух нечистый. Не оступись, гляди. А то ведь по тебе и панихиду не заказать, по нехристю.
– Да уж! – Тот хохотнул. – Это все равно, что… как вы это говорите? А! За черта свечку ставить! – В три долгих глотка осушив очередной кубок, заметил: – И мед у тебя тоже хорош, боярин.
Смешок у Диху вышел дребезжащий, пьяненький такой. Немного, оказалось, надобно грозному сыну Богини Дану крепких русских медов, чтобы окосеть.
«Чай, это тебе не «Гиннесс» какой!» – Я ни с того ни с сего бесшабашно возгордилась, хотя мне самой хватило пары глотков.
– Да уж не плох, ежели поглядеть, как ты им налакался, Тихий, – проворчал хозяин. – Эй, говорил же тебе, чтоб закусывал! Вот беда с этими инородцами, что людь, что нелюдь, а пить все одно не умеют. Девка! Как там тебя… Катька! Не видишь, господин лыка не вяжет? Сведи его в горенку да спать уложи, а то еще буянить начнет, чего доброго.
Я подставила плечо под руку сида и повела его, глупо хихикающего, в спальню. Правда, с первой попытки увести Диху не удалось, упирался он, желая допить из кубка. Вторая тоже успехом не увенчалась, но уже по моей вине, не сразу вспомнилось, что свет в тереме надо с собой носить в виде свечи, иначе на лестнице можно шею свернуть впотьмах. И только с третьего захода ирландского нелюдя удалось довести до кровати без приключений.
Так мне сначала думалось, а на самом деле все приключения были впереди.
Диху с хихиканьем упал на постель, и казалось, что вредный сид сразу же задрых. Медовуха выбила из седла. Бывает! Теперь самое время осторожненько, на цыпочках…
– Куда это ты? – осведомился Диху, развалившийся поперек кровати. – А разувать хозяина кто будет?
Меня так внезапно застигли врасплох, что я едва на месте не подпрыгнула.
«Тьфу! Чтоб тебя, гад!»
Но моя досада испарилась, как капля воды на сковороде. До того злые и трезвые были глаза у сида, а еще по-плохому веселые.
«Боже мой! Да он же мысли мои читает!»
– Кыс-кыс-кыс… – и пальцем к себе поманил.
– Шутить изволите, барин? – как ни в чем не бывало, пробормотала я.
«Крестьянка, а крестьянка, а у тебя бабушка есть? Сиротка, значит!» – тоже мне вспомнилось чрезвычайно некстати.
Сид, мысли эти прочитав, этак многообещающе подмигнул лукавым и почти кошачьим глазом:
– Еще даже не начинал. Видишь ли, Кэт, мне так редко выпадает случай безнаказанно повеселиться, что упускать его я не намерен. Ну? Запри дверь и делай, что велено.
Медовуха – штука подлая. Пьется, как компотик, без меры и контроля, а потом – бац! Первыми предательски отнимаются ноги, голова же остается на диво трезвой и светлой. Неосторожного дегустатора страшно тянет на всяческие размышлизмы, которые рано или поздно обязательно скатываются в эротику. Осуществить же любвеобильные планы мешают… Правильно! Бастующие ноги и общая рассеянность внимания. Такой вот круговорот медовухи в природе и организме. Сид покамест полулежал и менять положение не собирался. Похоже, что и его подкосило коварство исконно русского напитка. Но, с другой стороны, он и человеком, строго говоря, не являлся. Поэтому я изо всех сил тянула время, не торопясь исполнять приказание; топталась, мялась, хмыкала, а попросту натурально отлынивала.
