«Если его двоюродный брат-посадник такой же… великолепный, то этому Новгороду ничего не грозит», – подумалось мне.
– Да, тятя могуч! – тихо и восторженно вздохнул Прохор, словно прочитав мысли пришелицы.
На Диху внимания никто не обращал, словно сид сделался невидимкой. Хотя… Порой мерещились в сыне Луга кривобокость и даже горбатость, а также несвойственная низкорослость. Как будто странная пылинка в глаз попадала, и тогда лицо сида меняло пропорции: тонкий прямой нос загибался крючком, мужественных очертаний губы совершенно по-лягушачьи растягивались к ушам, хоть завязочки пришивай. Черт знает что такое творилось! Я терла веки, и тогда иллюзия рассеивалась без следа.
– Чего стоишь столбом, девушка? – Сид оказался легок на помине. – Займись-ка нашими сундуками, а то челядь совсем обленилась, не почешутся, пока не гаркнешь на них.
– А почему снова я?
– Ну, должен же от тебя толк какой-то быть, верно? – процедил сквозь зубы надменный сын Луга. – Живо делом займись!
И тут же забыл о невольнице, переключив все внимание на Прошку.
– А тебя, отрок, батюшка кличет, разговор к тебе у него. Серьезный.
Я потому и решила начать свой бизнес, что надоело быть простым исполнителем. К счастью, необходимость проявлять инициативу уже давно не повергала меня в священный ужас и трепет. И заставить могла кого-то выполнить обязанности, и, если потребуется, настоять на своем. Мама хотела, чтобы я в медицину пошла, но мне-то совсем иная специальность была по душе. Я уперлась и сделала по-своему, о чем еще ни разу по-настоящему не пожалела. Тем паче сейчас, когда вдруг пригодились все знания по средневековой русской культуре и искусству. Знать бы наперед, что так выйдет, грызла бы науку еще глубже и упорнее.
Дворня поглядывала на меня свысока, но Тихого здесь побаивались не на шутку, а потому меня не задирали пока.
«Соберись! Немедленно! – приказала я сама себе. – Соберись и заставь себя уважать. Они же еще ничего про зеркало и остальную чертовщину не знают, надо пользоваться моментом. Покажи, что ты имеешь право немного покомандовать. Давай, не будь размазней!»
И я целеустремленно двинулась прямиком к тиуну – управляющему усадьбой. Вислоусый дядечка пребывал как раз в том размягченном состоянии воли, когда опасность быть повешенным на воротах уже миновала, а уверенность в собственной власти изрядно пошатнулась. Поэтому звонкое приветствие и обращение «добродей» пришлось как нельзя кстати. Тиун Василий выслушал просьбу внимательно, кликнул двух щекастых молодцев, чтобы те сундуки господина Тихого сильно далеко не уносили, потому как в самое ближайшее время гость боярский намерен покинуть Новгород, скатертью ему дорожка.
– А ты кто такая будешь, красавица? Как тебя звать-величать?
– Я служу господину Тихому и зовусь Кэтрин.
Управляющий сразу же насторожился, словно я по-змеиному зашипела.
– А ты вообще крещеная? Христианка ли?
– Да, да, христианка! – закивала я и на всякий случай добавила: – Истинный крест!
И тут же сообразила, что не помню, сколькими пальцами делали крестное знамение в шестнадцатом веке, отчего в разговоре получилась некрасивая заминка, дающая тиуну повод заподозрить неладное.
– А ну-ка, докажи! Перекрестись!
«Слева направо или справа налево? Двумя или тремя?» – всполошилась я и, стараясь не акцентировать внимание на количестве пальцев, быстренько перекрестилась справа налево.
«А если даже ошибусь, то сид не даст на костре сжечь. Или что тут делают с еретиками?»
Но Василий остался доволен увиденным. И даже посочувствовал:
– Тяжело небось у нехристя на службе? Не обижает? Вижу, что сережками и бусами увешал, но так, может, это напоказ, а за закрытой дверью лупцует почем зря? Или склоняет отречься от веры Христовой?
Вот уж чего Диху не делал, так это не интересовался религиозными взглядами своего «домашнего питомца». В чем я поспешила заверить богобоязненного управляющего.
– А то смотри, девка! Тихий, он не всегда таким тихим был. Говорят, во времена матушки Марьи Семеновны буянил хуже лешего.
О чем о чем, а о былых «подвигах» моего сида я послушала бы с удовольствием, но тут прибежала сенная девка и передала его приказание явиться немедля.
– Иди-иди! – заторопил Василий. – Нечего нелюдя злить.
Видимо, случалось и ему попадать под горячую сидову десницу.
А Диху между тем томить себя ожиданием не собирался, потому как, стоило замешкаться, тут же по мою душу прислали еще одну сенную девушку. Мерзавка улучила момент, с силой толкнула меня в спину, и я чуть не впечаталась носом в грудь сида.
– Экая ты неуклюжая, Кэти, – буркнул он. – Идем со мной.
И крепко-накрепко, точно клешнями, прихватив за плечо, нелюдь поволок меня в хоромы к боярину. Как обычно, ничего толком не объяснив.
Впрочем, в неведении я оставалась недолго. Несложно догадаться, чем таким важным собираются заниматься хозяин с гостем, сидя за столом, плотно уставленным всевозможными разносолами.
– Девку-то зачем опять притащил? – недовольно хмыкнул Иван Дмитриевич, покосившись на меня, старательно пытавшуюся притвориться невидимкой. – Хотели ж нормально посидеть напоследок, без баб. Когда ведь теперь увидимся!
– Может статься, что никогда, – пожал плечами сид, вытаскивая меня из-за спины и ногой пододвигая скамеечку. – Она будет молчать.
«Буду молчать. Как рыба», – согласилась я, утвердительно кивая.
Диху удобно устроился в кресле италийской работы, мимолетно погладив обивку и одобрительно выгнув бровь, дескать, красиво живешь, дружище. От острого взгляда потомка Дану не ускользнула ни дорогая посуда в поставцах, горделиво расставленных вдоль стен, ни голландские изразцы печи, ни прочие приметы роскоши. Массивная бронзовая люстра, например. И канделябры тоже.
– Хм… уютненько, – оценил сид мастерство флорентийских мебельщиков и венецианских чеканщиков, кивком указав собственности на место у своих ног, где та незамедлительно и пристроилась, с непривычки съежившись на скамеечке. – Что до девушки, то мне ее надобно получше кормить, а все эти закуски мы вдвоем все равно не осилим. Стол-то у тебя ломится, друг мой. Что это там, икорка?
– Осетровая, – подтвердил боярин. – А вон там, в плошечке – из сижка свеженького. Испробуй-ка.
– Успеется. – Сид деловито собрал на блюдо понемногу того, немного сего и поставил на пол рядом с Кэт. – Вот, убедился? Она будет есть и молчать, и довольно о ней. Выпьем лучше.
Ни дать ни взять – кошку угощал. Я и сама так делала, когда трехцветная Баська садилась этак томно возле ножки табурета и умильно глядела на меня в ожидании подачки с хозяйского стола. Намерения у Диху на первый взгляд казались самыми добрыми, но кто знает, что он там еще задумал. Не производил сын Луга впечатления человека последовательного.
Корецкий покряхтел, собственноручно разливая по кубкам золотистый хмельной мед. Чокнулись. Диху выпил половину и, не глядя, протянул мне свой кубок.
«Как так можно с живым человеком обращаться? – кричало во мне оскорбленное современное воспитание, потрясая в воображаемом кулаке Декларацией прав человека. – Да как он, этот приблудный ирландский языческий божок, смеет?» Но вовремя вмешались здравый смысл и не менее здоровое чувство самосохранения, напомнив о купчей, избавившей меня от участи сенной девки.
«В людской, рыбка моя, тебя только и ждут. Вместе с Декларацией и Конституцией», – сказали они, но вкус невиданных в цивилизованном мире деликатесов с боярского стола все равно не изгнал горького привкуса унижения.
– А это, на стене? – Сид продолжал осматривать помещение. – Неужто… Марья Семеновна?
Небольшая картина в стиле эпохи Возрождения смотрелась на разрисованной цветочным орнаментом стене немного странно, но возвышенная, строгая красота женщины, изображенной на ней, заслуживала увековечивания.
– Признал? – усмехнулся Иван Дмитриевич, полуобернувшись, чтоб тоже глянуть на картину. – Она, голубушка, Марья-посадница. Италиец писал, этот, как его…
– Беллини, – тихо молвил Диху и медленно кивнул, отводя глаза. – Да, узнал. Очень похожа.
«Джованни Беллини?» – мысленно охнула я.
Марья-посадница в исполнении знаменитого художника венецианской школы походила на одну из его многочисленных мадонн, этот стиль ни с чем не спутаешь. Мир, в котором Джованни Беллини запечатлел для потомков новгородскую женщину, мне определенно нравился.
– Как живая бабуля, – подтвердил боярин. – Содрал, конечно, этот Беллини с нас с Мишкой – собор можно было расписать! Однако ж до чего хороша получилась! Скажи?
