Говорят, в человеке до восьмидесяти процентов жидкости. Глядя на Григория Александровича Суханова, поверить в это было решительно невозможно. Григорий Александрович был тощ, желчен и волокнист, словно копченый сыр чечел. Длинные ноги его торчали из-под стола подметками наружу, - неподвижные, как протезы. Обтянутые по деснам щеки, пергаментный, помятый подбородок и горящие сухим блеском глаза поражали всякого, кто с ним сталкивался. И - пугали. Удивили они и Антона, когда вышел он отвечать. Но - не сбили. Все-таки перед экзаменом для крепости духа он заскочил в кафе "Белый аист", где остограмился. - "Билет N 8", - еще не дойдя до стола, решительно объявил Антон. Памятуя, что крепости берутся натиском.
- Вы кто? - удивился Суханов.
- Студент Негрустуев. Вот зачетка.
- А...что-то я вас прежде не видел?
- Так и я вас не видел.
- Важно, кто и где не видел, - в блеске глаз Суханова добавилось чуть-чуть веселья, будто в воду капнули марганцовки. - Я вас на своих лекциях не видел.
- Что ж удивительного? Меня на них не было.
- Вот как? И чем, позвольте полюбопытствовать, вы были так заняты, что не снизошли?
- На бильярде играл, - бухнул честный Антон. Готовившийся за соседним столом староста группы с чувством постучал себя по лбу.
- На биль?... - Суханов не сразу осознал услышанное. А когда осознал, произошло удивительное: он захохотал. Насмерть напугав всех, присутствовавших в аудитории. Потому что смеяться он не умел вовсе, - вместо смеха раздался отрывистый лай. Да и мышцы лица оказались не приспособлены к соответствующим сокращениям, - лицо его не изменилось, разве что десны еще втянулись да на воспаленных глазах выступила скупая влага, - Суханов веселился внутриутробно. Длинным, как карандаш, пальцем он смахнул слезинку. - И во что же, простите, играли? В смысле: в американку или?...
- Пирамидку, - заулыбался Антон. - Американка - баловство для новичков.
- И - как?
- Третье место держу. Кий подарили.
- О! Персональный кий, - Суханов завистливо причмокнул. - Стало быть, не уронил честь факультета? А вы, как погляжу, занятный.
- Вы тоже, - Антону начал нравиться нестандартный "сухарь".
Они продолжили мило общаться, поговорили о футболе, о пристрастии Суханова к рыбалке, - все более симпатизируя друг другу.
За светским разговором время летело незаметно. Среди ожидающих очереди обозначилось некое нетерпеливое шуршание.
- Может, я начну отвечать? - спохватился Антон.
- А зачем? Идите, - Суханов с видимой неохотой оторвался от приятной беседы, вернул Негрустуеву зачетку и, склонившись над ведомостью, вывел аппетитную, загогулистую двойку.
- В смысле?.. Я ж готов к ответу, - не веря глазам, Антон тряхнул исписанные листы.
- Это вряд ли. Как вы можете быть готовы, если ни разу не посещали мои лекции? Идите и - учите. - А зачем собственно я должен ходить на пустые лекции?! - взъелся Антон, понявший, что все это время профессор держал его за клоуна. - Добро бы была настоящая наука.
- То есть для вас земельное право недостаточно научно? - тихо прошелестел Григорий Александрович, наливаясь желчью.
Со старостой сделалось нехорошо. Он обхватил голову руками и в страхе затряс головой. Испугался он не столько за строптивого Негрустуева, сколько за себя. Желчь Суханова, если уж выплескивалась, заливала всех поблизости.
- Какая ж это наука? - Антон пренебрежительно встретил пронизывающий взгляд. - Даже земельного кадастра до сих пор не удосужились завести. А без земельного кадастра оценить землю невозможно. Все едино получается, - что чернозем, что суглинок. Что Краснодар, что тундра. Так на хрена ж мне это пустословие? Лучше уж шара загнать. От борта в середину. Там без всякого кадастра, - один грунт на всех, - зеленое сукно.
Нетвердо поднявшись, он вышел из аудитории. Ошарашенный Суханов проводил его недобрым взглядом. И, разумеется, оставшихся посек мигом.
В сентябре на повторном экзамене не было и тени того благодушного профессора, какого увидел Антон впервые. И хоть к экзамену в этот раз он подготовился еще более основательно, Суханов без малейших сантиментов в течение пяти минут дополнительными вопросами загонял его по бортам и в довершение с хрустом всадил в лузу, - отправил на комиссию на отчисление.
В том, что этим всё закончится, Антон больше не сомневался, - о дерзком четверокурснике, схватившемся с самим Сухановым, заговорили на факультете. И дерзости этой Григорий Александрович простить не мог - уже в назидание прочим. Это стало ясно после нескольких неудачных попыток преподавателей с других кафедр походатайствовать за нестандартного, пытливого студента. Заступничество Суханов отмел с обычной желчностью и неприязнью. Услышав от очередного просителя, что Негрустуев действительно несколько уперт, но - зато многогранен, он без промедления согласился: "Да, знаю: на бильярде играет". Судьба Антона Негрустуева казалась предрешенной.
Впрочем Антон предполагал, что за сухановской неуступчивостью кроется другая, более серьезная причина.
Дело в том, что, будучи летом в стройотряде, он случайно узнал об истории, приключившейся за два года до того и до сих пор с возмущением обсуждавшейся среди студентов. В тот год решением штаба ССО (сноска- "студенческие строительные отряды") со всех отрядов были собраны деньги на памятник студентам, погибшим в Великую Отечественную войну. Так вот, со слов рассказчиков, деньги университетского отряда, командиром которого значился старший преподаватель истории КПСС Сергеечев, до штабной кассы не дошли. Сгоряча ребята даже написали коллективную жалобу в обком комсомола, но ответа на нее так и не получили. По возвращении Антон нашел Сергеечева и вежливо задал один, совершенно невинный, как ему казалось, вопрос, не знает ли он, кто именно передал собранные на памятник деньги в кассу.
Сергеечев от неожиданности вспотел. Заговорил о руководящей роли партии. О святынях, которые не следует лапать грязными руками. О бессовестных клеветниках-завистниках. Другими словами, по мнению Антона, погнал дурь.
Тем же вечером Антон написал заявление в милицию. А уже через неделю Суханов завалил его на повторном экзамене и отправил на комиссию на отчисление.
Всё выглядело логичным. О заявлении в милицию стало известно, и начальник кафедры земельного права наверняка выполняет волю деканата, - избавиться от студента, посмевшего вынести сор из избы и тем самым бросить тень на весь факультет.
Антон догадывался, что неуязвимость Сергеечева объясняется чьей-то могущественной поддержкой. И все-таки отступаться не собирался. Но он даже не мог предположить, кто именно скрывается за спиной вороватого преподавателя истории КПСС.
* Антон прислушался: кто-то потянул на себя щелистую входную дверь. Недавно смазанная, она не заскрипела, но надсадно вздохнула и - неохотно подалась.
Визитер принялся спускаться по крутой пахучей лестнице, стараясь не шуметь и от того грохаясь то о коромысло, то о подвешенное жестяное, невиданной гулкости корыто, отлитое, видно, каким-нибудь колокольных дел умельцем. По этому гулу, да еще по мату, Антон безошибочно определил, что в гости к нему пожаловал Иван Листопад. За прошедшие годы Иван и Антон крепко сдружились.
Особенность дружбы, как и любви, в том, что люди близкие в желании стать еще ближе изливают друг другу без остатка заветные мысли и чувства. Но - жестокий парадокс: момент наибольшего духовного слияния становится отправной точкой последующего охлаждения. Как беспрерывно меняются клетки в человеческом организме, так исподволь меняются наши мысли и интересы. В какой-то момент сумма несхожестей, накапливаясь, начинает преобладать над тем, что притягивает нас друг к другу. Еще недавно при встречах не хватало времени, чтоб обменяться впечатлениями. И вдруг мы с удивлением начинаем замечать, что нет уже прежней острой потребности поделиться потаенным. И не так интересны чужие мысли, и не так уж новы и оригинальны чувства, а в разговорах возникают неловкие паузы. И мы уже не улыбаемся по утрам, вспомнив, что сегодня непременно увидимся с другом.
Вроде ничего не произошло. Никто никого не предал, не пробежала черная кошка. И двое еще тянутся друг к другу, пытаясь сохранить утекающую дружбу. Но с ужасом замечают, что это невозможно. Жизнь против воли разводит их всё дальше, словно расходящиеся рельсы.
Просто человек, понятый до конца, в котором не осталось загадки, становится нам не интересен, как опустевший стакан. Антон за два года, прошедшие после поездки в колхоз, сильно изменился. На смену пленившей Ивана мальчишеской восторженности пришла пытливая недоверчивость. Впрочем, насмешливый с другими, на Ивана он смотрел с прежним обожанием, охотно уступая лидерство в их отношениях. Но в нем все время оставалось недоступное даже для лучшего друга пространство. И овладеть полностью его душой, вечно погруженной в какие-то свои глубинные проблемы, Листопаду не удавалось. Это Ивана раздражало, но и притягивало. И это же крепило их дружбу.
