Все известные русские поэты в своём творчестве обязательно обращали свои взоры к гордости русской поэзии гениальному Пушкину. Обратил свой взор и еврей Бродский. «Пустой бульвар. И пение метели. Пустой бульвар. И памятник поэту. Пустой бульвар. И голова опущена устало. В такую ночь ворочаться в постели приятней, чем стоять на пьедесталах». И всё. Мог бы такое написать русский поэт или поэт, уважающий русскую поэзию? Не мог. В книге «Самые знаменитые поэты России» (Изд-во «Вече», 2001 г.) её автор, Геннадий Прашкевич приводит следующее стихотворение Бродского: «Се вид отечества, гравюра. На лежаке Солдат и Дура. Старуха чешет мёртвый бок. Се вид отечества, лубок. Собака лает, ветер носит, Борис у Глеба в морду просит. Кружатся пары на балу. В прихожей куча на полу». Такую мерзость мог написать не просто презирающий отечество, а злобно ненавидящий его. Приведённые стихи не просто малозначительная злобная шутка, как может кто-то подумать, а глубоко продуманная подлость по отношению к целой стране, к целому народу. Почему, например, Бродский приводит имена Бориса и Глеба? Ведь в рифму можно было бы, например, написать: «Иван у Павла в морду просит» или «Степан у Федьки» … и т.д. Вариантов не счесть. Но Бродский выбрал имена Бориса и Глеба. Утверждаю, что не случайно! Борис и Глеб – первые русские святые. Они были сыновьями крестившего Русь великого князя Владимира. После кончины Владимира Борис и Глеб были подло убиты Святополком, старшим братом, усыновлённым Владимиром. После убийства Святополк захватил киевский престол. Ярослав, так же сын Владимира, княживший в Новгороде, узнав об этом преступлении, пошёл на Святополка войной, одержал победу и воцарился на киевском престоле. Прозванный в народе Мудрым, Ярослав добился у Константинополя, центра православия в то время, причисления Бориса и Глеба к лику святых. Как первые русские святые они были глубоко почитаемы в народе. В иконописи существует целое направление «Борис и Глеб». В честь святых Бориса и Глеба были названы города. Поныне существуют города Борисоглебск в Воронежской и Ярославской областях. Стихотворение Бродского это изощрённое и циничное глумление над русским православием, над чувствами русских верующих, над их святынями. Таковы «формы и тропы» Бродского. Их агрессивная, злобная антирусскость очевидна и направлена на разрушение русской культуры.
Советского Союза уже нет. Нет страны, люто ненавидимой, как говорили в Советском Союзе, правящими кругами западных стран. Казалось бы, с гибелью Советского Союза отпала необходимость в услугах Бродского и ему подобных прихлебателей, делавших свой частный гешефт на этой лютой ненависти. Казалось бы, неблаговидную историю с нобелиатством Бродского пора бы предать забвению, как потерявшую актуальность. Но это только лишь «казалось бы». Проект по раскручиванию теперь уже имени Бродского продолжается. И направлен он на подрыв русской национальной культуры. То с экранов телевизора, то со страниц газет всё чаще представляют Бродского как общепризнанного классика русской поэзии. Но кто его таковым признал? Попробуй проверь! Посредственные творения Бродского введены как обязательные в школьную программу по литературе. Всё это происходит при полном безмолвии деятелей русской культуры. Ни один русский писатель, ни один русский поэт, ни один русский искусствовед не возмутился такому кощунству! Вполне допустимо, что полустихоплётство Бродского кому-то по вкусу. Но ведь это лишь его личный выбор. Пусть еврейский кагал носится со своим гением нобелевской поэзии как с писаной торбой, нафталиня его лапсердак. Но пусть они объявляют его деятелем еврейской культуры. Это их выбор. Причём здесь русская культура? Для чего ей навязывают низкопробные поделки Бродского? Неужели из ряда общенародно признанных классиков русской поэзии, вместе с дорогими русской душе Пушкиным и Лермонтовым, Есениным и Твардовским, на нас будет смотреть нахальная ухмылка уникального кота Йоси?
Евгений Иванько, кандидат технических наук
ОПАСНЕЙ ДУРАКА
Зимой 1948-1949 года три вечера подряд в гости к нам приходил Илья Эренбург, он жил недалеко от Литературного института - на улице Горького, дом 8. Я у него однажды был. Он скептически относится к самой идее Литературного института. Говорил, что здесь готовят не писателей, а читателей, что на писателя выучиться нельзя. Верно. Но вот имена: Симонов, Алигер, Гамзатов, Бондарев, Друнина, Солоухин, Тендряков, Винокуров, Ваншенкин, Бакланов, Евтушенко, Владимир Соколов, Юрий Белаш, Ольга Фокина – это же все из Литинститута, как и множество других.
Во время войны и после Эренбург был чрезвычайно популярен. И заслуженно. Нельзя не отдать ему должное. Но всё-таки... Вот его певец Бенедикт Сарнов, мой однокашник по Литературному институту, критик.
Когда-то пародист Архангельский сказал о самом Эренбурге:
Монументален, как слониха,
И, как крольчиха, плодовит.
Сарнов перенял у кумира только вторую его особенность. Взять хотя бы его многотомные воспоминания «Скуки не было». Еще в 2004 году вышел первый том – 700 больших страниц, 40 с лишним печатных листов! Это в два раза больше, чем первый том «Войны и мира». В остальные его тома я не заглядывал. Но почему они должны быть менее гомерически, коли в 2008-м вышел первый том его трехтомного труда «Сталин и писатели», и это уже 830 страниц. Тут же вслед – второй том, ещё 830 страниц! А третий я просто не смог дотащить из магазина, а таксист не согласился взять меня с этим томом из-за жуткого смрада, исходившего от него. Но ведь до этого были и ещё фолиантики: «Перестаньте удивляться» - около 400 страниц, «Советский новояз» - 600 страниц...
По собственному признанию Сарнова, в 8-10 лет он был уже высокообразованным антисоветчиком: запоем читал газеты, всё понимал, всё видел насквозь и тихо, но бешено возмущался ложью. И это определило многое в его зрелых-перезрелых сочинениях. Они поражают прежде всего похабщиной сортирного характера, которую автор прилагает к кому угодно, от знаменитого русского писателя («говноед») до самой родины («срань»). И это особенно пронзительно в устах человека, который вырос на крылечке Елисеевского магазина, вскормлен сливками, томатным соком и ничего в жизни не видел, кроме редакционных кабинетов. Правда, однажды его исключили из комсомола и из института, но очень скоро там и тут восстановили, институт он окончил в один год с теми, с кем поступал, а по комсомольской линии его сделали даже членом комиссии по премиям имени Ленинского комсомола. Как показало время, исключили Беню совершенно справедливо, а восстановили крайне ошибочно.
Другая особенность его сочинений в том, что все они, как любит выражаться сам фолиантщик, с «большой прожидью». Достаточно посмотреть обильные фотографии в его книгах или хотя бы посмотреть, у кого он берет эпиграфы. Кто там так мощно преобладает? Камю... Эйхенбаум... Слуцкий... Коржавин... Э. Неизвестный... ещё Слуцкий... опять Слуцкий... Вообще говоря, у Слуцкого есть стихи, которые очень подошли бы ко всему Сарнову:
Получается, стало быть, вот как:
слишком часто мелькаете в сводках
новостей,
слишком долгих рыданий
алчут перечни ваших страданий.
Надоели эмоции нации
вашей,
как и её, махинации.
Средствам массовой информации
надоели все ваши сенсации.
Тут ни прибавить, ни убавить. Мелькает Сарнов действительно уж слишком часто - и на книжных прилавках, и на экране телевизора, и в своих книгах. Так, в фолианте «Скуки не было» (пока мы его не читали) два десятка его чудесных изображений от младенческих лет до ветхой старости.
А разве он не алчет наших долгих рыданий, из книги в книгу перенося перечень своих жутких страданий? Во-первых, исключили из комсомола. Во-вторых, - из института. В-третьих, слишком быстро восстановили, не дав вволю насладиться ролью изгоя. В-четвертых, потребовали уплатить членский взнос за четыре месяца вынужденного прогула в комсомоле. В-пятых, трудовой путь начал в «Пионерской правде». С таким-то умом и талантом!
И конечно же, не просто надоели, а осточертели всем его антисоветские эмоции и малограмотные махинации как бы от лица нации.
Но главная черта сарновских писаний – наглое самоуверенное враньё, беспардонная невежественная клевета. Врёт обо всём – о себе, о Литературном институте, в котором учился, о войне, на которой не был, о книгах, которые не читал, о людях, которых не знал... Объять это критическим оком невозможно да и нет нужды, но дальше я кое о чём всё-таки расскажу, а пока для начала - парочку примеров из двух разных областей.
Вдруг взбрело Сарнову похвалить известного генерала И.Е. Петрова. Он, говорит, «жалел людей», за что тиран Сталин, никого не жалевший, его не любил. И был Петров «легендарным уже хотя бы потому, что он - единственный (запомните это словцо. - В.Б.) из всех командующих фронтами не был маршалом». Вот трясогузка! Да ведь сколько их было за войну: Мерецков, Ерёменко, Рокоссовский, Баграмян, Ватутин, Голиков, Черняховский, Г.Ф. Захаров, Рейтер, Курочкин, Черевиченко, М.М. Попов – все они командовали фронтами, будучи не маршалами и даже не полными генералами, а генерал-полковниками и генерал-лейтенантами. А Петр Петрович Собенников - даже генерал-майором. Ну хорошо, человек с войной разминулся, книг о войне отродясь не читал – простим старую балаболку. Но вот другой ещё более выразительный эпизод.
