Адмирал сказал:
— Поверьте моему слову офицера, что вы сослужите стране плохую службу, если поместите в газете отчет об этом событии.
Редактор мягко гнул свою линию:
— Ага, поверить вашему слову офицера. Вы ворвались сюда без ордера на обыск. Разве вы не знали, что это противозаконно? А ваш молодчик был готов стрелять, когда Вильчек хотел подойти к стулу.
При этих словах я покрылся холодным потом. Адмиралу, по-моему, тоже было не сладко. С видимым усилием он произнес:
— Приношу извинения за неожиданный визит и невежливое поведение. Меня оправдывает лишь важность происходящего. Могу я быть уверенным, господа, что вы будете хранить молчание?
— При одном условии, — сказал редактор. — Если «Трибюн» получит монопольное право на публикацию всех материалов, связанных с Гомесом. Заниматься этим будет мистер Вильчек, вы должны помогать ему во всем. Мы в свою очередь обязуемся ничего не печатать без вашего согласия и без одобрения цензуры вашего ведомства.
— Договорились, — неохотно согласился адмирал.
Мы с адмиралом летели в Нью-Йорк. Видно было, что все это ему очень не по душе, тем не менее он считал своим долгом рассказать мне следующее.
— Сегодня в три часа ночи мне позвонил председатель Комиссии по атомной энергии, А его перед этим разбудил доктор Монро из Комитета по науке. Доктор Монро работал допоздна и решил перед сном почитать воскресный номер «Трибюн». Ему на глаза попалось письмо Гомеса, и он взорвался, как пороховой погреб. Дело в том, мистер Вильчек, что уравнение сечения поглощения негатронов — как раз то, чем он занимается. Более того, это тщательно охраняемая государственная тайна в области атомной энергии. Каким-то образом Гомесу стало известно это уравнение.
Я почесал небритый подбородок.
— А не водите ли вы меня за нос, адмирал? Как могут три уравнения быть величайшей государственной тайной?
Адмирал колебался.
— Могу вам только сказать, что речь идет о реакторе-размножителе.
— Но ведь в письме об этом говорится в открытую. Не станете же вы утверждать, что Гомес не просто где-то раздобыл уравнения, но и кое-что в них понимает?
Адмирал мрачно ответил:
— Кто-то из наших потерял бдительность. Русские многое бы дали, чтобы увидеть эти уравнения.
И он замолчал, предоставив мне возможность гадать, пока самолет летел над Нью-Джерси, что бы все это могло значить. Наконец из кабины пилота послышалось:
— Приземляемся в Ньюарке через пять минут, сэр. Нас сажают вне очереди.
— Хорошо, — ответил адмирал, — передайте по радио, чтобы нас ждала машина гражданского образца.
— Гражданского? — удивился я.
— А какая же еще?! В том-то и дело, чтобы не привлекать ни малейшего внимания к этому Гомесу и его письму.
Мы приземлились, и вскоре впятером сидели в легковой машине, довольно скромной на вид; тем не менее это была последняя модель. От Ньюарка до испанского Гарлема в Нью-Йорке мы доехали без особых разговоров и происшествий.
Машина остановилась посреди унылого жилого квартала; «Порто Белло» оказалось магазином, в котором была еще и закусочная. Большеглазые дети сбежались к машине и набросились на нас:
— Мистер, мистер, можно я буду сторожить вашу машину? — слышалось со всех сторон.
Адмирал разразился длинной тирадой по-испански, чем несказанно удивил меня, а детей заставил разбежаться в разные стороны.
— Хиггинс, — скомандовал он, — проверьте, есть ли здесь черный ход.
Один из молодчиков вышел из машины и обогнул здание, сопровождаемый тяжелыми, безразличными взглядами женщин, сидящих на ступеньках и укутанных в черные шали. Через пять минут он вернулся и сказал, что черного хода нет.
— Внутрь войдут Вильчек и я, — распорядился адмирал. — Вы, Хиггинс, останетесь у входа и, если увидите кого-либо, кто будет пытаться спастись бегством, возьмите его. Пошли, Вильчек.
В «Порто Белло» было не более десятка столиков, и все они были заняты в этот обеденный час; посетители, как по команде, воззрились на нас, едва мы вошли.
— Nueva York, отдел здравоохранения, синьора, — бросил адмирал женщине, сидевшей за примитивной кассой.
— А, — сказала она с явным неудовольствием. — Рог favor, non aqui[1]. Туда идите, кухня, понимаете?
Она подозвала хорошенькую девушку-официантку, посадила ее за кассу, а сама повела нас на кухню, темную от дыма и пара. Там был старик повар и парнишка лет шестнадцати, мывший посуду; мы все еле-еле втиснулись в крохотную комнатушку. Мак-Дональд и женщина быстро-быстро заспорили о чем-то по-испански. Адмирал хорошо исполнял свою роль. А я не спускал глаз с юнца у мойки, которому каким-то образом удалось завладеть одним из самых важных атомных секретов Соединенных Штатов Америки.
Гомесу едва ли можно было дать больше пятнадцати лет, хотя на самом деле ему было семнадцать. Он был невысокого роста, худенький и гибкий, с кожей цвета виргинского табака. Черные, блестящие, прямые волосы то и дело падали па влажный лоб. Он поминутно вытирал руки о фартук и резким движением убирал волосы со лба. Работал Гомес как заведенный: брал тарелку, опускал в воду, скреб, споласкивал, вытирал, ставил на стол — и все это с легкой улыбкой, которая, как я усвоил позже, никогда не покидала его лица, если дела шли хорошо. А по глазам было видно, что мысли его где-то далеко-далеко от закусочной «Порто Белло». Мне кажется, Гомес даже не заметил нашего появления. Вдруг мне в голову пришла совершенно сумасшедшая мысль… Адмирал повернулся к нему.
— ¿Como se llama, chico?[2]
Гомес вздрогнул, на миг рука его, вытиравшая тарелку, застыла, по он тут же поставил тарелку на стол.
— Julio Gomes, señor. ¿Por que, рог favor? ¿Que pasa?[3]
Он ничуть не испугался.
— Nueva York, отдел здравоохранения, — повторил адмирал, — con su permiso[4].
Он взял руки Гомеса в свои и сделал вид, что изучает их, неодобрительно покачивая головой и цокая языком. Затем решительно произнес:
— Vamanos, Julio. Siemento mucho. Usted esta muy enfermo[5].
И тут заговорили все разом: женщине не понравилось вторжение в ее заведение, повар был недоволен потерей мойщика посуды.
Адмирал встретил нападение во всеоружии и не остался в долгу. Через пять минут мы при всеобщем молчании вывели Гомеса из закусочной. Миловидная девушка, сидевшая за кассой, была едва жива от страха.
— Хулио… — испуганно сказала она, когда мы проходили, но он, казалось, не слышал.
Мы ехали к Фоли-сквер. Гомес в машине сидел спокойно; на его губах играла слабая улыбка, а глаза были устремлены куда-то вдаль, за тысячи километров от нас. Адмирал восседал рядом с ним, всем своим видом показывая, что ни о каких вопросах с моей стороны по может быть и речи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
