– Какой ужас! – прошептала Лиза.
– Разумеется, обезобразить соперницу или выпустить ее кишки наружу решится не каждая, – успокоила ее Роза. – Поэтому они стремятся расположить к себе «мужа» другими способами. Стирать его одежду, готовить еду, ублажать его в постели – это вполне обычная вещь. «Мужиков» называют коблами или коблухами, «жен» – ковырялками.
– Ах, вот что имела в виду надзирательница, – ахнула Дубровская и покраснела до ушей. – Я так понимаю, что таких женщин не особенно ценят.
– Тут ты права. Хотя их не превращают в изгоев, как бывает в мужских колониях. Бабы как бабы. Живут, любят, страдают, дерутся за свою любовь. Бывает, что такие пары не распадаются даже после освобождения.
– Почему? – удивилась Лиза.
– Любовь, деточка, – вздохнула Роза. – Для женщин тюрьма – это конец нормальной жизни. Муж бросит. Это проверено. Стопроцентно. Нет таких дураков, чтобы своим женам в изолятор передачи таскать. Ты разве не знаешь, что комнаты для свиданий в женских колониях почти всегда пустуют? Почему? Просто некому ехать. Это в мужских местах заключения боевые подруги выстраиваются в шеренгу; «заочницы» строчат письма; глупые девчата выходят замуж за кавалеров в тюремной робе. Для нас же все не так… Попадется девочка в первый раз. Растеряет мужа, детей и прикипит сердцем к подруге-арестантке, да так крепко, что силой не отодрать. Выйдут обе на волю и продолжают жить вместе. На моей памяти одна парочка даже «семейный» бизнес открыла – кафе. Так что не осуждай девчат. Не они виноваты. Жизнь так распорядилась.
Елизавета не собиралась никого судить, тем более в этом проклятом богом месте. Но ее интересовала другая сторона проблемы.
– Разумеется, такие отношения строятся по обоюдному согласию и симпатии…
Лиза вздохнула с облегчением.
– …но иногда бывают исключения.
Дубровская напряглась.
– Иногда таким образом ставят на место особо обнаглевших сокамерниц. Могут «опустить» слишком независимых, гордых.
– Ты говоришь о физическом насилии? – округлила глаза Лиза.
– Ну, да, – как ни в чем не бывало ответила Роза. – Если будешь вести себя правильно, тебе это не грозит. Правда, бывает…
– Что?
– Бывает, что девочке просто не везет. Молоденькая, хорошенькая, бесхарактерная попадает в камеру к «бывалым» бабам. Вот тогда…
Она могла не продолжать. Дубровская понимала, что может произойти тогда …
– Руки за спину. Лицом к стене.
Лиза начала понемногу привыкать к особенностям своей новой жизни. Команды надзирательниц звучали почти буднично. Если говорить откровенно, Дубровская смирилась бы со всеми сложностями тюремного быта, если бы не туманное будущее, висевшее над ней дамокловым мечом. Елизавета боялась перевода в общую камеру, поэтому, преодолев страх перед женщиной в форме, она решилась на вопрос:
– Извините, меня переводят?
Должно быть, вежливость в казенных стенах была не совсем привычной вещью, потому что хмурая надзирательница не приказала срочным образом заткнуться, а снизошла до ответа:
– Нет еще. Тебя вызывает адвокат.
Адвокат?! Вот это было удивительно! Может, у ее коллеги Ромашкина наконец проснулась совесть и он захотел хоть чем-нибудь ей помочь? Звучит почти фантастически, но другого объяснения нет…
Когда она зашла в знакомый коридор с целым рядом идущих по обе стороны следственных боксов, ее сердце болезненно сжалось. Сколько раз ей доводилось бывать здесь в качестве адвоката! Хорошо одетая, благоухающая духами, она звонко стучала каблучками по плиточному полу. Брезгливо сморщив нос, Лиза заходила внутрь и раскладывала на привинченном к полу столе свои бумаги. Банка из-под кофе в качестве пепельницы; зарешеченное окно, выходящее на глухую стену; кнопочка с надписью «тревога»; а главное – эта ужасная вонь, чудовищная смесь дешевого курева и еще чего-то неопределенного, то ли немытого тела и пота, то ли запаха тюремных стен – все это можно было перетерпеть. Главное, она знала, пройдет час, другой, и она выйдет на залитую солнцем улицу, сядет в свой автомобиль и уедет домой.
А теперь она здесь надолго. Ее не ждет припаркованный у тротуара «Пежо». Она не пойдет домой, а вернется в свою камеру, где ее ожидает Роза, где оплакивает потерянные волосы хохлушка Надя. А ее коллега, бабник и хохотун Ромашкин, насвистывая, выйдет на тюремное крылечко, подставит лицо скупому осеннему солнышку и обрадуется на мгновение тому, что он свободен. Хотя навряд ли. Прелесть свободы можно ощутить только в неволе. Он усядется в машину и будет долго обсуждать с очередной подружкой планы на вечер. Наплевать ему на солнце, на последние погожие деньки. Хорошо бы, дамочка оказалась покладистой…
Лиза так ушла в воспоминания, что не заметила, как перед ней открылась дверь следственного бокса. Она собралась было войти внутрь, но остолбенела на пороге. Надзирательница подтолкнула ее в спину.
– Ну же, Лиза! Неужели я так изменился?
Это был Семен Иосифович Грановский, собственной персоной! Кто бы мог предположить? Конечно, известный адвокат был таким же, как прежде. Почти. Правильнее сказать, он немного постарел. На висках прибавилось седины, а в его взгляде затаилось нечто не совсем привычное. Может, это была грусть? Или усталость? Под его глазами набрякли мешочки, и он уже не напоминал того самоуверенного, иногда даже надменного героя громких судебных баталий. Его движения стали более осторожными. Голос звучал мягче.
– Садись, Лизонька, – засуетился он.
До крайности озадаченная Дубровская уселась напротив него, а руки сложила на коленях. Он разглядывал ее молча, и ей это было неприятно. Радостное возбуждение от встречи с Елизаветой сменилось у него сначала удивлением, потом суеверным ужасом.
– Лиза, ты в порядке? – спросил он.
– Да вроде того, – пожала она плечами.
– Что с тобой стало! – ахнул он.
Дубровская заволновалась. Действительно, она не видела себя в зеркале давно. Может, у нее на носу выросла огромная бородавка, а кожа покрылась пигментными пятнами? Она машинально потрогала нос. Предположения не подтвердились. На ощупь он был такой же – аккуратный, слегка вздернутый.
Грановский полез в портфель, и через несколько секунд маленькое квадратное зеркальце было у нее в руках. Дубровская заглянула в него…
Да уж! Картинка была не самой приятной. Разумеется, кардинальных изменений ее внешность не претерпела. Но личико прежней Лизы было классической овальной формы. Ее словно фарфоровая кожа, вне всяких сомнений, была бы в давно минувшие века предметом зависти салонных красавиц. Такая же белая и чистая, без малейшего намека на модный ныне загар… Теперь же Дубровская напоминала узницу фашистских лагерей. От голода (она так и не сумела перебороть свою брезгливость) ее лицо осунулось, щеки запали. Карие глаза стали угольно-черными и устрашающе выделялись на мертвенно-бледном лице. Прелестные каштановые волосы потускнели и обвисли унылыми сосульками.
Самое печальное заключалось в том, что некогда очень требовательная к своему внешнему облику Лиза была абсолютно безразлична к произошедшей с ней метаморфозе. Она вернула адвокату зеркальце, не выразив никаких эмоций.
– Как живешь, Лиза? – спросил Грановский. – Тебя здесь не обижают?
Она отрицательно помотала головой. Повисла неловкая пауза.
– Я здесь, чтобы тебе помочь, – произнес Семен Иосифович.
Ах, вот оно что! Вот зачем он явился.
Внезапно Дубровская все поняла. Конечно, ее мама разыскала старого знакомого Германа Андреевича и попросила его помочь своей бестолковой дочери. Зная темперамент Вероники Алексеевны, Лиза не сомневалась, что та пустила в ход весь арсенал испытанных средств: слез, уговоров, театральных обмороков. Но старый адвокат был прочен, как танковая броня, и на женские уловки не поддавался. Маменьке пришлось, смирившись с неизбежным, выложить ему энную сумму.
Скорее всего так оно и было. Они решили все, не спрашивая мнения Елизаветы. Но ей придется их разочаровать…
– Семен Иосифович, я возражаю против вашего участия в моем деле, – сообщила она прямо и посмотрела в глаза адвокату.
Тот был ошеломлен.
– Видите ли, у меня уже есть адвокат. Мой коллега Ромашкин.
– Р-р-ромашкин? – эхом отозвался Семен Иосифович. Впервые в своей жизни он начал заикаться. – И ты согласна на его защиту?
Лиза встала и отошла к окну. Оттуда не было видно улицы. Мрачная темная стена. Откуда-то долетали звуки музыки. Слышались голоса. Она стояла спиной к Грановскому.
– Конечно, от него мало толку, но я сама адвокат, если вы помните, и могу постоять за себя!
Ее голос звучал решительно.
– Я все помню, Лиза, – ответил он. – Но не кажется ли тебе, что взгляд на твои проблемы со стороны будет более объективен? Защита должна быть наступательной. Нужно не только обороняться, но и предлагать свои версии, искать свидетелей защиты. Надо перерыть массу литературы, перевернуть следственную практику. Как ты собираешься делать это, находясь в тюрьме?
