А произошло вот что: я поднял глаза от стола — Кэрри только что принесла кофе — и вижу: на тротуаре, прижавшись к стеклу, в каких-то пятнадцати футах от меня стоит тот, из автобуса, и смотрит. На нем был тот же пиджак, только под ним, видно, добавился еще один слой свитеров, потому что пиджак просто трещал по швам и пуговицы, казалось, вот-вот готовы были отлететь, — а на уши натянута маленькая вязаная лыжная шапочка свекольного цвета. Увидев, что я его заметил, он тут же осклабился, широко открыв совершенно беззубый рот, и подмигнул мне. Маленькие нехорошие глазки. Мое лицо, должно быть, окаменело, поскольку его улыбка тут же погасла. Он поджал губы и укоризненно покачал головой, разочарованный такой холодной встречей. Потом, выразительно подняв правую руку, показал мне средний палец. Вместо жокейских перчаток на нем были темно-синие шерстяные митенки, закрывающие пальцы только до середины — такие я раньше видел только в кино, на руках нищих девятнадцатого столетия да могильщиков, — и я разглядел его длинные обломанные ногти, залепленные грязью. Ужас? Отвращение? Я не сразу смог заговорить, и голос у меня хрипел, почти как у Кэрри. Посмотрите! воскликнул я. Посмотрите, посмотрите на него!
Опять он! ответила Кэрри. Главное, не обращайте внимания. Внимания-то они и добиваются.
И она энергично погрозила ему кулаком, прогоняя.
Звучит невероятно, но тот уронил руку и нехотя двинулся прочь, покорившись, оглядываясь на меня — а может быть, на Кэрри — и что-то бормоча себе под нос. Потом ускорил шаги, замахиваясь тростью на воображаемого врага, перешел дорогу и скрылся во тьме за ресторанной стоянкой. Мои руки бессильно лежали на столе. Я их не чувствовал, вот только они сделались жутко холодными. Наверное, я дрожал, и Кэрри это увидела. Она положила свои руки на мои и прошептала: Вам нужно согреться. Я принесу горячего кофе.
После этого мы не говорили, потому что она все время сновала между кухней, кассой и столиками, принимая заказы, разнося счета, убирая посуду. Когда минут через пятнадцать я стал расплачиваться, она спросила, на стоянке ли моя машина, и когда я ответил, что да, она вызвалась проводить меня.
Мы вышли из ресторана в ночной холод, как отец и дочь, мое шерстяное пальто у нее на плечах. В темноте она видит, как кошка: сразу подвела меня к моему «саабу». Я спросил, встречала ли она того раньше. Бывает, всякие бродяги и сумасшедшие, ответила она, приезжают сюда из города на автобусе и околачиваются в округе. Но ответ ее почему-то звучал неискренне и напряженно. Когда я сел за руль, но еще не успел захлопнуть дверцу, она ткнула меня в плечо и сказала: Эй, только приходите поскорей, ладно?
Пятница, 6 декабря 1991
Всю ночь снились кошмары. После завтрака я позвонил в полицию, сказал оператору, что уже тридцать лет поддерживаю местную ассоциацию добровольных помощников полиции, и попросил соединить меня с кем-нибудь из дежурных. К телефону подошел сержант Смит — родство наших фамилий, на которое я ему указал, казалось, его тронуло. Я рассказал про бродягу из автобуса и про его интерес ко мне, сказал, что опасаюсь, поскольку живу один в большом доме вокруг никого, а тот человек может рыскать где угодно. Смит попросил меня подробно описать бродягу и, записывая, заметил, что это, похоже один из тех чокнутых, которых отпускают из психбольниц, когда не хватает места или денег. Думаю, так оно и есть. Потом сержант сказал, что с такими приметами мужика рано или поздно обязательно задержит патруль. Ему могут предъявить обвинение, но при нынешней судебной практике лучше просто заставить его «покинуть район» и постараться, чтобы у него никогда не возникло желания вернуться.
Он добавил, что возьмет дело под свой личный контроль, и оставил мне номер телефона, по которому с ним можно связаться напрямую. Я поблагодарил его слишком надрывно.
Позже, прогуливаясь по берегу — как всегда, вокруг ни души, яркое солнце, большие волны, разбиваются вспышками пены, от пляжа осталась узкая полоска песка, из которого торчат опасно обнажившиеся странные конструкции, зарытые в двадцатых-тридцатых, как я думаю, против зимних штормов: бетонные цилиндры с ржавыми петлями из стального троса, куски труб, комья спрессованного металлолома — все совершенно бесполезное и скорее, наоборот, усиливает эрозию, — я понял, что разговор с сержантом Смитом не дает мне повода быть довольным собой. Эти милые деревенские фараоны, такие и понимающие обходительные с людьми вроде меня, должно быть, сущие звери с такими, как тот бродяга. Вот я иду в непромокаемых туфлях, шерстяных носках и вельветовых брюках, на мне перчатки из свиной кожи с кашемировой подкладкой и старая, но дорогая куртка особого пошива: легкая, как пух, она сохраняет тепло на самом ледяном ветру; я только что помылся и побрился, я совершенно здоров — несмотря на возраст и мою морду недовольного старика. Тот псих напугал меня и смутил, он внушает отвращение, но не причинил никакого вреда. Какое право я имел напускать на беднягу сержанта Смита и его парней, обутых в крепкие ботинки и вооруженных дубинками и длинными черными фонариками?
Перечитал вчерашние записи.
Голос 1: Что если Кэрри покажется, будто она стала объектом «нежелательного интереса» и она даст мне — а равно и всем своим в ресторане — это понять? Отошьет меня — вчера с тем бродягой я видел, как она это умеет. Позор. И конец этим бесцельным и унылым, но таким приятным вечерам. А если она примет мои ухаживания? Не примет. Она не из тех голодных домохозяек, что, накачавшись виски, мечтают украдкой перепихнуться с коммивояжером. На свете полно симпатичных парней ее возраста и ее круга, которые вполне обеспечат ее запросы.
Голос 2: Возможно, я нравлюсь ей больше, чем думаю. Я умею ее рассмешить — это всегда важно. С таким солидным старичком, как я, ей не придется бояться СПИДа или чего-то еще, что можно подцепить от персонажей вроде того со смазкой в волосах и кольцами в ухе, и я вряд ли окажусь слишком буйным. Эти молодые в постель ложатся без церемоний, так почему бы ей не потрахаться и со мной в моей мягкой и широкой кровати? У нее под футболкой с надписью «О'Генри», наверное, розовый лифчик. А груди маленькие и твердые, как могильные холмики. Осиная талия. Живот. Узкая полоска черного меха. Она уже готова, мокрая даже сквозь колготки. Я стаскиваю их и вижу ее стройные, как у антилопы, ноги. Ногти без лака, ступни слегка покрасневшие, может, немного отекшие — она весь день на ногах. С них я и начну: целую подошвы, потом пальцы, двигаюсь к бедрам, которые она поначалу сжимает, но потом, когда я достигну мехового лоскута, она раздвигает их и притягивает мою голову. Хриплое требовательное мяуканье: Иди сюда! Возьми меня, скорей!
Глас мудрости: Для приключения на одну ночь — а что еще может быть у тебя с Кэрри? — ты слишком серьезен или слишком скучен (сам выбирай). Если ты ей нравишься, это лишь потому, что она тебя находит галантным. Не выходи из роли и прикидывайся простаком. Сделай ей на Рождество маленький подарок — заколку или красивый шарфик — и продолжай ходить в ресторан, когда тебе надоест твоя консервированная рыба.
Понедельник, 9 декабря 1991
Выходные прошли — как и следует ожидать, я снова прекрасно себя чувствую.
Гостей я ждал к обеду в пятницу и пригласил миссис Вольф прислуживать за столом и убирать посуду. Что буду делать, когда она уйдет на пенсию? Здесь больше никто не согласится прислуживать на обеде, который начинается после девяти. Сама мысль о том, как Шарлотта с Ренатой станут суетиться и выгонять нас с Майроном и Джоном в гостиную, чтобы они могли прибрать со стола, мне противна. Миссис Вольф согласилась помочь и с субботним ужином, и с воскресным ланчем. Субботний ланч я предполагал организовать на кухне, а потом предоставить желающим вымыть посуду. Из того же стремления свести к минимуму коллективную работу я закупил продуктов на все выходные. Для первого вечера я сделал тушеную говядину, чтобы подать ужин в любой момент. На закуску устрицы-половинки — я купил их перед самым закрытием рыбного магазина — и шампанское. На субботу и воскресенье я задумал такое меню, которое Шарлотта точно сможет приготовить, предполагая, что она сочтет приготовление обеда своим долгом. Цветы в угловую комнату для гостей, цветы в спальню Шарлотты и Джона, французское мыло в ванные, льняные полотенца для рук в таком изобилии, какого не бывало со времен самой тети Марты, свет во всех комнатах — все выглядело грандиозно. Думаю, Рената поняла, что даже в эмоционально угнетенном состоянии я способен произвести впечатление. Боже мой, а ведь это всего лишь время и деньги.
Когда я узнал в себе то волнение, которое испытываешь, когда у тебя все готово и вот-вот прибудут важные гости — а как еще мне сказать о визите Райкеров? — и вспомнил Мэри, у меня все сжалось внутри. Всему, что я делал, я научился у Мэри — или мы вместе с ней научились. Мы подходили друг другу. Люди говорили это нам, а еще надоедали замечаниями о том, как прекрасно мы смотримся, будто мы собаки на выставке; но мы и в самом деле были красивой парой.
