Договорились созвониться позже: муж ее ушел выпивать (почему-то в Союз композиторов) и она не ждет его скоро назад. Но, к полному моему изумлению, Андрюха, когда я предложил ему на время ретироваться и даже изложил причину, не выразил благосклонного понимания и бодрой готовности, но уселся на диван и принялся задумчиво щелкать экстрагированным из карабина затвором. То есть реагировал ненормативно. Я поинтересовался: в чем проблемы?
— Мне, — сказал Андрюха, — идти-то особенно некуда. А так, гулять ночь напролет — зима все-таки, снег вон лежит…
— Что значит — некуда? Напросись к кому-нибудь!
— Нет никого. Завтра все заняты. Несчастливое стечение обстоятельств. Я и сам искал, хотел отметить… Я же не предполагал, что денег не будет.
— Поезжай к родителям, — закипел я. — Подаришь им нечаянную радость. Они тебя вообще видели в новом году?
— Давно не видели, — согласился Андрюха. — Я даже скучаю. Только мне в Люберцах секир-башка сделают, если засекут.
— Кто? Родители?
— Не… При чем здесь родители… Гопники тамошние…
— Это шпана, что ли? Подростки?
— Они уже выросли, — сказал Андрюха. — Я с ними вместе в школе учился. Не, правда некуда. Могу, конечно, на вокзале пересидеть…
— Ох-хо-хо! — Я качнулся на стуле слишком сильно и чуть не полетел навзничь. — Пощади… Сейчас заплачу… Лучше расскажи, что стряслось.
Андрюха поморщился:
— Так, ерунда… Тянется одно дельце — еще с весны. Они не знают, что я вернулся. И слава богу. Не стоит мне там показываться лишний раз.
— И большие долги? — спросил я.
Он назвал цифру. Не особенно впечатляющую — мой поредевший валютный фонд составлял почти его половину. Я сказал, что по моим, дилетантским, представлениям, за столько все-таки не убивают (могут, конечно, и за рубль — но то другая статья). Ну, в челюсть надавать, вытрясти сколько получится, на остальное назначить новый срок… Даже у люберецких хулиганов — тем более у зрелых люберецких хулиганов — какое-никакое должно быть понятие.
Он как будто собирался что-то добавить, но передумал и махнул рукой:
— А-а…
И когда б не этот его жест, я, наверное, плюнул бы, не стал докапываться. Не впервой ему — выкрутится. Но тут меня насторожила прорвавшаяся, разительно Андрюхе несвойственная отчаянная нотка. Я подступил настойчивее. Из его обыкновенных в подобных ситуациях мычаний, умолчаний и отговорок я старался добыть жемчужное зерно истины. Насколько сумел восстановить, события развивались по следующей схеме.
Минувшей весной Андрюха вел размеренное существование под родительским крылом — с ним и это случается. Как-то, на пути с автобуса к дому, он столкнулся с бывшим однокашником. Не то что хороший школьный друг — так, в младших классах отбирал мелочь, в старших — делили иногда бутылку «Золотой осени» перед началом танцев в соседнем ПТУ (магнитофон «Комета» через усилитель «Родина»: «Ван вэй тикет ту зэ блю-ю…»; или моднючий пэтэушный ансамбль: «Все очень просто, сказки — обман…» В зале довольно орали и делали над головой «викторию» — обман, ясный перец. Если пел ансамбль, то военрук и секретарь комсомольской организации караулили у рубильника на сцене, чтобы отключить ток при малейших признаках крамолы; если магнитофон — возле выключателя у дверей, чтобы, напротив, зажечь свет, когда реалисты, их гости и подруги раздухарятся и станут выплясывать чересчур раскованно). Поддатый, угрюмого и агрессивного вида однокашник вдруг поплыл от сентиментальных воспоминаний. Выспрашивал, чем Андрюха живет и кого встречал. Потребовал телефон, дал свой и зазывал в субботу к себе на новоселье — получил квартиру, потому что дом, где жил раньше, поставили на капремонт. Мол, повидаешь старых знакомых… У родителей Андрюхе было сытно, но скучновато — он пошел. И обнаружил там пышный цветник памятной с детства местной шантрапы, теперь отрастившей пивные животы, но не сменившей повадку. В ускоренном темпе накидались до белых глаз; жен — у кого были с собой — побили и выгнали; потом что-то не поделили, но общей драки умудрились избежать. Ходили на улицу искать девок — и только всех распугали, зато растеряли по дороге добрую треть компании. Стойкие, добравшиеся назад, слегка очухались и повели мужское толковище. Андрюха услышал много поучительного о том, чем заканчивается, если кому взбредет сдуру на ум обманывать этих серьезных ребят. Заодно каялись кто в чем горазд. Андрюхе хотелось быть на равных. Он тоже распахнул душу: вот, не могу вернуть деньги хорошим людям. Тут все очень оживились: может, побеседовать с кем, объяснить?.. Андрюха их успокаивал: «Я же говорю — хорошим людям. Хо-ро-шим». Его хлопали по плечу, добились, сколько нужно прямо сейчас, назвали «браткой» и напихали в карманы вдвое. Выпили за это. Всякие подозрения относительно чистоты их намерений изгладились из огромного Андрюхиного сердца. Дальше он запомнил не четко. А утром, едва продрался сквозь похмельный туман, иссушающий как иприт, сразу подумал, что деньги наверняка пропали и на нем, таким образом, висит фиктивный долг. Подобрал с пола пиджак — все в наличии. Тогда он решил, что спрашивать с него станут много больше, чем всучили действительно. Купил пива и поплелся в давешнюю квартиру, где еще досиживали, лечились. Осторожно прощупал, намеками, — как будто порядок, цифры совпадали.
Андрюха почувствовал даже некоторые угрызения совести, что возводил напраслину на тех, кто, очевидно, заслуживает лучшего.
Деньги он честно пустил в раздачу; остаток, разумеется, мгновенно улетучился.
А несколько дней спустя Андрюхе сделали визит и попросили похранить до времени компактный, с книгу, сверточек. Андрюха похолодел: наркотики! вляпался! Замотал головой: не, парни, увольте… Не знаю, что у вас там… Гости удивились: обидеть хочешь? Его считали за человека, ссудили — и без какой-либо, кстати, для себя выгоды… Пришлось взять. Само собой, Андрюха в сверток заглянул. Внутри была конфетная коробка, а в ней — он вздохнул с облегчением, но быстро сообразил, что хрен редьки не слаще, — пара дюжин колец, цепочек и женских украшений, переложенных вельветовыми лоскутками. Попадались и с камнями.
Андрюха высыпал их на стол, потом забрал в пригоршню. В стоимости золота он не разбирался, но здесь и на вес было прилично. Сомнений в происхождении этих предметов не возникало.
Андрюха кусал себе локти: надо было сматываться немедленно после гулянки. И объявляться уже с деньгами, когда откуда-нибудь обломятся, — и разошлись бы мирно, без проблем, благо никаких условий заранее не обговаривали. А теперь его крепко поставили на якорь. Теперь нечего и помышлять удариться в бега, как ни подмывает. Вряд ли его приятели воруют сами. Скорее сбывают краденое. А значит, имеют перед кем-то обязательства. И если по его вине они не смогут эти обязательства выполнить — разговор предстоит покруче, чем о простой динаме с должком.
Принесли еще один сверток. Андрюха не выдал, что ему известно содержимое. Он переменил тактику: не отказывался в лоб, а упирал на то, что в Люберцах подолгу не бывает, часто и вовсе уезжает из Москвы — и потому в хранители не годится. Ему мягко, с прибаутками, посоветовали не забывать, что с него причитается.
Вроде бы и не давили, вроде бы все по-дружески. Пусть, разрешили, живет где хочет. Им без разницы. Только чтоб сообщал, как его найти. Вызовут, когда понадобится. Им важно, чтобы кое-какое добро — ну, ты понимаешь… — отлежалось некоторое время в надежном месте. А уж какое именно время — это смотря по обстоятельствам. Соберется совсем из города — должен загодя предупредить. А они покумекают, что к чему.
Андрюха рассудил: грех не воспользоваться той свободой, которую они ему предоставили. Чем дальше, хотя бы в географическом плане, он будет от них держаться, тем меньше вероятность, что к нему обратятся за новыми услугами. Да и его домашних характерные манеры визитеров и ненароком подслушанные телефонные разговоры могли подтолкнуть к нежелательным — верным — выводам. Андрюха зарыл нечистое золото в самом дальнем углу забитого отслужившими вещами стенного шкафа. И спешно переселился по адресу весьма кстати вспыхнувшей любви. Расчет, в общем, оправдался. Пока что ничем его больше не грузили и связались с ним всего однажды — явно проверяли, там ли он, где указал, и не задумал ли намылить лыжи.
Однако жил Андрюха по-прежнему как на иголках, и мысль о спрятанных дома ворованных драгоценностях не покидала его.
Избавляться от них было тем более необходимо, что близилась пора выезда в поля. Предлог вполне весомый, чтобы поторопить хозяев, — только все равно первым делом поднимался бы денежный вопрос.
Но денег так и не привалило, и нигде не удавалось перезанять. Он ждал до последнего. Пока не стал снова слышен комариный зуд безысходности. А финт против нее был у Андрюхи отработан до автоматизма. В конторе настаивали, чтобы он отправился с передовой партией — на рекогносцировку. Понемногу просыпалась привычная надежда, что до осени все как-нибудь само собой рассосется — как у беременной гимназистки (Андрюхино выраженьице). Люберецкие знакомцы и возможные от них неприятности теперь, с удаления, виделись уже не столь опасными… И когда наконец позвонили опять, злой женский голос ответил, что чертов геолог неделя как выкатился в свою чертову экспедицию. Спросили, не оставил ли чего передать. Вот еще! Не хватало ей возиться с его вонючим барахлом! Спросили, скоро ли вернется. Не скоро. И не сюда — это точно… Поверили — убедила подлинность интонаций. Но настырный Андрюха все-таки проведал ее по возвращении: слова, полагал, словами, но женщину, которую уломал раз, всегда уломаешь и другой: старый конь борозды не испортит. Узнал про давний звонок, выяснил, что нагретая им половина кровати отнюдь не пустует, и напоследок учинил мордобитие. Рассказывал:
