Теги: сознание , познание , мозг
Дым перемен
Игорь Гамаюнов. Бог из глины: Документальные повести, судебные очерки. / Предисловие Лолы Звонарёвой.- М.: МИК, 2013 – 352 с., цв. вкл. – 3000 экз.
В жизни человека порой случаются моменты, которые определяют, выстраивают его дальнейшую судьбу. Таким событием для автора книги стал его приход в 1980 году в "Литературную газету" – одно из самых ярких и читаемых изданий позднесоветской эпохи. Он возглавил отдел, где работали сплошь «золотые перья»: Евгений Богат, Александр Борин, Аркадий Ваксберг, Лидия Графова, Нелли Логинова, Ольга Чайковская, Юрий Щекочихин[?] Их острые разоблачительные материалы на самые животрепещущие социальные темы гремели на всю страну, тираж газеты рос как на дрожжах – особенно в годы перестройки, когда хватка цензуры стала слабеть… Об этом – повесть «Ошибка в конструкции» с подзаголовком «Из дневника литгазетовца (1987–2009)», которая открывает сборник.
Выбор жанра связан со стремлением к документальной точности, но не только. «Дневниковые записи, – по мнению автора, – не позволяют памяти обволакивать прошлое, проникающее в настоящее, в ностальгическую дымку». А ностальгировать есть о чём: действительно, тогда «Литгазета» переживала свой звёздный час. Отдавая должное коллегам из других отделов, И. Гамаюнов замечает: «Но главным, на мой взгляд, будоражащим общественное мнение жанром в «ЛГ» всё-таки был судебный очерк, в середине 80-х породивший жанр журналистского расследования. ( Именно в эти годы тираж «Литгазеты» стал стремительно расти и к концу 80-х приблизился к семимиллионной отметке. ) Потому что глубокое исследование социально значимых проблем всё чаще требовало не одной, а серии статей. Такими сенсационными «сериалами» стали публикации Щекочихина об организованной преступности, мои – о секте так называемых экстрасенсов-странников, дурачивших московскую интеллигенцию псевдовосточными вероучениями, и о «Витебском деле», в котором был обнажён палаческий механизм фальсификации уголовных дел».
О настроениях в среде журналистов, которые не только вели летопись перемен, происходивших в стране и общественном сознании, но и непосредственно участвовали в них, можно судить по дневниковым записям. Например, январь 1989-го: «Сегодня вышла «ЛГ» с моей публикацией «Право на правду». Это первая в СМИ статья в поддержку законопроекта о печати». Его 1-е положение «звучит сенсационно: «Цензура массовой информации не допускается» . Июнь 1989-го: «…Идёт съезд депутатов. Включена прямая трансляция. Без цензурных купюр!..» И так далее…
Тем не менее автор испытывает сложные чувства, перечитывая свои записи. С одной стороны – вполне оправданное удовлетворение, даже гордость, когда слово журналиста может остановить зарвавшихся чиновников (очерк «Криминальный помидор»). Или помочь конкретному человеку, а то и спасти его (статья о том, как объявили «жертву нападения хулиганом, а нападавших – жертвами»). Или даже повлиять на ситуацию в судопроизводстве. «Ехал в метро, – читаем в дневнике, – с духоподъёмным ощущением: нет, не впустую наши публикации! Законодатели нас слышат!» А с другой стороны – да, «своими публикациями в 80-х мы готовили те перемены, что грянули в 90-х, но оказались отнюдь не теми, о каких нам мечталось… Почему?..»
На этот вопрос И. Гамаюнов, конечно, даст прямой, полный и всесторонний ответ, подкрепив его словами Бердяева о том, как «труден и трагичен путь свободы…».
Но не менее красноречиво звучит ответ косвенный – рассказ о том, что происходило с «Литературной газетой» примерно в то же время.
А происходило следующее. Когда наступила свобода слова, «вдруг оказалось, что руководство газеты воспринимает такую свободу как ненужную крайность. Со страниц «ЛГ» стало изгоняться многоголосие мнений. И произошло неизбежное: монологичность публикаций, высокомерное проповедничество оттолкнули читателей. Тираж резко упал. Нищенскую зарплату выдавали нерегулярно, а гонорары перестали платить совсем.
В подобной ситуации окажутся и другие издания… Акции «Литгазеты» купил медиахолдинг при банке «Менатеп», когда его создатель «хотел опереться на авторитет газеты». Однако надежды журналистов на безбедную жизнь вскоре рассеялись.
Что же касается оценки смены концепции «ЛГ», то И. Гамаюнов здесь не одинок. Он приводит также мнение Аркадия Удальцова, который после августовских событий 91-го стал главным редактором газеты: «Редакция заболела болезнью, которую я назвал бы либерально-демократической. Сплотившись, коллектив допускал на свои страницы авторов только одних взглядов. Будь то в политике, экономике, литературе или культуре».
В повести не раз встречаются размышления о природе и причинах распространённости этой «болезни». Так, в дневнике упоминается некий безымянный коллега, чьё сознание «странно эволюционировало»: «В 80-х он писал о судебных ошибках, не оглядываясь на запреты. Сейчас сам готов запрещать. Ради чего? Ради молодой неокрепшей демократии? Да разве можно строить демократию на гнилой основе?» Другой пример: известная писательница, возмущённая тем, что на одной странице с её очерком редакция поместила «мерзкую заметку какого-то профессора, ратующего за смертную казнь». У автора возникает ощущение, что его собеседница, которая не так давно «отстаивала право человека на иное мнение, не совпадающее с официальным», сегодня готова «повести за собой конный отряд в сабельный поход против инакомыслия».
Идейная нетерпимость, крайний радикализм неизбежно проявлялись и в отношении к прошлому, что выражалось тогда в массовом сносе памятников, эпидемии переименований улиц и городов. Не миновало это поветрие и «ЛГ»: в 1990 году из её логотипа исчез профиль М. Горького… Возвращён был уже в нынешнем веке, когда газету возглавил Юрий Поляков. Тогда же, по свидетельству И. Гамаюнова, «возродилась традиция – давать как минимум два мнения по общественно важным вопросам. И тираж «ЛГ» в первые годы нового десятилетия стал расти…»
Некоторые темы и сюжеты первой повести встречаются и в других повестях и очерках. Например, в «Ошибке в конструкции» говорится о таких «поработителях душ», как Грабовой, «убедивший матерей, чьи дети погибли от рук террористов в Беслане, что может воскресить их». Похожий сюжет – в повести «Бог из глины» о секте фанатиков, которыми манипулировали проходимцы.
Игорь Гамаюнов в книгах и журнальных подборках последних лет предстал перед читателем не только в своём привычном качестве, но и как прозаик, эссеист, поэт. В новой книге «Бог из глины» мы видим возвращение на круги своя, к журналистике, так сказать, в чистом виде. Но неизменным остаётся его внимание к самочувствию человека, которому довелось жить в период «апокалипсиса российских перемен». Это время не отпускает автора – может быть, потому, что там ответы на многие сегодняшние вопросы.
Свиной король
Эта история о том, как один из наших соотечественников добился полного жизненного успеха. Как он сам выразился: "...и сам себя стал уважать и других заставил!" Всё происходило на моих глазах, и, зная нынешние наши реалии и не желая таскаться по судам или оказаться в травмпункте, специально меняю имена действующих лиц.
Хронология успеха Фёдора Ботова такова. В советские времена он был экспедитором-закупщиком свинопоголовья для нужд потребкооперации. Затем не стало ни Союза ССР, ни потребсоюза, и Ботов сильно приуныл. Однако кое-что от прошлых благ всё-таки урвал - крошечную пасеку в лесистом овраге возле деревни Вязки. Начальство потребкооператорское на такую мелочь при « прихватизации » просто плюнуло, а Ботов подобрал: пять ульев, омшанник, хилый домишко для пчеловода. Но, ничего в пчёлах не кумекая, дохода не получил. Опять затосковал, стал гнать из яблок-кислушек винцо, а пчёл забросил.
И неизвестно, чем бы всё это дело закончилось, не явись как-то к Феде бабка с дальнего конца деревни:
– С поклоном к тебе, Федя. Хряка рощу уже год, под центнер вымахал, а забить некому. Сможешь?
Никогда ранее Ботов свиней не «прибирал» – он их только скупал и возил – но тут[?] Взял кувалду. Пошёл на подворье. И бабкиного хряка не стало.
И тут Ботова осенило: свиньи! Как он о них забыл?! Ведь в прежнее время мотался по деревням, узнавал, у кого завелась хрюша, покупал за наличку и вёз живьём на кооперативный свинарник. «А если для себя? – подумал. – И забой, и продажа...» Так судьба бабкиного кабана определила судьбу Фёдора Ботова.
И пошло-поехало! Хрюшки в Вязках, в посёлке Лесники, в соседней Саплеевке, на хуторе Ореховый – все обретали кончину в ботовском овраге. Убивал их Ботов варварским способом – кувалдой. Сперва бил сам, потом нанял бомжей, обретавшихся в окрестных деревнях. Вой над оврагом стоял невыносимый... Вот так и начал скромный советский экспедитор Ботов разживаться в условиях свободной экономики. Скотобойное дело у него пошло хорошо. А чего ему не идти, если налогов не платит, ветеринарного или санитарного надзора никакого. Социальные отчисления… налоги... ишь, чего захотели!
