«Вчера видела маму. Она меня не узнала. Папа сказал, что она, наверное, недолго пробудет с нами».
«Я достала голубые шелковые нитки для скатерки, хорошо бы еще найти розовых. Сегодня Нуну чуть не увидела мою работу, я очень разволновалась».
«Вчера я слышала, как папа молился в своей комнате. Он позвал меня и велел молиться с ним. Мне было больно стоять на коленях, но папочка ничего не заметил».
«Папа сказал, что на следующий день рождения покажет мне какое-то величайшее сокровище. Мне исполнится восемь лет. Интересно, что это будет?»
«Мне очень хочется с кем-нибудь поиграть. Мари говорит, что раньше она работала в доме, в котором было девять детей. Здорово, когда столько братьев и сестер. Хоть бы у меня появился братик или сестричка».
«Мари испекла мне на день рождения пирог. Я ходила на кухню смотреть, как она его готовит».
«Я думала, что папино сокровище — рубины и жемчуг, а это всего лишь старая ряса с клобуком: черная и пахнет чердаком. Папа сказал, чтобы я не принимала тень вещи за саму вещь».
Нуну выжидательно смотрела на меня.
— Все это довольно печально, — сказала я. — Она была одиноким ребенком.
— Одиноким, но очень добрым. Вы согласны? Она вся в этих строчках, как живая. У нее был мягкий характер. Она принимала жизнь такой, какая она есть… понимаете, что я имею в виду?
— Думаю, да.
— Такие люди не кончают жизнь самоубийством. В ней не было ничего истерического. Женевьева такая же… в глубине души.
Я молча потягивала кофе. Эта женщина вызывала у меня симпатию, как глубоко она предана своим воспитанницам — и матери, и дочери! Чувствовалось, что она хочет склонить меня па свою сторону. Что же, буду с ней откровенна.
— Должна сказать, — начала я, — Женевьева в первый же день повела меня на могилу матери…
— Она часто ходит туда, — перебила меня Нуну. В ее глазах мелькнул страх.
— …и повела себя странным образом. Сказала, что хочет познакомить меня со своей мамой… Я подумала, что мы пойдем к живой женщине.
Нуну кивнула и отвела глаза в сторону.
— Потом она заявила, что ее мать стала жертвой отца.
Нуну в тревоге нахмурилась и взяла меня за руку.
— Но ведь вы понимаете, не так ли? Такое потрясение… найти тело собственной матери. А сплетни? Вполне естественная реакция, правда?
— Не вижу ничего естественного в том, что ребенок обвиняет отца в убийстве матери.
— Такое потрясение… — повторила она. — Ей в самом деле нужна помощь, мадемуазель. Вы только представьте, в какой обстановке она выросла! Смерть… намеки в замке… сплетни в городке. Я знаю, вы женщина разумная. Вы, конечно, сделаете правильные выводы из моего рассказа.
Она сжала мою руку, продолжая беззвучно шевелить губами, будто не осмеливаясь произнести вслух слова мольбы. Она боялась последствий проделки своей питомицы и просила о помощи. Я осторожно заметила:
— Да, конечно, это было огромное потрясение. К девочке нужен особый подход. Похоже, ее отец этого не понимает.
Нуну горько усмехнулась. Я подумала, что она ненавидит графа. Ненавидит за то, как он обращается с дочерью… и за то, как обращался с женой.
— Но мы-то понимаем, — сказала Нуну.
Я была тронута. Мы пожали друг другу руки, словно заключая договор. Ее лицо прояснилось. Вдруг она спохватилась:
— Ох, что же это мы! Ваш кофе остыл. Я сварю еще.
Вот в этой маленькой комнатке, сидя с чашечкой кофе в руке, я почувствовала, как необратимо вовлекла меня в свой водоворот жизнь замка.
4
Я сказала себе, что мое дело не выяснять, причастен ли хозяин замка к смерти своей супруги, а определять, насколько его картины нуждаются в реставрации и какие методы будут здесь наилучшими. Несколько последующих недель я посвятила работе.
В замок приехали гости, а потому к семейному столу меня не приглашали. Я не очень расстроилась, гораздо больше обеспокоенная своими ухудшающимися отношениями с графом: он как будто надеялся на мой провал. Я боялась обмануться в своих надеждах, а когда занимаешься такой тонкой работой, важно верить в успех начатого дела. Но в одно прекрасное утро граф все-таки пришел в галерею.
— Боже мой! — воскликнул он, посмотрев на стоящую передо мной картину. — Мадемуазель Лосон, что вы делаете?
Его недовольный тон поразил меня — уже сейчас было видно, что мои старания не пропали даром. Я почувствовала, что заливаюсь краской, и уже приготовилась резко возразить, но он продолжил свою мысль:
— Вы вернете картине яркость красок, которые снова заставят всех вспомнить об этих проклятых изумрудах?
Он был доволен шуткой и тем, как я вздохнула, услышав, что у него нет других претензий ко мне. Чтобы скрыть свое смущение, я сказала:
— Теперь вы убедились в том, что женщина может обладать некоторым профессиональным мастерством?
— Я всегда подозревал, что вы — непревзойденный реставратор. Кто, как не женщина решительная, с характером, поторопится приехать сюда, чтобы отстоять в глазах света вторую половину человечества, которую, как мне представляется, ошибочно называют слабым полом?
— Единственное, чего я хочу, — это качественно закончить работу.
— Если бы у всех феминисток был ваш здравый смысл, мы бы избежали многих проблем!
— Полагаю, некоторых проблем с моей помощью вы все же избежали, потому что еще немного и картины пришлось бы…
— Знаю, знаю. Поэтому я и решил вызвать вашего отца. Увы, он не смог приехать. Но вместо него приехала дочь. Нам очень повезло!
Я повернулась к картине, но не решилась до нее дотронуться: боялась, что дрогнет рука. Моя работа требует полной сосредоточенности.
Граф подошел и встал совсем рядом. Делая вид, что разглядывает картину, он явно наблюдал за мной.
— Это, наверное, очень интересно, — заметил он. — Вы должны посвятить меня в суть дела.
— Прежде чем начать реставрацию, я провела пару экспериментов, чтобы убедиться, что использую самый лучший метод.
— И какой же оказался самым лучшим? — Он пристально посмотрел на меня, и я снова почувствовала, что краснею.
— Слабый спиртовой раствор. Он бессилен на затвердевшем слое масляной краски, но в данном случае ее смешали с древесным маслом…
— Какая вы молодец!
— Это моя работа.
— В которой вы настоящий профессионал.
— Значит, вы в этом убедились? — Мой голос прозвучал немного нетерпеливо, и я сжала губы, чтобы сгладить впечатление, которое могло произвести мое восклицание.
— Еще нет, но уже начинаю убеждаться. Вам нравится эта картина, мадемуазель Лосон?
