Рассказ о встрече с оленем вертелся у меня на языке, но что-то подсказало мне, что говорить им ничего не надо — пусть это останется моей тайной. И действительно, до настоящего момента я об этом случае нигде ни словом не обмолвился, а описав ту встречу, почувствовал, что на бумаге мои ощущения в тот момент передать просто невозможно. В общем, это был не только самый запоминающийся, но и — как бы это выразить? — самый чистый эпизод всей моей жизни. Воспоминания о нем как-то смягчают последующие довольно жуткие события, которых мне довелось пережить немало. Ну, например, мой первый день в джунглях Вьетнама, когда один из моих сослуживцев лишь на какое-то мгновение высунулся из окопа и тут же повалился навзничь, зажимая ладонями место, где у него только что был нос. Или тот день, когда доктор объявил, что наш младший сын может родиться гидроцефалом (слава Богу, появился он на свет почти нормальным, только с немного увеличенной головой). Или те долгие, кошмарные недели, когда, агонизируя до бесконечности, умирала мать… В такие вот моменты я вспоминал тот предрассветный час, бархатисто-карие глаза и маленькие, замшевые ушки великолепного, совершенно не пугающегося меня животного, настоящего чуда природы… Впрочем, кто это способен понять? Ведь посторонним нет дела до потайных уголков нашей души. Помните, ведь именно с этих слов я начал свой рассказ?
21
Рельсы поворачивали теперь на юго-запад и шли через настоящий бурелом. Лес тут был преимущественно хвойным, с густым, практически непроходимым подлеском. Прежде чем двинуться в путь, мы позавтракали собранной в этом подлеске черникой. Ее здесь было видимо-невидимо, но, несмотря на это, желудки наши лишь наполнились слегка, а через полчаса принялись требовать более солидной пищи. Не только губы и пальцы, но даже наши обнаженные до пояса тела (было только восемь, но жара уже заставила нас скинуть рубашки) стали синими от черники. Верн принялся мечтать вслух о яичнице с беконом, из-за чего чуть не схлопотал по шее.
Это был действительно последний из долгой серии поразительно жарких дней и, думаю, худший из всех. Тучки, появившиеся было на горизонте, растаяли без следа уже к девяти часам, небо приобрело стальной оттенок, усугубляя уже и так невыносимое пекло, струйки пота скатывались вниз, оставляя следы-дорожки на покрытых пылью спинах и груди, над головой вились оводы и слепни — в общем, ощущение было пренеприятнейшим, а понимание того, что путь до цели предстоял еще довольно долгий, отнюдь не добавляло энтузиазма. И тем не менее, двигались мы быстро, принимая во внимание жару: всем нам не терпелось увидеть, наконец, мертвое тело, даже если при этом нам не поздоровится — черт его знает, недаром же говорят, что с мертвецами дела лучше не иметь. Но, несмотря ни на что, мы были преисполнены решимости добраться до конечной цели — в конце концов, мы это заслужили.
Где-то в половине десятого Крис с Тедди, шедшие впереди, заметили воду, о чем и прокричали нам с Верном. Мы тут же подбежали к ним. Крис, радостно смеясь, показывал куда-то пальцем:
— Смотрите! Это бобры соорудили!
Чуть впереди под насыпью пролегала широкая дренажная труба. Бобры заткнули ее правый конец, соорудив нечто вроде небольшой плотины из палок и сучьев, скрепленных листьями, ветками и глиной. В результате образовалось маленькое водохранилище, наполненное чистой, сверкающей на солнце водой, над поверхностью которой в нескольких местах возвышались домики зверьков с острыми крышами, напоминающими эскимосские чумы. В пруд впадал ручеек, деревья вокруг которого были лишены коры почти до трехфутовой высоты.
— Ремонтная служба быстренько все это ликвидирует, — заявил Крис.
— Это почему же?
— А для чего, как вы думаете, здесь проложена труба? Чтобы вода не подмывала драгоценную насыпь. Так что пруд здесь не потерпят ни в коем случае. Бобров частично перестреляют, остальные уйдут сами, а плотину их разрушат, после чего на этом месте останется трясина, которая тут, скорее всего, была и раньше.
— А бобры как же? — спросил Тедди.
— Это их проблемы, — пожал плечами Крис. — По крайней мере, управлению железных дорог на такие мелочи плевать.
— Интересно, можно ли здесь искупаться? — Верн жадно смотрел на воду. — Глубины хватит?
— Чтобы узнать, надо попробовать, — резонно ответил Тедди.
— Кто будет первым?
— Я! — вызвался Крис.
Он бросился вниз, на бегу скидывая кроссовки. Одним движением он стянул с себя джинсы вместе с трусами, затем поочередно снял носки и ласточкой прыгнул в воду. Через несколько мгновений голова его со слипшимися волосами показалась на поверхности, и он закричал:
— Отлично, мужики! Здесь просто здорово!
— Глубоко? — осведомился Тедди: плавать он так и не научился.
Крис встал на дно, плечи его поднялись над поверхностью. На одном из них я заметил что-то серовато-черное. «Наверное, грязь», подумал я. Немного погодя я пожалел, что не вгляделся повнимателънее…
— Давайте сюда, вы, трусишки! — кричал нам Крис.
Повернувшись, он поплыл саженками к противоположному берегу, затем обратно, но к тому времени мы уже скидывали с себя одежду. Верн прыгнул первым, за ним я.
Вода была просто потрясающей — прохладной, чистой и какой-то ласково-шелковистой. Подплыв к Крису, я встал на дно, и мы, счастливо улыбаясь, посмотрели друг на друга. Крик ужаса вырвался у нас одновременно: серовато-черное пятно у Криса на плече оказалось громадной, жирной пиявкой. Такая же, очевидно, присосалась и ко мне, поскольку челюсть у Криса отвисла, а оказавшийся рядом Тедди заверещал на манер подсвинка под ножом мясника. Мы все втроем очертя голову бросились на берег.
Теперь я знаю о пресноводных пиявках гораздо больше, нежели тогда, и тем не менее эти, в общем-то, совершенно безобидные существа продолжают вселять в меня чуть ли не мистический ужас. Как известно, их слюна содержит анестезирующие и противосвертывающие вещества, присасываясь, они не причиняют никакой боли, поэтому если их не видеть, то ничего и не заметишь, пока они сами не отвалятся, насытившись, или же не лопнут.
Оказалось, что в пруду этих тварей полным-полно. Когда мы выскочили на берег и Тедди посмотрел на собственное тело, его чуть кондрашка не хватила.
Один лишь Верн пока ни о чем не подозревал, с удивлением наблюдая за нами из воды:
— Да что там такое? Что за вопли-сопли?
— Пиявки! — взвизгнул Тедди, дрожащими пальцами отдирая тварей от ляжек и отшвыривая их как можно дальше от себя. — Кровопийцы гребаные!
— А-а-а! — заорал Верн, выскакивая из воды, словно ошпаренный.
Меня всего трясло, будто от холода, хотя жара стояла невыносимая. Сдирая пиявок с груди и рук, я всеми силами старался удержаться и не зареветь белугой.
— Посмотри-ка, Горди, — Крис повернулся ко мне спиной, — много их там еще? Ради всего святого, Горди, сними с меня эту гадость!
Я отодрал от спины Криса штук пять или шесть, после чего он мне помог таким же образом.
Ужас уже немного отпустил меня, когда я, опустив глаза, увидел, вероятно, прабабушку всех этих тварей, к тому же вспухшую от моей крови, наверное, вчетверо и превратившуюся из серовато-черной в багрово-красную блямбу колоссальных размеров. Устроилась она — где бы вы думали? — прямо у меня в паху. Это уже было чересчур. Я все еще старался не показать вида, но в голове у меня помутилось.
Тыльной стороной ладони я попытался смахнуть отвратительного слизняка. Не тут-то было. Заставить себя дотронуться до мерзкого создания еще раз было выше моих сил. Я повернулся к Крису, но выговорить ничего не смог, а лишь показал пальцем на то место. Физиономия Криса из побледневшей сделалась пепельно-серой.
— Сам я не могу, — пробормотал я, сдерживая подступившую внезапно тошноту. — Ты мне… не поможешь?..
Он отшатнулся от меня с перекошенным лицом, не в силах отвести глаз от кошмарной картинки.
— Н-нет, Горди… Извини, но я не могу… Н-нет… А, черт!
Он наконец оторвал взгляд от пиявки, сложился пополам, и его вырвало на песок.
«Ты должен сделать это сам, — принялся убеждать себя я, стараясь не смотреть на омерзительное существо, которое, тем временем, продолжало раздуваться. — Ну же, давай, покажи, что ты мужчина. Это же последняя. Последняя…»
Я все-таки заставил себя дотронуться до пиявки, и в тот же миг она лопнула, словно переполненный воздухом шарик, вот только вместо воздуха из лопнувшей гадины брызнула моя собственная кровь, липкая и теплая.
Я тихонько заплакал. В слезах я отвернулся от ребят и принялся одеваться. Сделав над собой невероятное усилие, я с ужасом понял, что больше не в состоянии контролировать себя. Плечи мои тряслись от рыданий, сдержать которые я уже не мог.
Ко мне подбежал все еще голый Верн:
— Посмотри, Горди, их больше нет на мне? — Он принялся тормошить меня за локоть, весь трясясь, как в пляске святого Витта. — Ну, Горди, посмотри же! Я стряхнул их всех, да? Больше ни одной нет?
