— Ну да, ну да… — закивал лавочник и заторопился к дверям, запирать свой магазинчик, опускать на окна добротные дубовые ставни, сползающие прихотливо вырезанной панцирной чешуей.
Илай суетился и нервничал. Оно и понятно. Древняя легенда постучалась в его дверь. Песок в песочных часах падал.
— Значит, ты считаешь, что будет война? — тихонько спросил Илай.
— Так верно, как верно убивает смертельный голос, — подтвердил Флай безапелляционно.
— И ты думаешь, что можешь повлиять на это? — сомнение в голосе лавочника мешалось с почтением к грандиозности цели соплеменника.
— Нет, мне это не дано. Я могу лишь отсрочить неизбежное. И помешать тому, кто сам не ведает, что творит, подтолкнуть мир к пропасти. А тем, кто умеет летать, пропасть не страшна. Нам нужно только вовремя ее заметить. Только быть начеку.
— Да, да… — Илай качнул рукоятку возле стены за прилавком, и широкая дверь с витражным переплетом посередине откатилась в сторону, лишь тисовые ролики издали легкий шорох, двигаясь по кленовым желобкам.
За дверью начиналась крутая деревянная лестница наверх, в жилые комнаты над скобяной лавкой.
— Так что решил? — Флай не торопился принять приглашение.
— То, что в моих силах, я могу сделать, — вздохнув, сказал Илай. — Ведь ты собираешься убивать бескрылых, как я понял. А это не отяготит мой полет. Лишь не проси многого.
— Не стану.
Флай выторговал у собрата братскую помощь. Дело слажено, и договор заключен.
Этот разговор имел еще и ритуальный подтекст. Лавочник убедился, что дело, в котором нужна его помощь, является не личным делом Флая, а нужным народу фейери. Он испытал облегчение оттого, что от него не понадобится «отяготить свой полет» участием в убийстве соплеменников, и, как ни странно, оттого, что это не потребует серьезных материальных вложений.
Не будь соблюден один из этих пунктов, Илай, весьма вероятно, не счел бы для себя возможным оказать помощь собрату, пусть даже находящемуся в крайне стесненных обстоятельствах.
Среди фейери материальная помощь вообще дело крайне редкое. Равно как и бескорыстие, которое они считают весьма подозрительным. Вот личная месть и дело, полезное всему народу фейери, — понятия, близкие сердцу каждого из них, если при этом не накладно.
Флай же заручился обещанием, после которого новоявленный помощник пойдет до конца, не отступится и не предаст, но, разумеется, оказывая поддержку только в рамках оговоренных отдельно пунктов. То, о чем удастся договориться, будет выполнено педантично и в полном объеме.
— А знаешь, — нерешительно начал Илай, — я все же чувствовал что–то уже день или два.
— Да?
— Да. Не очень явственное. Но тяжкое.
— Топотун? — улыбнулся Флай. — Ходит подле, тяжко ступая. Рождает непокой и страх, так?
— Да. Так. Может, я знал, что ты придешь. А может, еще кто–то. Я и сейчас это чувствую. А ведь ты уже здесь.
— Я уже здесь, это точно.
И Флай шагнул на лестницу с решительным предчувствием тяжелого разговора.
* * *
Орсон, помощник председателя милиции города Ран, не испытывал восторга от полученного задания. А поручено ему было дежурство в лесу, в палатке возле странного аппарата, прозванного «кингслейером», который был обнаружен при прочесывании леса в поисках беглеца из тюрьмы Намхас.
Вместе с Орсоном на дежурстве оказался Хиггинс, тот самый, что и обнаружил загадочную машину.
Орсон не без оснований видел в этом козни своего начальника — председателя милиции славного города Рэн Уильяма Тизла. Тот явно имел что–то против столичного антаера Кантора. И поскольку самому Кантору ничего не мог сделать, дабы доказать свое неприязненное отношение, отыгрывался на подчиненном.
Оставаясь честным перед самим собою, Орсон признавал, что сам сделал немало для того, чтобы вызвать недовольство своего шефа. Орсон чуть ли не сам вызвался выступить в роли аборигена–проводника, когда антаер гостил в их краях по делам расследования.
Сопроводив сыщика в Порт–Нэвэр и в Нэнт, Орсон вернулся дилижансом и немедленно явился к своему шефу с листком, на котором были написаны «рекомендации» антаера. Это стало вторым поводом для недовольства Уильяма Тизла.
— Никто не сможет научить меня следить за порядком в моем городе, — проворчал Тизл. — Я делаю это давно и хорошо. Иначе народ Рэна не избирал бы меня в шестой раз в председатели милиции.
— Но, шеф, — возразил Орсон, что в любой другой ситуации не возбранялось, — антаер показался мне весьма достойным господином и мастером своего дела.
— Показался? — Тизл хмыкнул. — Он и есть мастер. Изобличать и ловить преступников — его ремесло. Не будь он мастером, его не называли бы антаером. Но ты не понимаешь разницы между нами и им. Он занимается дознанием и поимкой злоумышленника тогда, когда преступление уже совершилось. Он делает это за деньги, по заказу. Сейчас же он ловит какого–то беглого. То есть доделывает работу, не очень–то хорошо сделанную раньше. Как это относится к нам?
— И как же?
— Мы, — развивал свою идею Тизл, — уполномочены народом города и окрестностей следить за порядком и не допускать преступлений. Не допускать. Вот в чем разница. И мы делаем это не тогда, когда кто–то попросит нас, а постоянно. Народ нас уже попросил об этом, оказав доверие. Я помогаю столичному антаеру только потому, что его преступник может натворить что–то на моей территории. И я сам знаю, как мне это делать лучше всего.
— Но, шеф…
— Что еще? Хочешь угодить сыщику? Вот и отправляйся на ночное дежурство у той лохматой машины. С Хиггинсом в паре. Утром пришлю вам смену.
Орсон только кивнул в знак повиновения.
Его напарник, как оказалось, уже был на месте. Он изъявил желание вообще не отлучаться, сколько возможно, от кингслейера.
Хиггинса многие считали полоумным. И, вполне возможно, имели право так полагать, потому что умом он уж точно не блистал. Чего стоит хотя бы попытка выбить прикладом непрозрачное окно диковинной машины. Стекло оказалось несказанно прочным, и простак разломал об него от усердии ружье. Говорят же: дай простаку дубину, скажи, что это Молот Исса, и тот пойдет дробить ею камни.
Орсон относился к нескладехе Хиггинсу скорее слегка покровительственно, нежели свысока. Тот был не таким, как все, это точно, но до положения городского дурачка не дотягивал. Парень простоват, с этим не поспоришь, беззлобен, медлителен и в делах, и в мыслях. Но иметь с таким дело проще, чем с иным скорым и на слово, и на руку…
Тем не менее, как ни крути, Хиггинс — не самая удачная компания для ночного дежурства. И говорить с ним не о чем, и по большому счету за ним самим присматривать надо.
Хиггинс, к счастью, не относился к категории простаков деятельных и уж никак не мнил себя умнее прочих. А ведь самое трудное, как говорят, признать, что другие умнее тебя. Жизненный опыт обучил Хиггинса тому, что есть люди и поумнее его. И это самый полезный урок, который он усвоил.
Однако впоследствии Орсон понял, что здесь именно как человек нескорого ума и лишенный воображения Хиггинс оказался в нужном месте в нужный час. Ангел, Ведущий Судьбу, если ему не противиться, присовокупляет каждого тому делу, коему тот предназначен. Но даже если человек не способен порою услышать слабые звуки пастушьего рожка, предназначенные только ему, которые выводят на собственный путь, и такому человеку Ангел судьбы дарует день и час, чтобы проявить себя.
И все же досада на начальника не давала Орсону покоя.
В обстоятельствах сложных и чреватых опасностью даже весьма умные люди глупеют и дурачат самих себя.
Ночь ужасов Орсона и Хиггинса началась самым обыденным образом, как и положено начинаться ночным кошмарам.
Намереваясь быть готовым ко всякого рода неожиданностям, Орсон предпринял уже описанные меры предосторожности и вскоре прибыл на место, верхом, на лошадке, выделенной ему шефом.
Еще у поворота с дороги в лес Орсон встретил выезжавшего из лесу на гнедом жеребце Олариха Хокса, молодого парня со значком милиционера.
Они обменялись приветствиями.
— Как там обстановка? — поинтересовался Орсон.
— Спокойно, — ответил Хокс, не отличавшийся многословностью, — а странная штука — этот кингслейер!
— Да уж, диковинка, — поддержал Орсон.
— Я, знаешь, хотел было мех на нем подпалить, — усмехнулся Хокс, — так ведь не горит. Головешкой из костра потыкал. Не горит. Думал, разложу костер у него под боком. Может, и загорится. Но Хиггинс уперся и не дал. Он, знаешь, намеревается подружиться с этой штукой.
— Как это? — удивился Орсон.
— Сам у него спроси. Я, знаешь, не понял. Он считает, что эта штука видит нас. Или что–то в таком духе. Я не слушал. От Хиггинса, знаешь, толку не дождешься.
На том и распрощались.
Орсон подумал, что Оларих Хокс, по всеобщему мнению нормальный и неглупый парень, повел себя вблизи кингслейера не разумнее чудака Хиггинса. Надо же: задумал поджигать диковинный аппарат.
