и ударили об неё лицом, но никакой боли он не почувствовал. Единственное, что сейчас скручивало кости в тугие узлы, так это шок. Перед глазами простирался школьный коридор, который Джонни лучше бы забыл. Всё те же светло-зелёные стены, всё тот же скрипящий паркет и всё та же дверь в самом конце, ведущая в настоящий кошмар.
Это сон. Я сплю, и всё это мне снится.
Но во сне не могли быть настолько реалистичные пылинки, плавающие в лучах утреннего солнца. Да, именно утреннего – это произошло утром, погода была прекрасной. Из закрытых дверей доносились голоса учителей, что-то объясняющих детям – шёл первый час занятий. У Линды в расписании значилась математика – это Джонни помнил очень хорошо. В шестом классе вычисления ещё не успели стать сложными, поэтому Линда часто обращалась к папочке за помощью, потому что иногда просто не понимала этих циферок! Конечно, скоро начнутся алгебра с геометрией, и вот тогда придётся нанимать репетитора, но пока они справлялись собственными силами. Но вот только эти рисунки в её тетрадях… они слегка настораживали. Следует поговорить с ней об этом, попозже. Особенно стоит уделить внимание её новому влечению – игру в «Виселицу». Уж слишком часто Линда стирала стул под человечком.
– Папа? Оно натирает. Оно жутко натирает, папа!
Он рванул с места к той двери, которую видел уже в тысячный раз. Пол заскользил под ногами и устремился назад. Голоса учителей стали громче, сердце стучало по горлу, которое медленно заполнялось кровью, что подкатывала к носу. И когда Джонни добежал до белой двери, кровь хлынула из его глаз, окрашивая всё вокруг красным. Но как только он потянул ручку на себя и вошёл внутрь, мир тут же очистился от крови и закричал деталями, вгрызающимися в мозг.
Джонни зашагал по туалету, отсчитывая кабинки. Третья. Чёртова третья кабинка, запертая изнутри. Но после первой необходимость считать пропала, потому что его вновь позвал голос. Голос дочери, зовущей своего папочку. Ноги сами по себе шли вперёд, хоть воздух и пытался остановить их, придавливая тяжёлой массой. Раз шаг, два шаг, три шаг и…повернулся замок в той самой кабинке, что стала проклятой во всей школе.
Рука легла на ручку и медленно опустила её вниз.
Из открывающейся двери показалась повешенная девочка, чьи ножи лишь чуть-чуть не доставали до крышки унитаза. Верёвка сжала шею, и тянулась она к проходящей под потолком трубе – довольно прочной, чтобы выдержать сорок два с половиной килограмма. Губы посинели, белые колготочки намокли от мочи, и чья-то невидимая рука покачивала висящее тело из стороны в сторону. Пепельно-русые волосы стелились по красивому юному личику, на котором больше не дрогнет ни одна мышца. Веки были опущены, но Джонни знал, что под ними.
Знал и хотел забыть, но каждый раз натыкался на эту проклятую кабинку.
И когда он решил развернуться и убежать прочь – неважно куда, лишь бы подальше от этой девочки (конечно же, незнакомой), – его ноги вцепились в пол, не позволяя ему уйти. Кто-то сжал голову и повернул её в сторону кабинки, с силой заставив смотреть на то, как открываются глаза.
Тёмно-зелёные глаза.
* * *
Джонни проснулся за секунду до того, как крик бы вырвался наружу. Он сорвал с себя одеяло и выскочил из кровати как будто из пасти самого дьявола. Ступни нашли поверхность, потерли её и вновь врезались в пол, прогнав волну боли по всему телу. Руки растворились в воздухе, пропали в чёрных точках, возникших перед глазами, но Джонни тут же почувствовал их, когда ударился об угол тумбочки. Сквозь зубы протиснулся стон, но как только он вышел наружу, то сразу исчез в темноте.
Папочка…
Холодный пот стекал по коже, пытаясь её охладить. Но лучше бы он поджёг её, потому что все кости сковал мороз, хоть в комнате и не было окна. Если бы оно здесь было, Джонни мигом бы выпрыгнул из него, ведь… ведь папочки не бросают своих девочек, верно? Хороший папа никогда не скажет: «Подожди, я сейчас занят, не мешай мне». Хороший папа никогда не ударит по попе и не накричит на свою девочку за то, в чём она не виновата. Но ты не хороший папа. Так говорила мама, и так говорю я. Ты ужасный отец! Ужасный! Ты никогда не смотрел на мои рисунки и поэтому ничего не заметил! Я стирала, стирала, стирала буквы, но ты всё так же был занят своей работой! РАБОТОЙ, А НЕ МНОЙ!
Ты никогда не был хорошим папой
Джонни двинулся, зашагал к еле видимым очертаниям двери, но даже через несколько минут она оставалась так же далеко как и была. Ноги отказывались подчиняться – пол жадно высасывал из них энергию. В темноте замигали тёмно-зелёные огни, их сияние поглаживало кожу Джонни мягким теплом и втирало его через поры, нашёптывая слово, которое заставляло сердце разливаться кровью.
Папочка…
Пальцы пытались нащупать выключатель, пока глаза только привыкали к отсутствию света. Но уж лучше мгла, чем огоньки. Зелёный значил смерть, зелёный значил грех. Руки Джонни были окрашены кровью, но и её он всегда видел зелёной. Тёмно-зелёной. Этот цвет тянулся за ним уже три года, окрашивая всё вокруг смертельным ядом. Отравлял слова, чувства, такой противный воздух. Если Бог и существует, тогда он ненавидит зелёный свет. А если существует и Дьявол, то его преисподняя не полыхает ярко-красным, а тонет в тёмно-зелёном. Потому что зелёный – это смерть, зелёный – это грех.
Но вот жёлтый… Он был подобен храброму рыцарю, что поднял меч против непобедимого монстра. Сияние солнца говорило, что всё будет хорошо, что зелёный упадёт и раствориться в жёлтом, навсегда исчезнув из жизни. Глаза Бога отливаются золотом, глаза Дьявола – изумрудом. И если вдруг возникнет выбор, за кого бороться, Джонни встанет под солнцем, так тепло согревающим душу. Потому что жёлтый не врал. Жёлтый не умеет врать. Светлячки говорят правду – они посланники Господа.
– Но моя Линда… – Джонни всхлипнул, и внезапно желание включить свет отпало. – У моей Линды были зелёные глаза. Тёмно-тёмно-зелёные. Она же не Дьявол.
Верно. Она дочь Дьявола.
Джонни прислонился к стене и медленно сполз по ней вниз, после чего тихо заплакал. Невидимые в темноте слёзы катились по небритому лицу, задевая седые волоски.
* * *
Влад в эту ночь не спал.
Он сидел за столом. С включённой лампой, одолженной у одного из Святцев. Она освещала обычную тетрадь в клетку, открытую на первой, пока пустой странице. Её лучи так же падали и на чуть дрожащие руки, теребившие карандаш. Он скользил меж пальцев, пока в голове их хозяева в бешенстве бегали мысли, ударяясь
