— Тебе нужно взять себя в руки, — отвечаю я с полным ртом идеально прожаренной говядины. — Лиззи тут не причем, если твоя жена решила затеять с тобой свою игру. Разве она не отказала тебе в сексе еще до этой дурацкой забастовки?
— Она говорит, что теперь, после заявления Лиззи, на нее снизошло вдохновение. — Майлз выглядит очень угрюмым и поникшим. — Похоже, я не предоставляю ей того, что она хочет, вернее не удовлетворяю ее, как ей бы хотелось. Но когда я спросил, чего она хочет, она ответила, что я уже должен был догадаться!
— Одним словом, мой друг, это все брак. — Я пожимаю плечами. — Хреново.
— Спасибо за поддержку. — Майлз вяло ковыряется в еде, которую заказал. — Почему у меня такое чувство, что именно ты, совсем не изголодался по женскому вниманию, не важно происходит сейчас забастовка или нет.
Я вспоминаю Лиззи, стоящую у стены. Черт возьми, это было круто. Как пожар четвертой степени. Что делает ее забастовку еще более нелепой, потому что она явно воспламеняющаяся женщина, когда дело доходит до секса, при этом с удивительно сильным чувством самоконтроля. Я не мог вспомнить, чтобы какая-нибудь женщина когда-либо могла опустить мои брюки, а затем потребовала, чтобы я ушел, но я больше чем уверен, что никогда не смогу понять женщин. По крайней мере, она не чувствует себя из-за этого неловко, прошло уже несколько дней после того нашего полудня, а она ведет себя так, будто ничего не было.
Что, как по мне, довольно оскорбительно. Я имею в виду, что она наслаждалась моим обществом, если учесть ее великолепные дерзкие соски и влажные трусики.
— Неужели ты ничего не можешь сказать мне в утешение? — Умоляет меня Майлз. — Ты же работаешь с ней вместе, верно?
Да, работаю, если держу свои руки подальше от нее.
— Татьяна теперь все время говорит, что во мне отсутствует дух романтика. Я принес домой еду на вынос тогда вечером, когда ей не хотелось готовить, и я всегда помню, что нужно выносить мусор! Ну, Саймон постоянно выносит мусор, хотя я всегда напоминаю ему об этом. Это ведь считается за дух романтики, верно?
Я подавляю улыбку, глядя на страдальческое выражение лица Майлза. Саймон — их домовладелец, если учесть, что Майлзы владеют целым особняком в Парк-Слоупе. Понятно, что Майлз никогда само лично не раскладывает свое белье, не говоря уже о том, чтобы выносить мусор. У них имеется штат из десяти человек, которые занимаются повседневными делами, вернее обыденным дерьмом, включая двух постоянных нянек и водителя.
— Как ты думаешь, сколько это продлится?
— Кто его знает? — Майлз раздраженно всплескивает руками. — Моя жена — бразильянка! Одна из самых упрямых женщин на планете! Я обречен, Джейк, говорю тебе.
— Послушай, — отвечаю я ему. — Эта забастовка не продлиться вечно. Примерно через неделю женщины устанут от нее и начнут двигаться дальше. Кроме того, в конце концов, они возбудятся, и вот тут-то мы и вступим в игру.
Я тут же представляю, как войду в игру с Лиззи, отчего сразу же становлюсь твердым. Черт возьми, любая палатка с ней в центре парка Мэдисон-Сквер, будет за счастье. Мне что, четырнадцать лет?!
— Я так и ответил своей жене Тат, но она сказала, что именно поэтому Бог изобрел вибраторы. Потом она отправилась в «Розовую кошечку», в тот магазин на Гранд-стрит. И вернулась домой с целой сумкой подобных вещей! Больших и маленьких. И таких, которые напоминают маленьких бабочек?! Это просто катастрофа. — Он оглядывает парк, окидывая взглядом многолюдную толпу, выстроившуюся перед рестораном. — Интересно, кто же этот счастливчик? — задумчиво произносит он.
— Который трахнет твою жену? — Спрашиваю я.
— Нет, придурок. — Он улыбается впервые с тех пор, как мы сели за стол. — Который наконец-то прервет забастовку Лиззи. Я хочу сказать, что почти готов заключить пари, что парни будут выстраиваться в очередь, чтобы ее уломать и завершить ее забастовку, а потом сообщить, что он именно тот, кто заставил положить всему этому конец, понимаешь?
Мой телефон жужжит в напоминалке, пришло время мне двигаться дальше, если я собираюсь навестить своего дедушку.
— Ты что, сваливаешь? — Спрашивает Майлз, наблюдая, как я комкаю салфетку и бросаю ее на поднос. — Конечно, это в твоем стиле бросить меня в самую трудную минуту, — вздыхает он.
— Все будет хорошо, брат. — Я хлопаю его по плечу. — Отправляйся домой, дрочи и перестань думать о том дерьме, которое ты не в состоянии контролировать.
— То, что ты говоришь, вполне нормально для тебя. Если тебе отказывает женщина, ты можешь найти другую. Но Татьяна — моя жена.
Как я уже сказал, все дело в браке.
Я направляюсь в Верхний Вест-Сайд, где улицы все еще обсажены деревьями и выглядят такими тихими, не переполненные хипстерскими кофейнями, предлагающими шестидолларовые латте с миндальным молоком. Сильвер-Харбор — один из самых красивых жилых комплексов в городе, с просторными люксами, круглосуточным медицинским обслуживанием и большим количеством развлечений даже, чем круизный лайнер. Я перевез сюда дедушку Хэнка после его первого сердечного приступа пару лет назад. Это чертовски дорогое место, но старик все это заслужил. Он практически вырастил меня, так что самое меньшее, что я могу для него сделать, это быть уверенным, что он проводит свои не долгие годы с круглосуточной доставкой пиццы и утренней йогой по понедельникам.
Дежурная медсестра отрывает взгляд от компьютера и улыбается мне.
— Привет, Джейк. Минута в минуту. Хэнк у себя в комнате. Скажи ему, что мы так и не увидели его на утренней зарядке.
— Спасибо, Нина. — Я расписываюсь в журнале посещений. — Ты должна сказать об этом ему сама. По-моему, он просто влюбился. — Я подмигиваю ей, и она смеется в ответ.
— Он просто негодник, — говорит она. — Тогда скажи ему, что я бастую.
— Ты бастуешь?! — Эхом откликаюсь я, чувствуя, как внутри все сжимается.
— Да, из-за романтики. — Нина лучезарно улыбается. — На прошлой неделе я видела передачу об этом в программе «Доброе утро, Америка». Я не буду заниматься сексом, пока мужчины не наберут фору.
Господи. Эта забастовка, действительно, живет своей собственной жизнью.
— Ну, тогда удачи тебе, — отвечаю я и ухожу.
Мне приходится пройти через общую комнату по пути к номеру Хэнка. Вокруг полно пожилых людей, они играют в карты за маленькими столиками, читают перед камином, который постоянно потрескивает ранними вечерами с зимы до весны.
Когда я вхожу в комнату Хэнка, он сидит на кровати и играет в нарды с пышногрудой блондинкой-медсестрой, ее декольте почти падает ему на колени, как только она наклоняется над доской. На нем его любимый темно-синий смокинг, седые волосы аккуратно зачесаны назад. Его голубые глаза весело сверкают, когда он хватает кости и театрально бросает их, прежде чем повернуться, чтобы поприветствовать меня.
— Джейк, мой мальчик! — говорит он своим раскатистым, громким голосом, я протягиваю ему руку, зная, что лучше не наклоняться для объятий с дамой, это он мне так всегда говорил, не я.
— Привет, Хэнк, — говорю я, когда блондинка встает.
— Надеюсь, мы еще увидимся? — спрашивает она, улыбаясь.
— Еще бы! — Хэнк поворачивается, чтобы подмигнуть ей, прежде чем она бочком пятиться за дверь. Я, хихикнув себе под нос, наблюдаю, как она уходит. Ловелас, всегда остается игроком сколько бы ему не было лет. Или лучше сказать, плейбоем?
— Как ты? — Восклицает Хэнк. — Садись, мой мальчик! — Он жестом указывает на только что освободившееся место, и я опускаюсь в него, оглядываясь. Мы перевезли сюда всю его любимую мебель и вещи, поэтому комната Хэнка сейчас напоминает клуб джентльменов примерно в 1962 года. Здесь имеется барная тележка с хрустальными бокалами, гравюры с автографами Синатры и Брандо на стене, даже старинный проигрыватель, который, как я знаю, он использует, чтобы заманить всех горячих женщин его возраста к себе в комнату.
— У меня все хорошо, — говорю я, расслабляясь. Комната Хэнка — единственное место, где я чувствую себя полностью собой, где действительно могу ослабить свою нервозностью и бдительность. — Кручусь. Работаю над некоторыми приобретениями для новой выставки, которая откроется в «Метрополитене» через несколько месяцев.
