— Тренер, — отвечает, — футбольный тренер, — и называет фамилию, которую знают не только любители спорта в нашей стране, по во всем мире. Да! Вот это муж! Он небось раз в двадцать больше моего отца по заграницам ездит, и уж у него не «Жигули» личные, а наверняка «Волга» новой модели. Отхватила Натали моя. Впрочем, теперь уже не моя.
И опять она читает мои мысли. Вечер Вольфа Мессинга.
— Жить будем, конечно, неплохо, — говорит она в пространство, — знаешь, Боб, так надоело крутиться-вертеться, гоняться за этой красивой жизнью («красивой» произносит врастяжку: «красииивой»). А потом, я ж говорю тебе, он десять месяцев в году в отъезде. Так что утомлять меня не будет. А ты пока здесь. Но если не хочешь, — добавляет, помолчав, — скажи. Навязываться не собираюсь. Решай.
Я уже решил. Опять останавливаюсь, поворачиваю ее к себе, целую в холодный нос. Что это — неужели у нее на глазах слезы, или мне это показалось?
Вот так у нас произошло. И действительно вначале ничего не изменилось. Перемены пришли потом…
Оказалось, что студенческие годы тянутся не быстрее школьных. И, между прочим, довольно скучновато. Занятия, экзамены, трудовой семестр, занятия…
Все же я сумел внести в эту жизнь немалое разнообразие. Во-первых, я успешно заменял трудовые подвиги стройотрядов спортивными подвигами. Снова занялся легкой атлетикой, и меня летом регулярно отзывали на разные сборы, тренировки, соревнования. Я завязал очень дружеские отношения с начальством из «Буревестника», и если даже у тренера возникали сомнения в острой необходимости видеть Рогачева в составе команды, то у начальства сомнений не было.
Во время учебных семестров меня не раз откомандировывали в распоряжение для работы с делегациями. Язык я знал великолепно, учился на пятерки — почему не отпустить. К тому же декан ко мне благоволил, он тоже увлекался английскими детективами, разумеется, не афишируя, и я ему кое-что доставал.
Ну, а главное, за нудные занятия меня вознаграждала моя «вторая жизнь», увлекательная кинодеятельность.
На личную жизнь тоже не жаловался: Ленка, все еще Натали, потом эта Люся или Лиза — сейчас уже не помню. Разные бабочки-однодневки.
Словом, жил, хорошо жил. Но мог бы лучше. Все-таки многого у нас нет, что украшает жизнь, например, порнофильмов. Кстати, не вижу в них ничего плохого. «Отвратительно! Гнусно! Нетипично для нравственно здорового общества!» А убивать, воровать, грабить, драться, разводиться, изменять жене, брать взятки, спекулировать… это не отвратительно, это типично? А между тем фильмы про все это показывают, они даже премии получают. Зачем? А чтобы вызвать всеобщее осуждение, чтобы мы, молодежь, прежде всего не брали пример, не совершали всех этих мерзостей. Вот и порнофильмы: смотрите их, гневно осуждайте и не делайте того, что там показано!
Ну а, честно говоря, интересно, щекочет… Так что, я охотно ходил к Джону Жановичу (Ваньке Иванову) смотреть его «видик» (ему тоже отец привез откуда-то, а уж кассеты Джон Иваныч сам доставал).
Между прочим, мой отец куда мудрей его отца. Он, когда привез нам видеомагнитофон, сказал мне:
— Вот что, Борис, смотри заграничные фильмы, обменивайся с товарищами, я буду привозить, но, учти, если узнаю, хоть один раз узнаю, что всякие сомнительные, ну, ты понимаешь меня, приносишь, в тот же день разобью аппарат. Или снесу в комиссионку, — добавил он, подумав.
Я это запомнил. И хожу к друзьям. Мудрость отца я понял однажды, когда узнал, что в семье Джона Жановича произошла катастрофа. У отца его на таможне отобрали датские кассеты, пришли с обыском, обнаружили целый секс-шоп — порнографический магазин, Джона взяли за жабры, он, конечно, раскололся. Выяснилось, что нас-то он приглашал как равных, а была у него еще киноаудитория коммерческая — по пятерке, а то и по десятке драл за сеанс. Когда его допрашивали, он всех этих любителей высокого искусства (кинематографического, разумеется) тут же заложил. А вот про нас, равных, смолчал, вечная ему за это признательность.
Но урок я извлек, и к кому попало уже не ходил, порнографические журнальчики дома не хранил и показывал только самым надежным, а уж для пересъемки (как раньше) ни-ни, никому не давал! Себе дороже.
И еще один звоночек прозвенел, не помню, кажется, на третьем курсе учились.
Я уже вспоминал, как активно окунулся в общественную жизнь. И дернул меня черт пойти в дружинники, спортсмен, как же, неловко вроде бы в стороне оставаться.
В конце концов, ничего страшного в этом не было. Жалко, конечно, тратить вечер, бродя по улицам возле пивных ларьков (были они тогда) или по аллеям Парка культуры. Зато слава героям — красные повязки, удостоверения. А уж когда я остановил какую-то драку и доставил в милицию двух пьяных пацанят, так вообще благодарность получил. Давай, давай, Рогачев, воздвигай характеристику!
Но однажды едва не случилась трагедия. Для меня. Хорошо, что едва.
У меня порой возникало странное чувство. Словно я шпион в стане врага. Вот институт, спортивный клуб, дружина, наши собрания, митинги, мои товарищи по курсу — все это какой-то стан, в который я внедрился и веду там разведку, притворяюсь, что я «из наших», а сам… из других.
И не потому, что я против наших, хочу им зла. Нет! Я во многих делах, в соревнованиях, например, в дискуссионном клубе, в шефстве над теми, кто отстает в устной практике, с удовольствием сам участвую, а то и закоперщиком бываю. Нет! Просто я участвую во всех студенческих делах умом, вернее, разумом, а не сердцем, потому, что так нужно (а если честно, выгодно для меня).
Словом, притворяюсь. Задание такое имею. От самого себя.
Да, так вот. В вечер моего дежурства на инструктаже незнакомый капитан с Петровки отобрал человек пять здоровяков-спортсменов, меня в том числе, и говорит:
— Идем выявлять фарцовщиков. Они собираются у церквушки в Обыденском. Повязок не надевать. Незаметно, по одному подойдем, смешаемся, посмотрим, кто там и что. Одеты вы подходяще, думаю, не всполошатся.
Деваться некуда, идем.
Действительно, какие-то тени в темноте сходятся, расходятся, шепчутся, чего-то друг другу передают. Картина, в общем-то, знакомая, сам я, конечно, в таких сборищах не участвовал, но знаю, даже видел пару раз, как кое-кто из моих знакомых работает. Влад, например. Ну, это профессионал. Он мне частенько кассеты, книжонки, один раз кеды приносил, еще кое-что. Не на улицу, конечно, в кафе-стекляшку. И что ж я вижу? Этот самый Влад там мотается: чувствуется — авторитет.
Я сразу воротник поднял, отворачиваюсь, боком-боком, в сторону. Уж не знаю, что там случилось, вдруг слышу крик, топот, свистки, народ врассыпную, мимо меня Олег проносится — это старший наш, да я его мало знал, — и, вижу, хватает Влада. Тот вырывается, но Олег — парень здоровый, держит крепко. Зовет помочь. Меня, к счастью, не видит, я стараюсь исчезнуть. Вдруг Влад выхватывает нож и бьет Олега в живот, еще раз, тот падает, а Влад растворяется во тьме.
