Голубев только-только, с 1 сентября, начал читать курс гидрологиистудентам-гидротехникам. Читал по трудам классиков: Крицкий и Менкель,Великанов, Чеботарев, - он полагал, что студенты должны твердо усвоитьосновы, а тогда и в новшествах, в последних достижениях науки ониразберутся. Однако этот принцип был осужден деканом: нельзя топтатьсяна месте! Особенное раздражение вызывали у декана Крицкий и Менкель, аон, декан, был влиятельным членом партбюро института.
"Такие дела... - размышлял Голубев. - Дела, дела, дела" - и, несмотряна советы врачей, выписался из больницы. Прочел еще три лекции, двухнедель не прошло - снова слег. С делами явно не получалось, и пока он ехалв неотложке, он думал. "Ася? Жива - не жива? Искать ее - не искать?Узнавать - не узнавать о сыне-калеке?" О том, что сначала надо бывыздороветь, в голову не приходило. Голова работала странно, воспоминаниями Египет - Ася, Ася - Египет.
Отвезли Голубева в Боткинскую, оказался он в двухместной, довольночистенькой палате, в корпусе No 7. Лежа в этой палате, Голубев еще и ещеубеждался, какой он глупый: зачем был около двух недель на воле, если толькои успел что поругаться с деканом (в присутствии студентов), кое-какпримириться с ним (в отсутствие студентов), а еще успел задержать своюстатью об Асуанской ГЭС - взял ее из редакции, чтобы внести уточнения,а вернуть не вернул, не успел. Вот и все результаты двухнедельного пребывания Голубева в качестве выздоровевшего человека.
Ну а теперь, в седьмом корпусе Боткинской, Голубев заметил: соседи-топо палате, они что делают? Оказывается, они умирают. Правда, не на егоглазах, их погружают на каталку и отвозят в другую, по всей вероятности ещеболее чистенькую, палату, по всей вероятности, в одиночную? Нужно все-таки создать условия финальные.
Это наблюдение Голубева ничуть не смутило. Проект-то Нижней Оби оностановил? Остановил! Любимую женщину потерял? Потерял. И не было уГолубева ни малейшего беспокойства за Голубева: всему свое время!
К тому же два соседа по палате - сперва один, через пять дней другой -подали ему пример, рассуждая здраво: когда мысли быть свободной, если неперед своим окончанием? Когда она не повязана будущим? Пользуйся и думай в исключительно благоприятных условиях! Пользуйся, не прозевай!
Первым его собеседником оказался литературовед и театровед Азовский цирроз печени. Печень Азовского увеличивалась не по дням, а почасам, он этим пользовался - прислонял к печени фанерную дощечку, надощечку лист бумаги и писал, писал, торопился, иногда отвлекаясь поговорить с Голубевым.
- Invitum qui serval idem facit оccident! - говорил Азовский. - Кто спасает человека против его воли, поступает не лучше убийцы!
- А сегодня я не хочу жить, и меня не спасут, а назавтра я жить захочу? - спрашивал Азовского Голубев.
- Сначала надо трижды получить от человека подтверждение, с промежутками не менее часа, трижды! - со знанием дела отвечал Азовский.
- Тоже из латыни?
- Это уже мое собственное. Мудрые изречения для того и нужны: дровишки для моего костерка. А я хочу человеку доверять: если он подтвердил трижды, значит, он прав. Без доверия не было бы искусства.
- И театра не было бы?
- Ни в коем случае! Можно ли представить себе артиста, которому неверят зрители?
И опять Азовский цитировал, теперь уже Мишеля Монтеня из труда отом, "как надо судить о поведении человека перед лицом смерти". Еще онсоветовал: смотрите театр Любимова. Обещаете?
- Мне обещать рискованно. Сам себе я уже ничего не обещаю, и этоочень приятно - без самообещаний, без риска самообмана. Я и не знал, чтоэто так приятно!
- Запомните: риск - благородное дело, а всякое обещание - это риск.Нет-нет, вам нужно обещать самому себе. Сужу по вашему виду, по глазам -нужно!
- Врачи...
- Наплюйте! Другим никому не обещайте, самому себе обязательно!Поняли? Обязательно! - И все тем же прерывистым голосом: Михоэлсаубили. Несчастный случай в Минске - это ерунда, не верьте. Разделались счеловеком. Знаете ли, на всякий случай у нас так много делается, так много убивается - представить невозможно! С Михоэлсом мы что теряем? ТеатрДревней Греции - раз, мистерию - два, театральную живопись три, всегоне перечислишь - четыре.
И Голубев неожиданно подключился к Азовскому, к его предумиранию,и вошел в его рассказ.
- Фантастический человек Михоэлс. Правда? Насколько я знаю.
- Ну какое там? Фантастических людей нет, не может быть: в жизнигораздо больше фантазий, чем в театре. Потому люди и не могут без театра, что хотят приблизиться к жизни. Извините, пожалуйста, мне нужноуспеть записать кое-что. К тому же и утомительно мне теперь долгоразговаривать.
Азовский приложил к собственной печени фанерку, на фанерку листбумаги, стал писать, а Голубев все-таки пожаловаться на Горького зачембыло Горькому прославлять Беломорско-Балтийский канал? Зачем прославлять товарища Сталина: вот он, товарищ Сталин, с красным карандашом в
руках бодрствует всю ночь над географический картой, исправляет природу - реки соединяет, осушает озера, сводит с земли лишние леса...А развеможно? Разве можно жить в природе, а заботиться о себе, а не о природе -глупо же? Одним словом, Горький и Сталин - необыкновенный альянс,причем антиприродный, и вот Горький вдохновляет Сталина...
Голубев не сомневался в том, что Азовскому было бы интересно кое-чтои о Пятьсот первой узнать, но - что поделаешь? нет у человека времениузнавать, ему бы успеть записать кое-что, что он уже знает, вот он и шептал, записывая: "Если и в пещерах мы находим наскальные изображения,значит, нам..."
"Значит, нам", - тоже прошептывал Голубев, потом стал отдыхать - унего было время отдохнуть, он-то ничего не записывал...
Вскоре медсестра и санитарка переложили кости, кожу и печень Азовского с кровати на каталку, в ногах приспособили фанерную дощечку и стопочку бумаг, укатили все это в другую, должно быть, одноместную палату.
Голубев подумал: Азовский очень легонький, две женщины с ним, можно сказать, шутя управились, а вот с ним, Голубевым, возни будет побольше.А еще, посмотрев на опустевшую кровать Азовского, он подумал: "Святоместо не должно быть пусто. Кого-то Бог пошлет?" И верно: эти же двеженщины перестелили кровать и прикатили на нее другого, тощего, но всеравно каким-то образом солидного человека, - и тот медленным голосомпредставился:
- Поляков... Поляков Владимир Дмитриевич.
Голубев тоже назвался. Поляков освоился на новом месте, и началасьбеседа.
Поляков Владимир Дмитриевич, под семьдесят лет, до недавнего временибыл начальником финансового управления крупного машиностроительногоминистерства, бюджет был крупный, непосредственное начальство надним - очень крупное, Голубев приуныл: наверное, Поляков тоже не ктоиной, как Большой Начальник.
В действительности же Поляков оказался очень большим эрудитом,Голубев, кажется, и не встречал таких.
Он спросил:
- Так вы были в Египте? Недавно?
- Недавно.
- Я в Египте не был. Никогда. Но рассказать об этом государстве, оего искусстве, истории я могу.
- О пирамидах?
- Почему бы нет? Эпоха Рамзеса Второго. Занятная личность РамзесВторой... И прожил-то тридцать четыре года, а успел, успел...
И началась беседа, и Голубев все больше убеждался, что он мало что там,в Египте, увидел. Поляков, который там не был, тот увидел.
Голубев восхитился:
- Какие университеты кончали?
- Две школы: высшее коммерческое училище и духовную академию.Плюс еще один университет. Краткий. Трехмесячный.
- Какой-какой?
- Э-э-э, голубчик, нет у вас исторического чутья: тюрьма, вот какой!Лубянка, вот какой! Год восемнадцатый, вот какой! Соввласть! Соввластьдала мне лубянское образование. Озаботилась, спасибо ей. Помираю, а заботупомню. И благодарю.
Оказалось: в восемнадцатом году Поляков сидел в огромной переполненной камере, человек пятьдесят заключенных - профессора, генералы,политические деятели, министры, коммерсанты, священники, и восемнадцать часов в сутки они внимательно слушали лекции друг друга.
- Так много?
- Есть очень хотелось. Очень. Тюремный паек был даже побольше, чемна воле, все равно голодно, поэтому задачей лекторов было отвлечь слушателей от размышлений о еде. Кстати, вы - о чем бы вы хотели послушать? На что хотите отвлечься? Кроме Египта?
Поляков не только говорил, он прекрасно слушал Голубева, слушал ореках, о роли рек в истории, о нынешней их трагедии. Трагедия нынешняя,но неизбежная, как бы даже предусмотренная самой природой... Дело в том,что реки - продукт климата, но, возникая в одном климате, они эмигрируют в совершенно другие климатические зоны, а это счастье для людей инесчастье для рек... Родится река в горах, ей бы там и оставаться, но она течетв равнину, а тут и начинает терзать ее человек: разбирает сток на орошение,на водоснабжение городов, сбрасывает в нее все свои экскременты, бытовыеи производственные, и в океан уже не река впадает, а сточная канава.
