Имел ли Сикорский на примете кого-либо другого? К сожалению, кажется, нет. Попросту никто ни из министерства иностранных дел, ни из правительства, ни из армии не хотел идти на этот пост. Как я уже говорил, Сикорский был совершенно одинок, не умел находить людей, не умел их подбирать. Поэтому при создавшемся положении (в силу отсутствия другого кандидата) он вынужден был просить своего «друга» во имя личной дружбы поехать в Москву и проследить там за проведением его политической линии.
В итоге Кот стал руководящей фигурой на одном из самых ответственных форпостов. Вряд ли нужно особо подчеркивать, что это было не обычное поприще, как многие иные, где дела могли идти немного лучше или хуже, где послом мог быть тот или другой. От учреждения, которое отныне возглавлял Кот, от его хорошего функционирования, без всякого преувеличения, зависело будущее Польши.
В довершение всего профессор Кот не получил никакой определенной инструкции или указаний относительно будущей линии своего поведения. Он рассуждал, как сам утверждает, следующим образом:
«Находясь на посту в Москве, я не видел возможности ведения большой политики. Ведь мы там не имели в своих руках никаких козырей или рычагов для осуществления давления. Главную задачу посольства Речи Посполитой я усматривал в защите и поддержке — материальной, моральной и политической — польского населения в России, а также в оказании помощи Войску Польскому».
Где уж тут было при такой позиции заботиться о налаживании дружественных межгосударственных отношений! Об этом с самого начала никто и не думал, все помыслы сводились только к «нажиму» и к «предоставлению аргументов и материалов для защиты нашего вопроса на международной арене».
Не был также отрегулирован важнейший вопрос нашей жизни в Советском Союзе — вопрос сотрудничества между польскими вооруженными силами и посольством, не была определена взаимная зависимость и подчиненности А это не могло не иметь самых пагубных последствий.
Второй фигурой, которая, по крайней мере на первом этапе, должна была сыграть не менее важную роль, чем Кот, являлся глава военной миссии бригадный генерал Зигмунд Шишко-Богуш, получивший от Сикорского полномочия подготовить и заключить военное соглашение.
Как и профессор Кот, Богуш не понимал и не знал, что он должен делать, не отдавал себе отчета в том, какая роль выпала на его долю. Из штаба он получил установки, насквозь пропитанные самым отвратительным антисоветским духом, а с Сикорским не имел времени обсудить все вопросы, так как был вызван из Шотландии, где командовал бригадой, столь поспешно, что даже не успел привести в порядок свои личные дела.
Вызванный 1 августа 1941 года к Сикорскому, он уже 3-го должен был вылететь в Москву, куда и прибыл через два дня. Его сопровождали майор Бортиовский из 2-го отдела и первый секретарь посольства Веслав Арлет.
Не имея конкретных указаний и директив, он ограничился обычной формальностью подписания соглашения, которое к тому же на поверку оказалось непродуманным и подготовленным неряшливо, кое-как, наспех. Богуш не только не понимал, как и Кот, своей миссии, но никогда и не пытался ее понять. В то же время его злой дух сказался на решении многих очень важных вопросов советско-польского сотрудничества. Ко всему прочему, Богуш враждебно относился к Коту, что конечно, не могло способствовать укреплению делового сотрудничества между ними. Единственным его «положительным качеством» было знание русского языка и тот факт, что он «воспитывался в пажеском корпусе».
Третьей фигурой, которая сыграла исключительную роль в истории польских вооруженных сил в СССР, да и вообще оказала большое, несоразмерное со своей значимостью влияние на отношения между Польшей и Советским Союзом, был командующий польскими вооруженными силами в СССР генерал Владислав Андерс. Андерса я знал много лет и, как мне казалось, довольно хорошо. Видел его при различных обстоятельствах, часто встречался с ним — ведь он был командиром бригады, в состав которой в течение нескольких лет входил мой полк, и регулярно наезжал к нам на смотры. С каждым годом мы знакомились все ближе на маневрах, на конных состязаниях «Милитари» и т. д. Во время сентябрьской кампании он тоже был моим командиром. Его положительными качествами являлись вежливость и предупредительность, чем он существенно отличался от многих других известных мне высших офицеров.
Андерс никогда долго не задерживался на одном месте — его постоянно переводили из одного гарнизона в другой. Он был командиром кавалерийской бригады в Ровно, в Бялокурнице около Кременца, в Бродах, а накануне войны — в Барановичах. Все эти переводы носили дисциплинарный характер и являлись наказанием за систематические махинации и злоупотребления, которые даже тогдашним властям, относившимся весьма снисходительно к подобного рода проступкам, не нравились как слишком уж расходившиеся с их представлением о чести офицера.
Об участии Андерса в сентябрьской кампании я уже писал.
В конце сентября, раненный случайной пулей, он через ротмистра Кучинского дал знать о себе советским властям. Через несколько часов Андерса перевезли в Самбор, где он был принят Тюленевым, командующим одной из армий, а затем в соответствии с личной просьбой отправлен на лечение во Львов. Здесь его поместили в госпиталь на улице Курковой, весь персонал которого состоял из поляков. В госпитале к генералу относились очень хорошо, врачебная забота была исключительной. К тому же Андерс не имел никаких ограничений в отношении встреч с интересовавшими его людьми: родственники и знакомые генерала могли навещать его в любой день и час. И они широко пользовались этой возможностью. Несколько раз его посещали высшие советские офицеры. Они вели с ним переговоры и предлагали ему вступить в Советскую Армию.
После подписания июльского договора, открывшего для поляков широкие горизонты и возможности, Сикорский начал искать кандидата на пост командующего войсками, которые предстояло сформировать на территории СССР. Сначала он собирался назначить на эту должность генерала Станислава Галлера, но его нигде нельзя было найти, а время торопило. Тогда Сикорский вспомнил об Андерсе, который неоднократно заверял его в своей лояльности и горячем стремлении к сотрудничеству.
Помня об этом, Сикорский, по согласованию с правительством Советского Союза, 6 августа 1941 года назначил Андерса командующим польскими вооруженными силами в СССР и одновременно, для поднятия его авторитета, 10 августа 1941 года присвоил ему звание дивизионного генерала.
Однако Сикорского сразу же охватили некоторые сомнения, и в разговоре с послом Котом он высказал опасение, что Андерс окажется недостаточно лояльным, а кроме того, выразил неуверенность в его политических взглядах.
Между тем договор вступил в силу и стал приносить первые результаты. Сразу же после его подписания масса польских граждан, разбросанных по всей огромной территории СССР, почувствовала значительное облегчение.
С нетерпением ожидали мы подписания и начала реализации военного соглашения, верили, что оно откроет перед нами широкие перспективы и позволит наконец осуществить наши мечты и надежды.
Только через несколько дней после подписания военного соглашения я смог его прочитать и поговорить на эту тему с Андерсом. Соглашение вызывало немало недоумений и, к сожалению, не разрешало исчерпывающим образом ни одного вопроса. К нему следовало присовокупить еще ряд меньших соглашений или протоколов, поэтому оно сразу же нас разочаровало и внесло первый диссонанс в наше замечательное настроение. Богуш, к которому мы обратились за разъяснениями по поводу соглашения, признал, что оно действительно содержит много недостатков и недомолвок (а ведь он сам его готовил и затем подписал), но оправдывался тем, что не имел времени обстоятельно обсудить его с Сикорским, так как в период польско-советских переговоров находился в Шотландии, не интересовался этим и вообще не знал ни о каких переговорах. Лишь 30 июля 1941 года его вызвали телеграммой к Сикорскому в Лондон и там приказали немедленно отправиться в Москву в качестве главы военной миссии. Только тогда он, Богуш, узнал, что заключен какой-то договор, но что представлял собой новый документ, не имел никакого понятия. Этих вопросов с Сикорским он почти не обсуждал. Сикорский обратил особое внимание на летчиков и предложил ему лично следить за этим делом. Вот только это и запечатлелось в его, Богуша, памяти. Остальное предполагалось определить позже. Когда позже — оставалось тайной, поскольку он сразу же должен был вылететь. С послом Котом вопросов военного соглашения также не обсуждал, во-первых, потому, что считал их делами военными и посла не касающимися, а во-вторых, потому, что не переносил Кота и не находил нужным вообще вести с ним какие-либо разговоры. С Андерсом, который находился уже на месте и был облечен полномочиями командующего польскими вооруженными силами в СССР, Богуш также не счел уместным обстоятельно обсудить военное соглашение, как не нашел нужным привлечь Андерса к переговорам и к составлению самого документа, хотя следовало полагать, что это соглашение никого так не касается и никто другой в нем так не заинтересован, как именно командующий, которому на его основе предстояло действовать[45].
