Затем он подошел к бару.
– Черт возьми, Чарли, у меня с ней все шло, как по маслу. Что ты сказал?
Реакция Саманты меня ошеломила. Хорошо еще, что я не успел сказать ей о своей любви к Гарольду Ллойду,[20] а то она, вероятно, стала бы преследовать меня в судебном порядке.
– Не уверен, что ты поймешь. Сначала был Бастер Китон, потом Чарли Чаплин, и вдруг все стало из рук вон плохо.
Эш был недоволен, что киноэкран встал между ним и его новой победой.
– О'кей, Чарли, сегодня вечером развлекайся сам.
Он тоже удалился с рассерженным видом, и это последнее, что я помню. Дальше все покрыл туман.
Внезапно занавески энергично раздернули, и в комнату хлынул свет. Я издал тяжелый стон и услышал, как Ханна презрительно фыркнула. Голова у меня болела, особенно слева.
– Вставай, ленивый придурок.
– И тебе доброго утра, – пробурчал я.
– Если ты ожидаешь хоть капли сочувствия, то можешь отдохнуть от этой мысли.
Я попытался осторожно поднять веки, но это оказалось мне не под силу, и я осторожно прикрыл глаза.
– А что? Мне требуется сочувствие?
– Ты же не станешь отрицать, что вчера вечером вел себя как законченный кретин.
В моем нынешнем состоянии трудно было что-либо отрицать или подтверждать. Однако я опасался худшего. Возможно, мой разум оказывает мне услугу, покрыв мраком остаток вечера. Я неуверенно сел, все еще не открывая глаз.
– Не сомневаюсь, что ты права, но не могла бы ты просветить меня насчет того, в чем именно проявился мой кретинизм?
Я почувствовал, как Ханна села рядом.
– Значит, ты не помнишь ту женщину, которая вылила на тебя свой стакан? И драку? И что ты сказал Йану Макферсону? – Интересно, а он-то что там делал, подумал я.
– Отвечаю на все вопросы: нет, нет и нет. – Тут в памяти моей что-то забрезжило. – О, погоди! Там была какая-то женщина.
Ханна похлопала меня по коленке, подбадривая.
– Правильно, возле бара. Возле которого ты провел слишком много времени, следовало бы мне добавить.
– И я выдал какую-то исключительно смешную шутку, над которой она не смеялась. Верно?
– В общем-то да, – ответила Ханна, и по ее тону я понял, что она начинает смягчаться. – Ты без умолку трещал о Гручо Марксе и Бастере Китоне, причем не особенно вразумительно. А потом вспомнил ту дурацкую шутку Гручо Маркса – ты твердил, как попугай, что твой папа всегда ее рассказывает, – и поплелся искать, на ком бы ее испробовать. Это плохо закончилось.
Мне с трудом удалось вспомнить женщину, с которой я беседовал, в шестой раз приканчивая двойную порцию водки.
– Ах, да.
– Так что же ты ей сказал?
– Да-да, теперь я вспомнил. Я сказал: «Знаешь, ты очень красивая. Это у вас наследственное?» Она сразу же заглотила наживку. «Вообще-то я обязана своей внешностью маме», – ответила она. Тогда я спросил: «Она что, занимается пластической хирургией?» Помнится, в тот момент мне показалось, что ничего смешнее я в жизни не изрекал.
– Я знаю, – сказала Ханна. – Я видела, как ты грохнулся с табурета, а она принялась поливать тебя пивом – тебе было не подняться с пола. Однако справедливости ради следует добавить, ты так и не перестал смеяться – просто ржал, как лошадь.
– Значит, я веселился от души?
– После драки – нет.
– Драки?
Ханна мягко взяла меня за руку и стащила с кушетки. Подведя меня к зеркалу, она велела открыть глаза. Я неохотно повиновался: зрелище было не из приятных. На меня глянул всклокоченный молодой человек со слезящимися глазами и кровоподтеком на виске. Я указал на этот синяк:
– Драка?
– Драка, – подтвердила Ханна.
– Как это случилось?
– Элли.
– Вот это дело рук Элли?
– Нет, Чарли, конечно, это не она. Правда, не отрицаю, что искушение поставить тебе синяк было сильным. Нет, это сделал ты сам.
– Что-то не припомню, чтобы я дал себе по голове.
– Разумеется, я выражаюсь фигурально.
– Понятно. Так кто же это сделал?
– Я просто не могу поверить, что ты не помнишь такое.
– Очевидно, это последствия травмы. Я много лет не дрался. Мой папа всегда говорил, что лучше пожертвовать своим достоинством, а не внешностью. Так что мне бы сейчас не помешала небольшая доза сочувствия.
– Я же сказала: никакого сочувствия. – Но Ханна не смогла удержаться от ласковой улыбки. – Однако я готова пойти на компромисс: чай и тосты.
Я пошел по-быстрому умыться и одеться, а потом мы устроились на кухне. Ханна принялась готовить завтрак, повествуя о вчерашнем вечере.
– Значит, ты не помнишь, как ворвался в круг танцующих и начал танцевать с нами?
– Возможно, эта травма затуманила мне мозги, – предположил я. Правда, в памяти начали всплывать обрывки какого-то кошмара. – Неужели я действительно сказал это вчера вечером?
– А то нет, – усмехнулась Ханна. – Ты прыгал между нами, как Джон Траволта, накачанный ЛСД. Это было несносно! Ты и в лучшие времена вряд ли победил бы на танцевальном конкурсе, а вчера были явно не лучшие времена.
– Хватит насмехаться над моими грациозными па – давай рассказывай, как было дело.
– Мы с Люси танцевали с тобой – вернее, вблизи тебя, а ты вихлялся вокруг, как законченный кретин. Элли танцевала с тем хорошеньким мальчиком.
– Это мне о чем-то говорит. Он из тех, кто играет в регби. Мистер Мускул, да?
– О да. С мускулами у него все в порядке. Впрочем, ты вскоре убедился в этом сам.
– Да, да, да, теперь я вспомнил. Галстучник.
Ханна ободряюще улыбнулась.
– Правильно. Правда, я не уверена, что он был в восторге от этого прозвища.
– Но галстук был отвратительный. Элли абсолютно не разбирается в мужчинах. У нее плохой вкус, не так ли?
В эту минуту в дверях кухни материализовалась сама Элли в пижаме, которая, как мне было известно, принадлежала Ханне.
– Наверно, именно поэтому ты мне когда-то нравился, – сказала она.
Я приоткрыл рот, несколько смущенный. Меня обуревали противоречивые чувства: с одной стороны, приятно было напоминание о том, что я когда-то нравился Элли (она даже была не прочь заняться со мной сексом), с другой стороны, меня ошеломило ее внезапное появление.
– Что ты здесь делаешь?
– Она помогла доставить тебя сюда прошлой ночью. Неужели ты не помнишь? Потом осталась ночевать – спала в моей постели. – Я тупо смотрел па девушек, пытаясь осмыслить услышанное. Ханна усмехнулась Элли. – Память у нас вдруг стала избирательной. Я как раз ввожу его в курс событий вчерашнего вечера.
У Элли был совершенно бесстрастный вид.
– И на чем вы остановились?
– Он прибился к танцующим и увидел Галстучника.
– Знаешь, парню действительно не понравилось, что его так называют. – Я пощупал синяк. – Конечно, тебе-то это известно, – рассмеялась она безжалостно.
