Номенклатура выдвинула Давенпорта из простых генералов на пост министра безопасности, когда Замедление близилось к концу. Именно Давенпорт закрыл ворота страны. Однако поначалу он противился призывам сменить высокопоставленных закосневших министров, исподволь подготавливая почву для осуществления собственных имперских амбиций. Подлинное его утверждение во власти началось через шесть лет после Остановки.
К тому времени американцы в южных графствах уже вынуждены были бороться за выживание. Второй крах спекавшихся на солнце государств в непосредственной близости от Горячей зоны шел полным ходом, угрожая захлестнуть и британские границы — во всяком случае, так утверждали власти. Чрезвычайное правительство демонстрировало полнейшую несостоятельность. Правовой беспредел достиг пика. Единственной реальной силой на суше являлись почти неотличимые от армии давенпортовские подразделения гражданской обороны, чьи ряды регулярно пополнялись благодаря его призывной агитации.
Наконец с величайшей неохотой Давенпорт согласился войти в кабинет в качестве верховного главнокомандующего, позаимствовав название поста в структуре прежней НАТО. Он инициировал Восстановление. Завладел правом распоряжения продуктовыми запасами и посредством пакета мер помощи стабилизировал положение в Американской зоне. Но самое важное: он поднял разводной мост острова.
На нем лежала ответственность за первые затопления устремившихся сразу после Остановки с Холодной стороны в Британию кораблей. Однако следующие его акции носили гораздо более масштабный характер. Давенпорт организовал Житницу, элементарно оккупировав старую Европу после ее краха. Поначалу границу перенесли вглубь Франции на какие-то двести метров, но затем ширина пояса захваченных земель достигла километра, а потом и всех пятнадцати. И теперь во власти Давенпорта находилось больше территорий континентальной Европы, нежели у любого англичанина со времен Столетней войны.
И меры оказались эффективными. Запасы продовольствия существенно выросли. Вода стала чище. Эпидемия холеры замедлилась, а потом и вовсе сошла на нет. Британия вновь стала индустриальной страной. В какой-то момент Давенпорт занял пост премьер-министра. Когда худшая стадия кризиса миновала, смысл в чрезвычайном правительстве отпал, однако народ совершенно не стремился к новым выборам, так что Давенпорт остался несменяемым главой государства.
В некрологе имелась еще одна фотография, тоже не портретная. Торн, судя по всему, только разменял шестой десяток. Костюм на этот раз у него был темнее, он обзавелся аккуратной бородкой, морщин вокруг глаз прибавилось, однако волосы так и оставались каштановыми. Давенпорт был облачен в военную форму. Друзья стояли на палубе какого-то корабля — по-видимому, только что спущенного с ливерпульских верфей.
Снимок был сделан в период, когда Торн являлся одним из важнейших людей в стране. И затем, девять лет прослужив правой рукой премьер-министра — официально его главным научным советником, на деле же заместителем, — он покинул правительство столь внезапно, что даже газеты предпочли об этом не упоминать.
Какой бы то ни было анализ произошедшего напрочь отсутствовал. Подшитая к папке заметка о событии избегала даже намеков. С вымеренной вкрадчивостью лишь сообщалось, что «Торн решил оставить правительство ради преподавательской деятельности в Оксфорде», и указывалась его новая должность.
Хоппер принялась изучать список адресов и имен бывших коллег Торна — к этому времени почти все они либо умерли, либо вышли на пенсию; лишь несколько человек продолжали работать. Напротив имен на полях были проставлены крестики и галочки, а также накарябаны отметки вроде «только для справки», «по словам друзей», «жена настроена враждебно».
Внимание Хоппер привлекло одно имя, жирно обведенное чернилами и отмеченное двойной галочкой: «Личный секретарь, Грэм Чендлер». Указывался его адрес: Камбервелл, в пределах центральной зоны.
Хоппер взглянула на часы. Пожалуй, к трем она туда доберется.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
15
— Да? — рявкнул он, услышав звук открываемой двери. А потом, оторвавшись от бумаг, взглянул на посетительницу — на нее, Элен. — А, мисс Хоппер. Рад вас видеть. Садитесь.
С момента их разговора в профессорской прошла неделя, и вот она сидит в кресле в кабинете Эдварда Торна. Комната заставлена шкафами со старыми книгами, а то, что не влезло на полки, высится стопками на полу. День выдался теплым, и единственный большой вентилятор вяло гонял воздух. Торн взял со стола листок бумаги.
— Это мне прислала ректор. Ваш первый курс. Ни одной законченной работы, достойной внимания.
— Именно так, — Хоппер уставилась в окно во двор, где один из садовников старательно тащил газонокосилку по искусственной лужайке.
— И она сказала, что на предложение об отчислении возражать вы не стали. Насколько я понимаю, моя программа на семестр интереса у вас не пробудила?
— Я размышляю об этом уже некоторое время. Это никак не связано с вами, доктор Торн.
— Эдвард, пожалуйста. Равно как и с вашими успехами до поступления сюда, — он указал на бумаги на столе. — Вы ведь одаренная девушка. Может, расскажете, почему хотите уйти?
— Не вижу смысла оставаться, — пожала плечами Хоппер.
Торн отпихнул бумаги, встал из-за стола и, слегка поморщившись, устроился в другом кресле.
— Только не надо мне говорить, — продолжила она, — как глупо я поступаю. Или что у меня есть способности. Всю эту чушь я уже слышала, Эдвард, — Хоппер намеренно сделала ударение на его имени.
Какие все-таки у него длинные костлявые кисти, мелькнуло у нее. И как, интересно, он сжимает кулаки, с такими-то длиннющими фалангами?
— Решили заняться чем-то другим?
— Нет, — по крайней мере хоть это было правдой. Кто-то менее упрямый, возможно, и захотел бы остаться в заведении, напоминающем дом, который обещает стабильность и защиту. По непонятной причине, однако, собственная туманная перспектива воодушевляла Хоппер. — Потом что-нибудь придумаю.
— Значит, желания закончить исследования у вас нет?
— Как я уже сказала, не вижу смысла.
— Почему же?
— Все кругом разваливается. Европа потерпела крах. Люди голодают даже здесь! Мы героически отбиваемся от всего остального мира в надежде, что сможем продержаться… и как долго? А здесь сидят и изучают западную цивилизацию, как будто через пятьдесят лет она все еще будет существовать. Господи!
— И вы считаете, что настало время сдаться? — добродушно уточнил Торн.
Хоппер взглянула на него, улыбающегося, такого веселого. Его оптимизм вызывал у нее жалость. И подобие стыда.
— Если нас ожидает только такая жизнь, то смысла в самосохранении я не вижу.
Торн рассеянно поковырял ноготь, затем снова поднял на нее взгляд.
— Другими словами, вы полагаете, что из-за снижения уровня жизни по всему миру следует прекратить жить, так?
— Вовсе необязательно, но…
— Но нынешние условия чрезвычайные. А что бы вы сказали, заяви я, что мне известно — известно, обратите внимание, — о предстоящем их улучшении?
— Сказала бы, что вы лжете. Или дурак.
Он никак не отреагировал на оскорбление.
— Позвольте мне кое-что рассказать вам, мисс Хоппер. В начале своей карьеры, еще за годы до начала Замедления, меня в составе миротворческих сил отправили в охваченную голодом Восточную Африку. Вот где был подлинный ужас. Вы не поверите, но даже хуже, чем здесь и сейчас. Гораздо хуже. Люди варили и ели кору деревьев, траву. Некоторые — даже землю, — Торн помолчал, уставившись на свои колени. — Некоторые — друг друга.
Но мы вывели новые сорта зерновых, неприхотливые и устойчивые к заболеваниям. И смогли предотвратить следующую волну голода. А затем еще одну, — голос его зазвучал тверже. — Посевы, вместо того чтобы гибнуть, всходили. И мы видели живых людей — детей, смеющихся и играющих там, где без вмешательства талантливых мужчин и женщин вроде вас сплошь тянулись бы могилы.
