Как-то вечером, после ужина, в каюту Самнера заглядывает один из корабельных юнг. Его зовут Джозеф Ханна. Ему тринадцать лет, он худ и темноволос, и на лице его выделяются высокий лоб и угрюмые, запавшие глаза. Самнер уже видел его раньше и запомнил, как его зовут. Он выглядит именно так, как выглядят все корабельные юнги, – чумазым и неопрятным, а еще, судя по тому, как он останавливается в дверях каюты, переминаясь с ноги на ногу, мальчик страдает от приступа застенчивости или стыдливости. Он судорожно мнет в руках свою кепку и то и дело морщится, словно уже сама мысль о том, чтобы обратиться к судовому врачу, причиняет ему несусветную боль.
– Ты хочешь поговорить со мной, Джозеф Ханна? – спрашивает у него Самнер. – Ты заболел?
Мальчик дважды кивает и моргает перед тем, как ответить.
– У меня болит живот, – признается он.
Самнер, сидящий перед узкой раскладной полкой, которая заменяет ему стол, поднимается на ноги и делает приглашающий жест.
– Когда у тебя начались боли? – спрашивает у него Самнер.
– Вчера вечером.
– Ты можешь описать мне симптомы?
Джозеф хмурится, на лице его отображается растерянность, и он непонимающе смотрит на врача.
– Что ты при этом чувствуешь? – уточняет Самнер.
– Мне больно, – говорит мальчик. – Очень больно.
Самнер кивает и задумчиво почесывает почерневший и обмороженный кончик носа.
– Ложись на койку, – командует он. – Я должен осмотреть тебя.
Но Джозеф не трогается с места. Он рассматривает носки своих башмаков и легонько вздрагивает.
– Осмотр очень простой, – успокаивает его Самнер. – Но мне нужно найти источник боли.
– У меня болит живот, – повторяет Джозеф, поднимая голову. – Мне нужна доза пепперина.
Самонадеянность юнги вызывает у Самнера лишь презрительную усмешку, и он отрицательно качает головой.
– Я сам решу, что тебе нужно, а что – нет, – говорит он. – А теперь будь любезен лечь на койку.
Джозеф неохотно повинуется.
Самнер расстегивает куртку и рубаху мальчика и задирает ему фланелевую нательную фуфайку. Он сразу же замечает, что живот у юнги не вздулся, не пожелтел и вообще не изменил цвет.
– Здесь больно? – спрашивает у него Самнер. – А вот здесь?
Джозеф отрицательно качает головой.
– Ну, так где же у тебя болит? – повторяет судовой врач.
– Везде.
Самнер вздыхает.
– Если у тебя не болит здесь и вот здесь, – говорит он, нетерпеливо пальпируя живот юнги кончиками пальцев, – то как же он может болеть у тебя везде, Джозеф?
Юнга не отвечает. Самнер начинает с подозрением принюхиваться.
– А рвота у тебя есть? – спрашивает он. – Или расстройство желудка?
Джозеф качает головой.
Но из-под впалого живота юнги исходит едва уловимый, но отчетливый запах фекалий, что означает, что мальчик лжет. Самнер спрашивает себя, а все ли в порядке у Джозефа с головой, или же он просто глупее остальных мальчишек в его возрасте.
– Ты знаешь, что означает расстройство желудка? – спрашивает он.
– Понос, – отвечает Джозеф.
– Сними штаны, пожалуйста.
Джозеф встает с койки, расшнуровывает и снимает тяжелые башмаки, расстегивает пояс и сбрасывает штаны серой камвольной шерсти. Неприятный запах становится сильнее. За дверью каюты что-то кричит Блэк, а Браунли заходится в приступе тяжелого кашля. Самнер моментально замечает, что подштанники мальчика, доходящие ему до колен, испачканы сзади пятнами крови и кала.
«Неужели геморрой?» – думает Самнер. Очевидно, юнга не видит никакой разницы между собственным животом и задницей.
– Снимай и их тоже, – говорит врач, показывая на подштанники, – только постарайся ничего ими не коснуться и не запачкать.
Джозеф с большой неохотой стягивает свои вонючие подштанники. Ноги у него тонкие, худые и почти лишенные мускулов, а вокруг члена и яичек только начал пробиваться темный пушок. Самнер велит ему повернуться спиной и опереться локтями о койку. Вообще-то, мальчик еще слишком молод, чтобы заработать себе геморрой, но Самнер полагает, что грубая судовая кормежка из солонины и галет могла сделать свое дело.
– Я дам тебе мазь и таблетку, – говорит он. – И тебе сразу станет легче.
Самнер раздвигает ягодицы мальчика, чтобы получить подтверждение своим догадкам. Несколько мгновений он молча рассматривает промежность, отступает на шаг, потом наклоняется снова.
– Что это такое? – спрашивает он.
Джозеф хранит молчание и даже не делает попытки пошевелиться. Его лишь бьет крупная дрожь, словно в каюте (в которой тепло) стоит арктический холод. После недолгих размышлений Самнер выходит на трап, ведущий на верхнюю палубу, и окликает кока, прося принести ему теплой воды и чистую тряпицу. Получив искомое, он осторожно промывает мальчику ягодицы и промежность между ними, после чего наносит на поврежденные места смесь камфары с топленым салом. Сфинктер юнги деформирован, а местами так и вовсе разорван. Кое-где видны изъязвления.
Самнер вытирает мальчика полотенцем и дает ему пару чистого нижнего белья из собственного гардероба, после чего остатками воды тщательно моет руки.
– Можешь одеться, Джозеф, – говорит он.
Юнга принимается медленно натягивать на себя одежду, стараясь не смотреть судовому врачу в глаза. Самнер подходит к медицинскому шкафчику, достает оттуда пузырек с наклейкой «№ 44» и вытряхивает на ладонь маленькую голубую пилюлю.
– Проглоти ее прямо сейчас, – говорит он. – Приходи завтра снова, и я дам тебе еще одну.
Джозеф кривится от горького вкуса таблетки, но потом все-таки проглатывает ее. Самнер пристально рассматривает мальчика – ввалившиеся щеки, худенькую цыплячью шейку, карие глаза, в которых стоит отсутствующее выражение.
– Кто так поступил с тобой? – спрашивает он.
– Никто.
– Кто сделал это с тобой, Джозеф? – повторяет Самнер свой вопрос.
– Никто со мной ничего не делал.
Самнер дважды коротко кивает и сильно скребет себя по щеке.
– Ты можешь идти, – роняет он наконец. – Но не забудь прийти завтра за второй голубой пилюлей.
После ухода мальчика Самнер заходит в кают-компанию, где сейчас никого нет, открывает дверцу железной печки и запихивает в нее на тлеющие угли испачканное нижнее белье юнги. Он смотрит, как занимаются огнем подштанники, закрывает дверцу и возвращается к себе в каюту. Накапав дозу опия, он, однако, не спешит принять ее. Вместо этого врач берет томик «Илиады» с полки над столом и пытается читать. Корабль проваливается носом во впадину между валами, и деревянная обшивка начинает стонать и жаловаться. У Самнера вдруг перехватывает горло, а в груди разливается жжение, словно предвестник слез. Выждав еще минуту, он закрывает книгу и возвращается в кают-компанию. У плиты стоит Кэвендиш и курит трубку.
