– Как ты себя чувствуешь, Джозеф? – окликает юнгу Самнер.
Оглянувшись, мальчик непонимающе смотрит на него, словно они никогда не встречались ранее.
– Хорошо, сэр, – наконец отвечает он. – Спасибо.
– Не забудь зайти ко мне сегодня вечером за еще одной пилюлей, – напоминает ему Самнер.
Мальчик угрюмо кивает в знак согласия.
Интересно, что он рассказал приятелям о своих травмах? – спрашивает себя Самнер. Выдумал ли он какую-нибудь историю или же они знают правду? Ему вдруг пришло в голову, что было бы неплохо расспросить остальных мальчишек, а заодно и осмотреть их. Что, если пострадали и они? Как быть, если тайна Джозефа принадлежит не ему одному, а они делят ее между собой?
– Вы двое, – говорит он, указывая на остальных мальчишек. – После ужина приходите ко мне в каюту вместе с Джозефом. Я хочу задать вам несколько вопросов.
– Я буду стоять на вахте, сэр, – возражает один из них.
– В таком случае скажи вахтенному офицеру, что корабельный врач, мистер Самнер, просит предоставить ему возможность побеседовать с тобой. Вахтенный поймет.
Мальчик послушно кивает. Вся троица, что видно и слепому, искренне желает, чтобы он поскорее убрался куда-нибудь и оставил их в покое. Игра все еще занимает их воображение, а его голос разрушает ее очарование и нагоняет на них скуку.
– Возвращайтесь к своим забавам, – говорит он им. – Жду вас троих у себя после ужина.
Правый плавник кита забрасывают на планшир левого борта, при этом голова его повернута в сторону кормы. Его мертвый глаз, размерами ненамного больше коровьего, слепо смотрит на сгущающиеся тучи. К носу и задней части туловища привязывают крепкие канаты, после чего тушу приподнимают на фут или около того из воды с помощью шкива, закрепленного на грот-мачте, и каната, наброшенного на шею кита и натянутого лебедкой. Браунли, измерив тушу линем с завязанными на нем узелками, приходит к выводу, что она принесет им около десяти тонн жира и полтонны или чуть больше китового уса, что по нынешним ценам позволит выручить за них примерно девятьсот фунтов, если только рынок не рухнет.
– Мы все еще можем разбогатеть, мистер Самнер, – говорит он судовому врачу и весело подмигивает.
Отдохнув и пропустив по стаканчику, Отто и Блэк крепят к сапогам железные шпоры и спускаются на тушу кита. Ножами с длинными рукоятями они вырезают полосы ворвани и отделяют китовый ус и губы. Затем они отрезают хвост и плавники, после чего отцепляют тали, удерживающие тушу за нос и заднюю часть, позволяя изуродованному и окровавленному остову пойти на дно под тяжестью собственного веса или же быть сожранным акулами. Разделка занимает, в общей сложности, четыре часа и сопровождается удушливым запахом крови и жира под аккомпанемент бесконечных криков глупышей[51] и прочих стервятников. После того как она закончена, куски ворвани складируют на малой палубе[52], доски верхней палубы отмывают и надраивают до тусклого блеска, а ножи и лопаты тщательно споласкивают и укладывают на хранение, и Браунли приказывает выдать каждому моряку по лишней порции рома. Узнав об этом, носовой кубрик взрывается радостными криками, и вскоре оттуда уже доносится пиликанье шотландской скрипки, топот ног и уханье мужчин, отплясывающих джигу.
Ни Джозеф Ханна, ни его друзья так и не появились в каюте Самнера после ужина, как им было велено. Некоторое время судовой врач раздумывает, а не отправиться ли ему за ними в носовой кубрик, но потом отказывается от этой идеи. Дело вполне может подождать до утра, кроме того, простота и скудоумие Джозефа начинают понемногу раздражать его. Мальчишка попросту безнадежен, думает он: слабоумный болван и прирожденный лгун, если верить Драксу, подверженный, вне всякого сомнения, всевозможным наследственным хворям (душевным равно и телесным). Все улики указывают на то, что он стал жертвой преступления, но назвать своего обидчика он отказывается, как отказывается и признать, что пострадал в результате насилия, – не исключено, он попросту забыл его имя, или же там было слишком темно, или он счел домогательство не преступлением, а чем-то еще – кто знает? Самнер пытается поставить себя на место мальчика, пытается представить, каково это – смотреть на мир запавшими и бегающими глазами Джозефа Ханны, но подобная попытка представляется ему абсурдной и даже немного пугающей. Так бывает, когда в кошмарном сне вам снится, что вы превращаетесь в дерево или облако. Представив себе подобное овидиево превращение[53], он зябко передергивает плечами, после чего с облегчением вновь открывает «Илиаду» и лезет в карман за маленьким латунным ключиком, отпирающим медицинскую аптечку.
На следующий день они убивают и разделывают еще двух китов. Самнеру, поскольку иных занятий у него не находится, вручают крюк на длинной рукояти и длинный кожаный фартук. Как только полосы ворвани подаются на борт корабля и разрезаются на квадратные куски длиной в один фут, в новые обязанности судового врача входит перетаскивание их с бака и передача людям внизу, которые укладывают их на малую палубу для последующей разделки. Работа эта грязная и тяжелая. Каждый кусок ворвани весит фунтов двадцать или даже больше, а палуба корабля вскоре становится скользкой от крови и жира. Он несколько раз поскальзывается, а однажды едва не летит головой вниз в трюм, но от падения его спасает Отто, так что к концу дня он чувствует себя совершенно разбитым, испытывая, правда, при этом редкое чувство удовлетворения: грубое, физическое удовольствие от хорошо сделанной работы, а еще оттого, что тело его выдержало все испытания, выпавшие на его долю. В кои-то веки Самнер засыпает без дозы лауданума, а утром, несмотря на ноющие и затекшие плечи, шею и руки, он с аппетитом завтракает ячменной кашей с соленой рыбой.
– Мы еще сделаем из вас китобоя, мистер Самнер, – шутит Кэвендиш, когда они сидят в кают-компании, покуривая трубки или согревая ноги у плиты. – Некоторые судовые врачи-неженки ни за что не взяли бы в руки крюк, но вы – не из их числа, осмелюсь заметить.
– Добыча ворвани похожа на резку торфа, – говорит Самнер, – а уж этим в детстве мне пришлось заниматься вдосталь.
– Вот оно в чем дело, – замечает Кэвендиш. – Значит, это у вас в крови.
– Китобойный промысел у меня в крови, вы имеете в виду?
– Привычка к тяжелому труду, – с улыбкой говорит Кэвендиш. – Настоящий ирландец – трудяга в душе; это – его истинное призвание.
Самнер сплевывает в плиту и прислушивается к шипению слюны на углях. Он уже достаточно хорошо знает Кэвендиша, чтобы не обижаться на его подначки, да и настроение у него с утра приподнятое, которое не в силах испортить легкое поддразнивание.
