Перепуганные полицейские, посмотрев на непонятную бумажку, вдруг сразу изменили свое поведение и сейчас же панически обступили Петряка, убитого не столько собственным провалом, сколько обнаружением рокового документа. Провал с этой бумажкой был для него теперь равен гибели его репутации перед комсомольской братвой всего мира.
Полицейские ничего этого не знали.
— Начальнику это! — держались целых три варвара за несчастный мандат.
— В колодки джалы[25] его! — волокли они Петряка.
И парализованный подросток даже не сопротивлялся, прощаясь заранее с жизнью.
Его привели в какой то пустой каменный, темный простенок тюрьмы, где маленькая, с кулак величиной амбразура в толстой стене была единственным источником света.
Здесь валялись на земляном полу избитые остатки соломы.
Когда ввели сюда Петряка, группу полицейских и схваченного узника догнал какой-то дикий азиат тюремщик, который своими глазами хотел посмотреть на необычайную жертву ареста.
Он скомандовал что-то, и Петряка, дергая во все стороны, усадили на пол, замкнув его ноги в колодки.
Пригрозив ему еще расправой и ткнув об пол, тюремщики, наконец, ушли.
Петряк убито поник головой.
Одна невыносимая мысль ворочалась в мозгу парня. Он очень быстро сообразил, что как не опасна была находка мандата полицией лично для него, значительно худшим однако было то обстоятельство, что местные власти и прежде всего французское правительство, во владениях которого он был схвачен, использует эту находку для подрыва престижа Союза Социалистических Советских Республик. Франция, правда, давно уже признала советское правительство. Но это, вынужденное обстоятельствами, признание было весьма непрочным, и все отношения между реакционно-демократическим французским кабинетом и Наркоминделом СССР сопровождались постоянной угрозой их разрыва. При чем главным жупелом не только у французского, а и у всех правительств буржуазии, посредством которого они пугали обывательское и мещанское воображение, так называемой, демократии, была вот уже в течение почти пяти лет «большевистская пропаганда на Востоке».
Никто этой «пропаганды на Востоке» советского правительства нигде до сих пор раньше обнаружить не мог, хотя чего кажется не дал бы любой кабинет министров Европы и Америки, чтобы только доказать, хотя бы одним примером существование связи между деятельностью коммунистов в разных странах и советским правительством. И вдруг, случайно обнаруженное, самочинное удостоверение комсомольца давало в руки империалистов всех стран такой повод для самых яростных выступлений против советских республик, что, думая теперь о последствиях своей неосторожности, Петряк не мог считать себя иначе, как злейшим врагом и предателем советской власти.
Мог ли он в самом деле с таким сознанием своей вины спокойно теперь думать о товарищах и об общем с ними деле? Не принес ли он вреда своей несчастной страстью к бумажкам значительно больше, чем пользы, какую принесла его работа в организации комсомола? Несомненно французские власти, использовывая документ, раздуют этот случай, всем станут известны обстоятельства его провала, и тогда мало того, что он погибнет от руки врагов, но еще вдобавок и друзья о нем будут думать с презрением.
— Ах, проклятие! — метался несчастный семнадцатилетний колодник, судорожно вздрагивая в своем тряпье и горячечно блуждая глазами то по одежде, то по тяжелому дереву колодки, не дававшей даже подняться ему и удариться головой о стену, то по темному пространству своей каменной могилы. — Но неужели ничего нельзя сделать?
И Петряк закачался над колодкой, продолжая свои думы.
— Что сделает Наркоминдел в России, если получит от французского правительства ноту об обнаружении агитатора с советским удостоверением? Он, не подозревая даже о деятельности «Батальона всех за всех», конечно, объявит это удостоверение подложным, ибо органы советской власти никогда таких документов не давали и командировок не делали. А если французский представитель в Москве захочет проверить по регистрационным журналам подлинность мандата? — спросил сам себя Петряк. И вдруг он поднял голову, осененный новой мыслью:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Да ведь он там ничего не найдет: удостоверение собственного производства. Ура! Дутый номер ставился на глазах самого Петряка… Пускай ищут!
И обрадованный Петряк вскочил бы на ноги, если бы тяжелые колодки не ссадили ему ногу, как только он сделал резкое движение.
Но как же вернее идти к цели, чтобы его показания носили характер вероятности? Это надо было обдумать. И подорванный несчастьем, но не упавший духом, парень снова начал работать готовой.
Его не интересовало, поверят ли французские власти его оправданиям. Но если он заявит и запишет в протокол о том, что удостоверение подложно, то французское правительство вынуждено будет с этим считаться и во всяком случае потеряет право оперировать с мандатом, как с подлинно советским документом. Хорошо! Это выход. Петряк не изменит коммунистической партии, даже безвестно погибая в колодке или под пытками империалистов.
Правда, в таком случае с ним поступят без всякого снисхождения. Он тогда прослывет перед всеми, кто не будет знать его поступка, в качестве белогвардейца и фашиста. Его имя будет называться вместе с именами других подделывателей антисоветских документов. Но пускай! Зато своим показанием он искупит собственную вину перед делом революции! Пускай же!
— Все одно погибать, — думал юноша. — Жаль только, что не будет знать по настоящему, что случилось со мной Первин, которой не все равно это. Жаль только, что с Первин проститься не пришлось. Эх, не везет!
И у парня засосало в груди.
Петряк повел себя рукой по первому еле пробившемуся пушку на месте усов, и у него дрогнули губы, а на глазах показались слезы.
Он прощался со всем на свете, видя ясно впереди только одну гибель.
Против самого себя
Мысли Петряка один раз были прерваны появившимся начальником полицейской стражи, который пришел с несколькими стражниками, молча уставился на несколько минут острыми глазами в юношу, разглядывая его в свете открытых дверей и также молча ушел, кивнув головой, чтобы закрыли дверь.
Затем через несколько часов парня вызвали на допрос в контору, причем здесь уже был не только начальник полиции, но и несколько чиновников с переводчиком и возглавлявший их французский губернатор.
Пожилой генерал-губернатор с минуту посмотрел на оборвыша и обратился к подросту с вопросом по французски:
— Французский язык знаешь?
— Знаю.
— Сколько лет?
— Семнадцать.
— Когда в большевистские агенты поступил?
— Никогда не поступал.
— Гм. Откуда удостоверение большевистское получил?
— Мои показания записываются? — спросил Петряк.
— Гм. Опыт какой! Гм! — Губернатор оглянулся и ткнул на чиновника, писавшего за столом протокол допроса.
— Вот, видишь! Все будет записано, если правду скажешь…
— Я скажу во всяком случае то, чего вы не ожидаете, раз вы считаете меня агентом большевиков. Я заявляю, что этот документ подложный…
— А, вот что… это очень интересно… Записывайте, записывайте, секретарь… Мы этого молодчика изловим… Кто же его подделал?
— Кто его подделал, я не знаю, но от кого я его получил, это сказать могу…
— От кого же? Очень, очень, интересно!
— Получил я это поддельное удостоверение, написанное будто бы большевистскими властями, от человека, который называет себя полковником Бурсоном — и который в настоящее время проживает здесь в доме анамита Агли Вана.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Вот что, зачем же он вам дал его?
— Он в самом деле не англичанин Бурсон, а русский белогвардейский офицер — князь по имени Николай Ардальонович… Фамилии его я не знаю. Он решил всю свою жизнь посвятить борьбе с большевиками. Он нанял меня еще возле афганистанской границы, где я бродяжничал, ища средств к существованию, вследствие ряда несчастий и семье моих родителей. Он сказал мне, что заплатит много денег, но только чтобы я везде и всюду ругал французское и английское правительство перед туземцами и дал мне это удостоверение, сказав, чтобы я его обязательно носил с собой. Я понимал, что он хочет, чтобы меня арестовали, но я думал, что у меня его не найдут и спрятал его, как можно дальше. Теперь, когда я вижу, что дело принимает такой опасный для меня характер, считаю, что лже-Бурсон скорее всего и выдал меня, так как арестовал меня его слуга негр. Поэтому я решил лучше сказать, что мне выгоднее.
