Я дрожал на своем стуле, закутанный в одеяло, и жаловался, что слышу, как трещит подо льдом Влтава, что, когда я кладу голову на подушку, то различаю, как звенит моя кровь, словно смерзшаяся в кристаллики. Майринк принимал сию бурю эмоций со сдержанным равнодушием, пока я не опрокинул с досады черную склянку.
– Господь милосердный, – воскликнул он. – У тебя даже тушь замерзла! – Он с облегчением принялся за проблему, решение которой было ему под силу. – Так не пойдет. В таких условиях невозможно работать. – Он бросился к двери, распахнул ее и выскочил на лестницу. – Я сейчас же пришлю дров, – крикнул он и потом добавил уже с улицы: – Не бойся, Томмазо. Я тебя не подведу.
Вскоре из замка принесли меховой тулуп (сами понимаете, не новый). Этот тулуп, а также бесперебойная поставка дров не дали мне умереть от холода. Оттепель в моей судьбе началась попозже, и теплые ветры подули с самой неожиданной стороны.
Прага, находившаяся под властью человека, ценившего свои книги превыше своих подданных, была что падаль для навозных мух Европы. Мошенники, фальсификаторы, жулики всех мастей – мастера искусного обмана – съезжались в город в надежде на легкий заработок. Встречались всякие выдумщики, которые вытаскивали кроликов из ящиков с потайными отделениями, парили при помощи прочных веревок или продавали чудесные снадобья, лекарственные свойства которых ограничивались лишь красноречием продавца. Может, эти паразиты и не приносили никакой пользы, но ведь они освещали мрак мыслей искрами удивления. Даже сегодня – тридцать лет спустя, достаточно насмотревшись на Провидение Божье, чтобы понять, что оно может быть делом рук дьявола, – я не хочу признаться себе, что эта встреча была подстроена. В самом деле, чей расчетливый ум мог направить ту троицу мне навстречу, когда я мог бы легко разрушить все его хитроумные замыслы, просто свернув на другую улочку?
На дворе было пасмурно, сгущались весенние сумерки. Я шел по Шпорнергассе и немного замечтался. Чуть впереди, на полпути к соблазнам таверн Кляйнзайте, брели подвыпившие гуляки. (Я сообщу вам их имена прежде, чем мы познакомимся.) Их вожак, Любош Храбал, маршировал перед Ярославом и Ботуславом, братьями-близнецами Мушек, которые были настолько же тощими, насколько сам Храбал был тучным. Я, повторюсь, замечтался и не замечал ничего вокруг. Храбал развернул свою необъятную тушу, чтобы выдать веселую шутку, и загородил братьям обзор. Несмотря на туман, они шли быстро. В самый последний момент мое внимание отвлекла замерзшая лужа, и я не заметил опасности. Толстяк завопил:
– Кристус!
Отброшенный его брюхом, я сел в грязь. Храбал в это время колыхался от волн удара, путешествовавших по его жирам. Ярослав и Ботуслав попытались поддержать его за руки, как костлявые Атланты. Но Любоша Храбала было уже не спасти. Громадина пошатнулась. Он с хохотом повалился на землю, увлекая за собой худосочные подпорки.
Улица шла под уклон, и толстяк заскользил вниз в ручейках талой воды.
– Помогите! – завопил он. – Меня несет к реке! Ярослав и Ботуслав заржали, как кони. Пытаясь ухватиться
за молотящие по воздуху руки товарища, они поехали вниз вслед за ним.
– Ротос!– выдохнул один из них, заметив меня. – Zastavte! –Но источник их неприятностей, казалось, наслаждался своим путешествием, весело выспрашивая дорогу у прохожих:
– Jak s е dostanu к Mostecka ?
Заметив, что я их не понимаю, один из братьев взмолился на немецком:
– Помоги же! Хватай моего брата. Так мы его остановим.
Я, как всегда, пытался сохранить лицо и не хотел вмешиваться: пусть эти пьяницы съедут хоть к самой реке – мне-то что задело? Но падение разогрело мне кровь: в жизни так мало радостей, и тело само жаждало взбодриться весельем. Поэтому я прыгнул – уронив манишку в талую грязь – и уцепился за ремень Ботуслава.
– Guten Abend,– сказал Любош Храбал, словно приветствуя нового попутчика. – А не начать ли мне брать плату с пассажиров.
Мой вес, хоть и не очень большой, сработал как тормозной противовес; наша куча мала замерла. Храбал вздохнул почти с сожалением и, прикрыв свои поросячьи глазки, принялся ждать, пока кто-то не поставит его на ноги. Естественно, я тоже присоединился к этой спасательной операции… и за это содействие был принят в пьяную компанию.
– Давай, – сказал Храбал. – Ужрись с нами в зюзю. Первый раз – за мой счет. Все равно в твой маленький животик много не влезет.
Мы пили и гуляли в «Золотой клецке» на Мостовой улице. Любош Храбал оказался самым речистым из всей компании. Король плевков и опилок, он сидел и разглагольствовал на всякие непристойные темы, а Мушеки ржали, как кони, и пили, как сапожники. Их трудно было различить с первого взгляда. Оба носили острые бородки; у обоих были курчавые, распущенные волосы, которые они постоянно зачесывали за уши своими костлявыми пальцами. Потом я узнал, что Бо-туслав почти всегда молчит, а Ярослав может иной раз достичь впечатляющих высот в красноречии, но только когда молчит Храбал. Когда они улыбались, я заметил, что у Ярослава на верхней челюсти – четыре зуба, а у Ботуслава – всего три.
– Мы все – жулики, – сказал Храбал, сотрясаясь от хохота. – Ja, ja.Я уже двадцать лет ein Gross Lump.
– Нет, нет, – запротестовал я, – ничего подобного.
– Он имеет в виду пройдоху, а не свинью, – объяснил, перекрикивая шум, Ярослав; все-таки мой немецкий был далек от совершенства.
– Ага, выдающимся мошенником. А, как тебе, счастливчик? Мы все трое живем своей хитростью – и живем очень даже неплохо, если спросить моего друга (он постучал себя по брюху). – Ботуслав, и Ярослав, и я сам, Любош Храбал из Чешски Крумлова, обладаем прирожденным даром очищать карманы глупцов! Можем сманить кольцо с дамского пальца!
Я раскачивался на краю стола и пил из магической кружки, которая, казалось, с каждым глотком наполнялась вновь. Ботуслав и Ярослав усадили к себе на колени молодую служанку, поделив между собой ее аппетитный зад. Я вдыхал ее сладкий аромат, поглядывая на неглубокую ложбинку груди; чешский соблазн. Я уже был готов поделиться со своими новыми друзьями волшебными свойствами моего сосуда, когда подошла хозяйка и вновь наполнила мою кружку из двух объемистых кувшинов. Храбал с восхищением разглядывал мощные руки этой женщины и пышную грудь, распирающую корсет.
– Какова силища, а? Представьте энергию этой женщины. У нее между ног можно и умереть.
– Ужасная картина, – скривив лицо, заявил Ярослав. – Любош и Зденка наседают друг на друга, как медведи.
– Две горы, – подхватил Храбал, – столкнувшиеся друг с другом.
– Огромный тоннель и малюсенький путешественник.
Близнецы прыснули и принялись качать служанку на коленях. Я не исключал, что Храбал может убить за подобное оскорбление; но он тоже выл и рыдал от смеха и лишь мазнул Ботуслава по щеке, как если бы убил комара. Служанка на коленях у братьев пыталась разделить их веселье, хотя, как я понял, немецкого она не знала. Это была блондинка, без сомнения, симпатичная и при свете дня, но в полутемной таверне она была воплощением прекрасного. Я зачарованно смотрел, как она приоткрыла ротик, готовая рассмеяться, – на эту розовую щелочку, на круглый язычок и жемчужные зубки. Меня кружило от выпитого, как лодку во время шторма (хотя тело оставалось неподвижным), и я старался поверить в искренность ее ответного взгляда.
– Еще четырнадцати нет, – жарко прошептал мне на ухо Храбал. – Мед с молоком. Ты ей нравишься – смотри-ка.
Привстав на подкашивающихся ногах, я поклонился и спросил, как ее зовут. В глазах Мушеков заплясали насмешливые искорки. Девушка была накрашена: лицо напудрено, щеки нарумянены, верхние веки подведены голубыми тенями. Я еще раз попробовал проявить вежливость, выдавил:
– Tesimе, – и поймал себя на том, что пялюсь на ее грудь. Выпитое пиво отягощало живот, мне на шею как будто навесили мельничный жернов, и я не мог подняться даже из приличия.
Ярослав ухватил двумя пальцами подбородок девушки, притянул ее голову к себе и что-то прошептал ей по-чешски. Явно возникли какие-то возражения; девушка вспыхнула (это было заметно даже под пудрой) и приоткрыла ротик.
– Ну же, – настаивал Ярослав. Служанка попыталась встать, ее лицо скрыли льняные локоны; но близнецы ухватили ее за широкую фланелевую юбку. Они успокаивали ее, ободряюще улыбаясь. Потянули ее назад и вновь усадили к себе на колени. Ботуслав или Ярослав (я уже не понимал, кто из них – кто) положил на стол перед девушкой монету – золотой дукат, не меньше. Ее глаза широко распахнулись и превратились в пронзительные синие сферы нужды.
Любош Храбал приподнял свою необъятную ягодицу, чтобы выпустить громоподобный пук.
