Я в изумлении уставился на него. Только теперь я понял: этому человеку, наблюдавшему, как я в задумчивости стою перед доской, где нарисованы два символа, даже в голову не могло прийти, что речь идет не только о забавной математической задаче, но и о чем-нибудь еще… Он знать ничего не знал о совершенных преступлениях и все это время мог легко объяснить мне, как следует продолжить серию… Ему достаточно было встать со стула, подойти к доске и взять в руки мел.
— Эту загадку вам загадал Селдом? — спросил он. — Именно от него я впервые услышал об этих символах. Дело было на лекции, посвященной последней теореме Ферма. Вам ведь известно, что теорема Ферма есть не что иное, как развитие загадки Пифагоровой священной триады, тайну которой в секте хранили строже всего.
— Когда это было? — спросил я. — Довольно давно, правда?
— Да, давно, много лет назад, — ответил он. — Так давно, что, как я убедился, Селдом успел меня забыть и теперь не узнает. Еще бы! Он уже тогда был великим Селдомом, а я всего лишь скромным аспирантом из маленького русского городка, где и проходила конференция. Я принес ему свои работы по теореме Ферма, в то время она занимала все мои мысли, ни о чем другом я и думать не мог. Я попросил помочь мне установить связь с группой теории чисел в Кембридже, но, по всей видимости, все они были слишком заняты, чтобы прочесть мои разработки. Вернее, не все, — добавил он, — один из учеников Селдома их прочел, подправил мой не слишком хороший английский и опубликовал под своим именем. Он получил медаль Филдса — за самый значительный вклад десятилетия в решение задачи. И теперь Уайлс готов сделать заключительный шаг. Благодаря мне. Когда я написал Селдому, он ответил, что в моей работе крылась ошибка и его ученик ее исправил. — Подоров сухо засмеялся и с силой выпустил вверх облачко дыма. — Моя единственная ошибка, — сказал он с сарказмом, — в том, что я не англичанин.
А мне больше всего на свете хотелось заставить его замолчать. Я снова, как и совсем недавно, во время прогулки по Университетскому парку, почувствовал, что вот-вот увижу главное: пожалуй, если мне удастся сейчас остаться одному, решение неподатливой головоломки, которое однажды уже ускользнуло от меня, снова всплывет на поверхность и все ее части встанут на свои места.
Я пробормотал какое-то банальное извинение и быстро поднялся, поспешно заканчивая заполнять формуляр, чтобы унести книгу с собой. Я желал поскорее выбраться отсюда, мне надо было оказаться одному среди ночи…
Я чуть ли не бегом спустился по ступенькам и, когда выходил на улицу, едва не столкнулся с человеком в черном, шагающим со стороны автостоянки. Это был Селдом, который успел накинуть плащ поверх смокинга. Только теперь я заметил, что идет дождь.
— Если вы и дальше собираетесь идти прямо так, ваша книга намокнет, — сказал он и протянул руку, чтобы взглянуть на обложку. — Итак, вы ее нашли. И, как видно по вашему лицу, обнаружили еще кое-что, правильно? Вот почему мне и хотелось дать вам возможность поискать самостоятельно.
— Я встретил в библиотеке своего коллегу, мы с ним делим один кабинет в институте, Подоров рассказал мне, что вы с ним познакомились много лет назад.
— Виктор Подоров… да… Интересно, что он вам рассказал… Честно говоря, я вспомнил его лишь после того, как получил от инспектора Питерсена список сотрудников института. Да и как его узнать? Тогда я видел мальчишку с тощей бородкой, слегка безумного. Он верил, что нашел решение теоремы Ферма. Действительно, на той конференции я говорил о Пифагоровых числах. Кстати, в разговоре с инспектором Питерсеном я даже не упомянул о нашем знакомстве. Я долго чувствовал себя в какой-то мере виноватым перед Подоровым, он ведь, как мне стало известно, пытался покончить с собой, когда одному из моих учеников дали медаль Филдса.
— Но это же не он… — вырвалось у меня. — Он никак не мог этого сделать. Сегодня вечером он сидел в библиотеке. И весь вечер провел именно здесь.
— Да нет, я никогда и не подозревал его, хотя не сомневался: уж он-то сразу бы понял, о какой серии идет речь.
— Да, — сказал я, — он отлично помнит ваше выступление на конференции.
Мы стояли у входа под полукруглым козырьком, и капли дождя, которые порывами ветра разносились во все стороны, начали доставать и нас.
— Давайте пройдем под этим навесом до паба, — предложил Селдом.
Я двинулся следом за ним, спрятав книгу под мышку. Надо полагать, во всем Оксфорде открытым оставался только этот паб — у стойки было полно народу. Слышался гул голосов и резкий смех — короче, там царило несколько экзальтированное и наигранное веселье, которое настигает англичан лишь после большого количества пива. Мы сели за столик, на деревянной поверхности которого блестели влажные круги.
— Извините, — издали крикнула официантка, словно очень сожалела, что уже ничего не может для нас сделать, — но вы пропустили последний заказ.
— Думаю, надолго мы здесь не задержимся, — сказал Селдом, — но мне интересно знать, что вы думаете обо всем этом теперь, когда знаете, о какой серии идет речь.
— Все куда проще, чем мог бы вообразить любой математик, да? Не исключено, что это признак гениальности, но меня результат, честно сказать, несколько разочаровал. В конце концов, это всего лишь один, два, три, четыре, как и серия, которую вы показали мне в первый день. А вдруг здесь и нет никакой загадки, как мы вообразили, и он всего лишь ведет счет убитым им людям: первый, второй, третий?
— Да, — сказал Селдом, — но это худший из вариантов, ведь тогда он может продолжать убивать бесконечно. Нет, у меня остается надежда на то, что символы — вызов и он остановится, как только мы дадим ему знать, что разгадали его замысел. Инспектор Питерсен только что звонил мне. У него есть на сей счет некая идея, и, пожалуй, стоит попробовать ее реализовать, кажется, психолог такой план тоже поддерживает. Инспектор намерен самым решительным образом переменить свою стратегию относительно газетных сообщений: завтра же на первой полосе в «Оксфорд таймс» появится информация о третьей жертве. Там будет и рисунок — треугольник. Инспектор даст интервью, в котором расскажет о двух первых символах. Вопросы для беседы подготовят очень тщательно, дабы создалось впечатление, будто Питерсен пребывает в полной растерянности и не знает, как подступиться к этой загадке. Будто преступник явно его переигрывает. Тогда у последнего, по мнению психолога, появится столь необходимое ему ощущение одержанной победы. А в четверговом номере, в той же рубрике, где раньше публиковали главу из моей книги о серийных преступлениях, появится совсем небольшая заметка про тетрактис, которую я написал по просьбе Питерсена, — за моей подписью. Это послужит для него доказательством: по крайней мере один человек — то есть я — знает… И я могу угадать, каким будет следующий символ — символ очередной смерти. Возможно, тогда все осталось бы в рамках задуманного им с самого начала почти что персонального поединка.
— Хорошо, допустим, план удастся, — сказал я, не скрывая удивления, — допустим, по воле случая он прочтет вашу заметку в четверговом приложении… Допустим, по воле еще более капризного случая она его остановит… Но как удастся Питерсену поймать преступника?
— Питерсен считает, что это будет только вопросом времени. Судя по всему, инспектор возлагает большие надежды на список присутствовавших на концерте: какое-то имя в конечном итоге оттуда выплывет. Но при любом раскладе он готов испробовать любые средства, лишь бы предотвратить четвертое убийство.
— Самое интересное заключается вот в чем: теперь у нас вроде бы имеется все, чтобы предугадать его следующий шаг. Что я имею в виду? У нас есть три символа, как в серии Фрэнка, и мы просто обязаны выстроить некие предположения относительно четвертой жертвы. Связать тетрактис… Но с чем? Вот об этом-то мы до сих пор ничего и не знаем — какая связь существует между покойниками и символами. У меня из головы не выходит заключение врача, Сандерса, и мне кажется, тут и кроется повторяющийся элемент: во всех трех случаях жертвы продолжали жить, перевалив, так сказать, за пределы отпущенного им срока, за пределы своего века.
— Да, правда, — сказал Селдом, — я об этом как-то не подумал… — На краткий миг взор его затуманился, словно он вдруг почувствовал страшную усталость или на него разом обрушились все возможные дополнительные гипотезы, порожденные таким выводом. И он добавил не слишком уверенным тоном, точно вынырнув из забытья: — У меня появилось дурное предчувствие. Я посчитал удачной мысль напечатать в газете все три символа серии… Но пожалуй, от завтрашнего дня до четверга останется слишком много времени.
Глава 18
Я до сих пор храню номер «Оксфорд таймс» за тот понедельник, ведь газета стала сценой для спектакля, специально разыгранного для одного читателя-призрака. Глядя сейчас на выцветшую фотографию мертвого музыканта и нарисованные тушью символы и перечитывая заданные Питерсену вопросы, я вновь чувствую — вернее, мне опять чудится, — будто в мою сторону тянутся холодные пальцы, будто они касаются меня на расстоянии. Я опять и опять слышу дрогнувший голос Селдома, когда в пабе он прошептал, что, пожалуй, до четверга остается еще слишком много времени. Именно теперь, созерцая запечатленные на бумаге символы, я особенно четко представляю себе, какой ужас вызывали у него факты, свидетельствующие о том, что любые его догадки и гипотезы в реальной жизни вдруг начинают жить собственной таинственной жизнью.
