Исход плебеев на Священную гору
Меж тем с годами Риму стала угрожать опасность не только извне, но и изнутри. Все более и более обозленными становились римские плебеи, простой народ – потомки тех, кто переселился в Рим в более поздние времена и не был принят в древние роды. Плебеев не считали за римских граждан, и у них не было никаких политических прав, хотя повинности, в том числе и воинские, они несли на равных с патрициями, то есть знатью, полноправными римлянами.
Недовольство плебеев росло как на дрожжах и рано или поздно должно было выплеснуться. И вот однажды на римском форуме появился старик: худое изможденное тело его в грязных лохмотьях покрывали рубцы и шрамы, спутанные волосы и клочковатая борода придавали ему вид поистине скорбный и неприкаянный. Но даже под такой безобразной личиной в старике узнали славного когда-то центуриона, доблестного воина и командира. Наперебой стали спрашивать, какие-такие несчастья обрушились на него, что отныне ходит он по городу бос и оборван.
Старик, дождавшись, пока вокруг него соберется немалая толпа, стал рассказывать, что ушел на войну с сабинянами, а в то самое время враги разорили его землю, сожгли и дом, и урожай, разграбили все добро и угнали скот. Когда же вернулся он с войны, тотчас стали требовать с него уплаты налогов, и для того пришлось ему влезть в долги. В счет растущего долга отдал он сперва землю, доставшуюся от отца и деда, а после и сам ушел к заимодавцу в кабальное рабство. В ужасе смотрели собравшиеся на следы побоев, оставшиеся на теле старого воина. Ярость закипала в их сердцах, и вскоре о той истории знал уже весь город.
Разъяренная толпа бросилась крушить двери долговых тюрем и выпускать на свободу невольников, таких же грязных и заросших, как старый центурион. Смута охватила Рим, и многие жители старались не выходить из своих домов. Одним богам известно, чем закончился бы этот мятеж, если б на форум лично не прибыли оба консула того года, Публий Сервилий и Аппий Клавдий. Консулов окружило кольцо недавних невольников, крича и показывая побои и шрамы: дескать, вот какова награда за верную службу Риму – плеть да колодки! Под угрозой расправы консулы собрали сенат из тех, кто осмелился переступить порог своего дома, и обещали с этим вопросом немедленно разобраться.
Тут явился гонец с новостью не только грозной, но и несвоевременной: племя вольсков собрало армию и выдвинулось на Рим. Патриции погрузились в глубокое уныние, ибо в мятежном Риме некому было дать врагу достойный отпор, плебеи же возликовали: ныне чужеземцы отплатят надменной знати за все их горести и беды, и призывали друг друга не записываться в войско.
Видя двойную опасность для города, консул Сервилий, известный нравом более взвешенным и мягким, нежели Аппий Клавдий, вышел к плебеям и говорил так: «Враг у ворот. Возможно ли думать о чем-то, кроме войны? Разве к чести вашей защищать свой дом лишь в обмен на уступки, разве к чести сената эти уступки давать под угрозой?» Однако слова свои Сервилий подкрепил обещанием, что отныне никто не сможет держать человека в неволе, лишая его возможности записаться в войско, и отныне никто в уплату долга не заберет ни имущества, ни семьи воина, пока тот в походе. Тотчас из долговых тюрем устремились на форум желавшие записаться в войско. С этой армией консул Сервилий разгромил врага и вернулся в город.
По возвращении с войны плебеи надеялись, что обещания свои Сервилий закрепит в законах, и ждали, что он и в дальнейшем облегчит их положение. Однако вопреки всем ожиданием другой консул, Аппий Клавдий, желая угодить сенату, стал вершить суровый суд по долгам, и всех должников вернули обратно в тюрьмы. Оскорбленный народ явился к Сервилию, корил его за неверность слову, показывал раны, полученные на войне. Но Сервилий переубеждать сенат не осмелился и оттого сделался неугоден и знати, и народу.
О том, насколько презираема плебеями стала после таких событий консульская власть, свидетельствует вот какой эпизод. Консулы поспорили, кому из них освящать только что построенный храм Меркурия. Сенат решение дела передал народу, и народ избрал для этой почетной роли центуриона Марка Летория, человека известного, но по статусу недостойного такой чести – лишь бы опозорить обоих консулов.
В смятении и злобе закончился для Рима год: избрали новых консулов, но и при них ничто не изменилось к лучшему. На сходках плебеи стали обсуждать, не настала ли пора навеки покинуть Рим и зажить собственной жизнью, без надменных патрициев и их притеснений? И вот в одно ошеломившее Рим утро 494 года до н. э. плебеи собрали нехитрый свой скарб и ушли из города на Священную гору, расположенную в трех милях от него на другом берегу Аниене. Безмолвно наблюдали патриции страшный этот исход, когда сквозь ворота все тек и тек поток мужчин и женщин, стариков и детей – пусть неполноправных, но все-таки римлян. Плебеи же на Священной горе, прозванной так за то, что с нее авгуры любили следить за полетом птиц, разбили лагерь, обнесли его валом и стали ждать, что предпримут консулы.
В городе несколько дней обсуждали, что делать, и наконец постановили отправить к плебеям посредника, Менения Агриппу, человека красноречивого и к тому же плебейского рода. Менения как своего без помех пропустили в лагерь и стали спрашивать, зачем тот пришел, ведь они не собираются возвращаться в город. «Я пришел рассказать вам историю, – бесхитростно отвечал Менений. – Послушайте. Когда-то все части человеческого тела действовали не вместе, а так, как каждой заблагорассудится. И однажды все они возмутились, что их старания идут на пользу одному лишь желудку: рука берет пищу, зубы пережевывают, горло глотает, и только желудок сидит себе преспокойно в середке на всем готовеньком и радуется. Договорились они меж собой ничего не делать, чтобы уморить желудок, но вскоре сами зачахли. Тогда-то поняли они, что желудок не только получает пищу, но и распределяет между всеми частями тела, и стали жить в согласии».
Выслушали плебеи рассказ Менения и, посовещавшись, решили примириться с патрициями, потребовав только, чтобы у плебеев появились свои защитники, народные трибуны, чтобы перед консулами отстаивать права народа, – неприкосновенные и избираемые лишь из плебеев. Менений отнес в Рим требования мятежников, сенат, недовольный ими, все же согласился, и плебеи вернулись в город.
Война Кориолана
В те годы жил в Риме знатный юноша Гней Марций по прозвищу Кориолан. Прозвище свое он получил в награду за воинскую доблесть. Однажды римляне осадили захваченный вольсками город Кориолы и все свои силы бросили на осаду, забыв, что на лагерь их могут напасть со стороны. Так и произошло: внезапно ударили подоспевшие вольски, и в тот же момент осажденные предприняли вылазку из города. На страже у города стоял Марций с отрядом, который не только успешно отразил эту вылазку, но и сумел ворваться в город через открытые ворота. Там люди Марция устроили резню, сам же он, подхватив факел, поджег ближайшие к городской стене дома. Видя зарево и слыша крики, вольски решили, что город взят, и нападение их удалось отбить без особого труда, после чего основные силы бросились на помощь Марцию. Так был взят город Кориолы, а молодой Марций в этом походе славой затмил самого консула.
После возвращения плебеев со Священной горы, когда страсти вокруг их исхода немного поутихли, среди патрициев стали поговаривать, что пора бы взять назад данные плебеям уступки. Тогда же случился в Риме неурожай, и долго сенат не мог нигде закупить зерна, пока наконец его не привезли с Сицилии. Сенаторы стали решать, по какой цене продавать хлеб плебеям. Резко высказался на этот счет Гней Марций Кориолан, один из ярых противников трибунской власти. «Если бы они хотели, как и прежде, низких цен на хлеб, то вернули бы патрициям исконные их права и не добивались большего, – заявил Кориолан. – Теперь же, возомнив себя равными нам, пусть платят и равную с нами цену за хлеб».
Рассуждения Кориолана даже сенату показались слишком суровыми, плебеев же возмутили до глубины души. Не сумев задушить их свободу, патриции теперь отбирают у них пищу, а палач Кориолан ставит перед выбором: рабство или смерть. Не избежать бы Кориолану народной расправы, если бы трибуны не вызвали его на суд. Сперва тот насмехался над ними: разве могут судить его простые плебеи? Но вскоре Кориолан понял, что события приобретают оборот серьезный и для него трагический, потому что плебеи Рима вновь ополчились на патрициев и сенат решил успокоить их, принеся в жертву народному гневу своего бывшего героя. На суд Кориолан не явился и был осужден заочно на изгнание, так что отправился в земли вольсков, лелея надежду на месть.
У вольсков Кориолана радушно принял их предводитель Аттий Туллий, ненавидевший Рим и не раз сталкивавшийся с Кориоланом на поле боя. Нынче общая месть объединила бывших врагов: Аттий Туллий жаждал отомстить Риму за отобранные земли, погибших мужей и позор поражений, Кориолан – за предательство своего же собственного народа. Вместе составили они план будущей войны против Рима. Опасаясь, что вольски устали от неудачных сражений и более не двинутся в поход, полководцем провозгласили Кориолана, и присутствие столь прославленного воина из римлян в их стане зажгло в вольсках поугасший, казалось, боевой дух.
