Визин обернулся к ним.
— Извините, — сказал он, — я слышал ваш разговор о переселении животных. По-моему, интересная идея.
Они посмотрели с недоверием.
— Я серьезно! — убеждающе произнес Визин. — Идея — будь здоров! Вопрос, как они привыкнут?
— А чего им не привыкнуть? Тут лед — и там лед, — сказал один.
— Там другой лед.
— Да как же другой? Лед есть лед.
— Нет, друг. Лед льду рознь. Как и земля земле.
— Привыкнут, — сказал другой.
— Видите ли, — сказал Визин, — память — такая штука, такой сложный и хитрый механизм… В общем и за сто лет этот пингвин свою Антарктиду не забудет. И захочет — да не получится. Тут я, ребята, по этой части кое-что читал. Вот, скажем, ты что-то хочешь забыть, а — никак. Конечно, организм обладает забывательными способностями, факт. Но иногда их бывает недостаточно. Особенно если что-то очень укоренилось в памяти.
— Пингвины не живут сто лет, — сказал первый.
— Притом, — сказал второй, — если забывательные способности не срабатывают, то можно что-нибудь впрыснуть, и — привет. Мать родную позабудешь. Не так?
— Ну… не совсем так. Разве всем впрыснешь? А новое поколение? От впрыснутых-то еще нормальные рождаться будут. Это сколько же времени надо всем подряд впрыскивать, чтобы уж чисто впрыснутые рождались?.. Да и что впрыскивать?
— Что, не изобрела еще наука, что ли?
— Да вроде, нет. Не слышал. Разве что, может быть, где-нибудь какие-нибудь опыты ведутся. На Западе.
— Значит, думаешь, нельзя переселить?
Визин только что собирался ответить, как к нему подошла стюардесса, другая, не та, что предлагала минеральную воду, — и тихо сказала:
— Вам радиограмма.
На клочке бумаги четким ученическим почерком было написано: «Успокойтесь. Скоро будете у цели. Тошнота, сонливость и головная боль пройдут. Опыты по пингвинам и б. м. ведутся и успешно. Впрыснуть можно. Лина.»
Стюардесса протянула новую таблетку — серебристого цвета чечевицу, размером с копейку. Визин кивнул, взял ее и сразу проглотил… Собеседники отплыли. А те, справа, почему-то остались.
— Интересно, — сказала женщина, — а у них тут мармалад дают? Ужасно обожаю мармалад, особенно светлый.
— Вряд ли, — сказал мужчина. — Раз до сих пор не предлагали… Впрочем, можно попросить.
— Конечно… Для кого-то и коньяк можно, а для кого простого мармалада нет. А ведь у них тут все можно достать.
Визин поднялся, выбрался в проход, остановился над парой и отчетливо произнес:
— Когда человек говорит «соваршенно» и «кофэ», мне хочется плюнуть и уйти: когда он говорит «лаболатория» и «мармалад», мне хочется всыпать ему плетей; но когда он говорит «волнительно», мне хочется убить его на месте.
— Послушайте вы, шизофреник! — грозно поднялся тщедушный спутник золотоголовой…
Но Визин уже сидел на своем месте. И в эту минуту к нему явился Мэтр.
— Ну что, Гера? — сказал он. — Летишь?
— Лечу, — ответил Визин.
— А твой полет, Гера, средство или цель?
— Цель.
— А мотивы?
И тут Визин не нашелся, что ответить, и Мэтр печально покачал головой.
— Гера, Гера. Видно, я был плохим учителем. Если научил тебя лгать.
— Молчи, — озабоченно сказал Мэтр. — У кого это было-то? У Гете, кажется. Ну да. Те, говорил он, у кого мы учимся, верно называются нашими учителями, но не каждый, кто нас учит, заслуживает этого имени. Вот, Гера, и выходит, что я не заслуживаю. Он, между прочим, и еще одну вещь сказал: «Ошибка относится к истине, как сон к пробуждению. Пробуждаясь от ошибок, человек с новой силой обращается к истине»…
— Герман Петрович! Герман Петрович! — трясла его за плечо стюардесса, та, первая. — Мы приземлились!..
«Стоп! — сказал Визин, напрягаясь изо всех сил. — Стоп. Теперь уже окончательный стоп, брат Визин, коллега…»
Голова не болела, тошноты не было.
4
После трех посадок и двух пересадок с ожиданиями, на рассвете следующего дня Визин очутился в небольшом самолетике, который повисел в воздухе около полутора часов и затем нежно приземлился на уютном зеленом поле с одной-единственной взлетно-посадочной полосой. На краю поля белели два служебных домика, неподалеку от них поник на шесте «колдун» безветрие, штиль. Пассажиров ждал старенький, запыленный автобус.
Не спеша погрузились, тронулись, выехали на шоссе. И вот, минут через десять, когда поднялись на пригорок, взору Визина открылась прямая, одноэтажная улица с озером справа; потом озеро заслонилось более высокими строениями, показалась круглая площадь. Автобус плавно вкатил на нее, развернулся и остановился возле гостиницы. Визин выбрался. Здравствуй, Долгий Лог!
Ему сразу же дали номер, причем, вежливая администраторша сочла необходимым отметить, что таких номеров в гостинице всего три. Ему это не понравилось; ему хотелось бы поселиться здесь если уж не инкогнито, то, по крайней мере, не афишируя себя — для покоя, для свободы. А тут — будьте любезны! — сразу лучший номер; то есть гостиница определенно была поставлена в известность, его ждали. Однако Визин все-таки не мог не поблагодарить администраторшу, взял ключ и поплелся по лестнице наверх. Он отыскал свою дверь, вошел, зашторил окно и, не раздеваясь повалился на кровать…
Ему показалось, что он спал очень долго, однако проснувшись, ни бодрости, ни свежести не почувствовал, как будто и не спал вовсе, а маялся на жаре, на изнурительной работе. Что-то его с самой минуты приземления здесь, в у-черта-на-куличкинском Долгом Логу, насторожило, призвало внимательно оглядываться, присматриваться ко всему, быть начеку; он был уверен, что прибыл в не совсем обычное место — оно никак не могло быть обычным, потому что Визин, без сомнения, попал в полосу необычного: необычные события, предшествовавшие его решению ехать, необычный междугородный телефонный разговор, необычное решение с сожжением мостов, необычный перелет… Этот перелет вспоминался сейчас, как дурной сон. Очкастый студент и все связанное с ним, демонологи в тени аэровокзала, плешивый телепат, ревнители преобразования фауны, худощавый Дон-Жуан на пенсии и его златоверхая спутница, радиограмма — все мельтешило, бурлило, гудело, никак не желая укладываться в памяти… Визин поспешно поднялся и обшарил все карманы, все, что можно было обшарить, — радиограммы не было… Сейчас он вспомнил, что прочтя ее там, в самолете, опустил руку с ней на колени, а второй рукой взял протянутую стюардессой таблетку, после чего наступило какое-то иное бытие… Возможно, он обронил этот листок с текстом, или его забрала та странная стюардесса…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
