— Вот, — сказал он, протягивая Анджело воззвание на английском и итальянском. — Вам следует вывесить это при входе.
Анджело едва взглянул на воззвание:
— Черный сегодня день…
— Увы, это необходимость.
— Могу я спросить, надолго нас закрывают?
— Полагаю, до конца оккупации.
— Что ж, поздравляю, капитан Гулд. За всю войну «Зи Тереза» ни разу не закрывалась, ни разу. Вы сделали то, что не удалось ни нашим фашистам, ни немцам, ни бомбежке союзников. Заставили меня закрыть двери перед жителями Неаполя.
— Мне жаль, что вверг вас в убытки, — сухо бросил Джеймс.
— Тут не в деньгах дело, — тихо сказал Анджело. — В национальной гордости.
В глубине каждого грузовика с поставками засели, притаившись, вооруженные штыками солдаты, получившие приказ рубить по рукам при всякой попытке воровства союзного имущества. Трое суток госпиталь наводняли scugnizzi с отрубленными пальцами, лишь на четвертые уличные воришки уяснили себе, что теперь обворовывать грузовики не безопасно. Между тем наказание за проституцию или торговлю ворованным ужесточилось до десяти лет тюрьмы. На шоссе, ведущих в город, объявления извещали о распространенности венерических заболеваний. Джеймс лично проводил занятия, разъясняя симптомы и опасности сифилиса, специально для солдат, только что вернувшихся с передовой. Вскоре он обнаружил, что хоть сообщение о несметном в Неаполе количестве проституток, зараженных сифилисом, его аудитория и встречает одобрительным гулом, однако заимствованная по знакомству у военных медиков пара устрашающих диапозитивов с изображением пораженного мужского члена повергла в ступор даже самых закаленных в боях солдат.
В какой-то степени все эти меры себя оправдали. Явные признаки упадка и коррупции, так пышно расцветших в Неаполе, исчезли почти за одну ночь. Улицы, обычно заполненные получившими отпуск военными, шнырявшими по разным барам в поисках местных женщин, теперь сделались скучней и тише. Дошло до того, что майор Хеткот вызвал к себе в кабинет Джеймса с Эриком, чтобы их поздравить.
— Учтите, я не сказал, что вы отлично поработали, — намеренно подчеркнул он. — Просто на сей раз вы хотя бы не сели в лужу.
И все же с новым порядком не все складывалось столь успешно, как казалось. Во-первых, Джеймс понимал, что хоть черный рынок и загнан в подполье, он едва ли испытывает крупные неудобства. Его информант доктор Скотерра не без удовольствия сообщил, что единственное, чего Джеймс достиг, регулируя торговлю пенициллином, — подскока его цены на черном рынке в полтора раза. Соответственно: тем, кому он был необходим, приходилось, чтобы собрать требуемые средства, включиться в еще более противозаконную деятельность. Теперь, когда бордели были запрещены, возвращавшиеся с передовой солдаты вместо того, чтобы, как прежде, тихо по одиночке или по двое «отваливать» на улов женщин, проводили свои отпуска в шумных пьянках, зачастую в драках находя выход скопившемуся тестостерону. Не слишком снизился и рост болезней, распространяемых половым путем. Несмотря на все лекции, венерических болезней в союзных войсках насчитывалось больше, чем боевых ранений.
Джеймс по-прежнему продирался сквозь скопления требовавших проверки брачных дел, но теперь работа шла быстрее, так как он взял за правило отказывать всем желающим вступить в брак, если не обнаруживалось веских причин для разрешения.
— А пока, — говорил он Эрику, — ни одной не нашлось. По сути, теперь, наверное, только монашке и светит выйти за британского военного.
Эрик поморщился:
— Такое возможно?
— Теоретически.
Эрик вздохнул:
— Признаться, Джеймс, мне это как-то не очень…
— Мне тоже. Но приказ есть приказ.
Виолетта Картенца, 19 лет: рекомендовано отказать в виду «неряшливого ведения домашнего хозяйства». Серена Тиволони, 20 лет: «чересчур развязна». Розетта Марли, 24 года: «слишком вертлява». Наталия Монфредо, 19 лет: «чересчур суеверна». Теперь перед Джеймсом сидела и, скромно потупившись, отвечала на вопросы некто Мартина Фонтанелле; на столе, намеренно не замечаемый обоими, лежал набитый деньгами конверт. Джеймс встал, не притронувшись к конверту, и черкнул в ее деле всего одно слово: «взятка».
Сильвана Сеттимо, 20 лет: эта сразу и без обиняков сообщила, что она все еще девственница. Ход козырной. Если так оно и есть, как тут скажешь, что она девушка недостойная, тем паче проститутка. Но что-то настораживало в этих невинных, широко распахнутых глазках. Джемс сказал ей, что должен кое-что проверить и отправился пообщаться с ее женихом, веселым артиллеристом из Лондона. Тот подтвердил, что с Сильваной не спал.
— Мы оба хотим подождать до женитьбы, — сказал он. — Другие парни считают меня идиотом, раз я, как говорится, не прощупал товар до покупки. Но, уверен, мама тоже бы поспешности не одобрила. Пусть я не современный, такой уж я есть, да и Сильвана такая же.
Не удовлетворившись этим ответом, Джеймс обратился к военному врачу, который одалживал ему слайды для занятий с солдатами.
— Можно имитировать девственность?
— Чтобы обмануть мужа в брачную ночь или врача?
— И то и другое.
Врач задумался.
— Первое вполне возможно. А что вас, собственно, смущает в этой девице?
— Не верится что-то. — Джеймсу вспомнились его собственные полунамеки в разговорах с Джейн и затем внезапная откровенность ее письма. — Наверное, потому, — медленно произнес он, — что она это говорила без всякого смущения.
— Что ж, если хотите, могу ее осмотреть.
Сильвана охотно согласилась на медицинское обследование, и на какое-то время Джеймсу показалось, что он ошибся. Но после обследования врач позвал его к себе в кабинет.
— Вот вам ее девственность!
И вручил Джеймсу стальной поднос с маленьким пластичным шариком величиной с каштан.
— Вы шутите?
— Глядите!
Взяв скальпель, врач полоснул по шарику. После некоторого сопротивления оттуда внезапно хлынула темная кровь.
— Скорее всего, свечной воск, — предположил доктор. — Для мягкости растерли с оливковым маслом, затем из него скатали шарик нужного размера.
— А кровь настоящая?
— Да вы что! Иначе бы она свернулась. Впрочем, подделать кровь довольно просто.
— Да, уж на это они мастера! — заверил его Джеймс, вспомнив про священников и про мощи. — Здесь такие штуки в большом ходу. Интересно, когда читают вслух Библию, эта кровь так же пузырится, как кровь святого Джованни?
— Не знаю, откуда она шарик раздобыла, но ясно, стоило это немалых денег.
«Зи Тереза», как и прочие рестораны, закрылась, и у Джеймса теперь не было никакого спасения от кулинарных изысков Маллони, иными словами, никакого спасения от консервированной «Тушенки с овощами».
— Послушайте, Маллони, вы вполне убеждены, что вы повар? — спрашивал Хоррис.
Хорриса недавно подключили к работе их группы; майор Хеткот решил, что Джеймс заслужил право на некоторую помощь.
— О да. С ножом в руки родился, — мрачно отвечал Маллони.
Что, как пришло в голову Джеймсу позже, не было, по существу, ответом на поставленный вопрос.
Прикрытие ресторанов особенно болезненно переживал Слон — Джеффрис. Отлученный от своей высокоэффективной морской пищи, теперь супер-заряд для своего либидо он черпал лишь во всевозможных талисманах, и всякий раз, когда Джеймс его встречал, был то в новом ожерелье с ладанкой, то с новым амулетом или с брошью, приколотой ему непоседливой Эленой. Джеффрис полунамеками сообщил Джеймсу, что в последнее время почти перестал соображать, чего та от него хочет.
— Они тут проделывают такое, что англичанкам и не снилось, — признавался он. — Кое-что, ей-ей, просто закачаешься. И будь ты проклят, если не перевернешься наоборот и не проделаешь с ней то же еще разок.
Джеймс выдавил из себя сочувственный вздох.
— Понимаешь, — с тоской сказал Слон, — у Элены теперь возникла куча свободного времени. Закрыли школу, где она, вроде, преподавала. Когда работала, так хоть, по крайней мере, уставала. А теперь заведется, удержу нет.
— Если тебе надоело, — сказал Джеймс, — почему бы ее не турнуть?
Слон погладил усы, устремив взгляд в пространство.
— Легко сказать, старина. Легко сказать.
Они сошлись во мнении, что в тех редких случаях, когда Маллони способен дополнить их рацион солониной, Слону надо помогать, подсовывая добавки, поскольку теперь весь Неаполь твердо убежден, что именно этот продукт производит возбуждающий эффект. В солонинные вечера Слон сидел в одиночестве, с выражением твердой решимости поглощая свой ужин, а, отужинав, тотчас срывался с места, торопясь к своей возлюбленной, пока не иссякло действие мясной пищи.
Как-то вечером, он отвел вышедшего на прогулку Джеймса в сторонку.
