Энтони Капелла
Брачный офицер
ЧАСТЬ I
Вызывает беспокойство рост заявлений со стороны офицерского и низшего состава о желании вступить в брак с итальянками. Командирам строжайше надлежит предпринять необходимые меры для предотвращения подобных браков.
Бюллетень Главного военного управления, № 3, Неаполь, 5 сентября 1944.
Глава 1
В первый раз в жизни Ливия Пертини влюбилась в тот самый день, когда ее любимица, буйволица Пупетта, победила на конкурсе красоты.
С незапамятных времен жители деревни Фишино в праздник урожая абрикосов устраивали не только состязание на самый вкусный абрикос, из тех, что зрели в многочисленных садиках, тянувшихся по склонам горы Везувия, но еще и конкурс на самую красивую девушку здешней округи. Соревнование по абрикосам бессменно проводил отец Ливии Нино, так как, казалось, именно у него, хозяина деревенской остерии, самый изысканный гастрономический вкус; главным же судьей конкурса красавиц был священник Дон Бернардо, потому что, считали все, мужчина, принявший обряд безбрачия, как раз и может внести должную объективность в подобное мероприятие.
В сравнении с абрикосовым соревнованием конкурс красавиц обычно проводился с меньшим азартом. Отчасти, возможно, потому, что тут обходилось без подкупа, взяток или кражи из чужого сада, постоянно случавшихся при абрикосовом конкурсе. Но еще и потому, что почти все деревенские девушки были сплошь темноволосые, с оливковой кожей и округлыми формами, что немудрено при здешней жизни на свежем воздухе и постоянном употреблении пасты. Потому определить, в которой из девиц означенные черты слились в наиболее привлекательном виде, особого труда не составляло. С абрикосами же дело обстояло совсем иначе. При каждом извержении Везувий покрывал свои склоны плотным слоем превосходного натурального удобрения — поташа. Выходило, будто сама гора способствует возникновению многих плодов и овощей, каких больше нигде во всей Италии не найдешь, а значит и расцвету кулинарного искусства, что с лихвой окупало ущерб от бедствий, случавшихся время от времени в этой местности. Появились новые разновидности абрикосов — тугощекие «Cafona», сочные «Palummella», сладкие с горчинкой «Boccuccia liscia», похожие на персик «Pellecchiella» и — с колючей кожицей, притом необыкновенно сочные — «Spinosa». Каждый сорт имел своих горячих поборников, и суждения вокруг достойнейшего вызывали, пожалуй, ничуть не меньше горячих дебатов, чем случалось при выборе крестьянина, взрастившего самый лучший плод.
Ливия ушла с головой в работу, ей было вовсе не до этих состязаний. Любой праздник для маленькой остерии означал, что приготовление обеда в этот день требует времени много больше, чем обычно. Поднявшись до рассвета, Ливия и ее сестра Мариза готовили посуду, чтобы потом выставить на столики, тянувшиеся по всей длине террасы, укрытой от нещадного полуденного солнца оплетавшим ее виноградом. Да и вообще Ливия косо смотрела на эти конкурсы: в смысле абрикосов — тут, как говорится, на вкус, на цвет… Что до отбора красавиц — девчонки в деревне всем известны. Уже заранее все знали, что победу присудят кому-нибудь из сестер Фарелли, и ей, Ливии, незачем выставляться и позориться на радость победительнице. Словом, в то время как односельчане, сойдясь на площади, спорили, подбадривали участвующих, шикали, били в ладоши, Ливия, сосредоточившись на приготовлении закусок, проворно уворачивала burrata в свежие листья асфоделя.[1]
— Эй! — выкрикнул юношеский голос из помещения, служившего одновременно и баром, и залом. — Есть кто-нибудь?
Руки Ливии были облеплены влажной бурратой вперемешку с обрезками листьев.
— Нету! — выкрикнула она.
После короткой паузы голос произнес:
— Ты, верно, ангел или святой дух? Раз никого нет, кто ж отвечает?
Ливия скорчила гримасу. Шельма, остряк!
— Обслуживать некому. Я занята.
— Так сильно занята, что не подашь и стакана limoncello изнывающему жаждой солдату?
— Именно, — отрезала Ливия. — Сам себе налей, а деньги положи на стойку. Все кладут.
Снова пауза.
— А если обману, оставлю меньше?
— Нашлю на тебя порчу, мало не покажется. На твоем месте рисковать бы не стала.
Послышался звук откупориваемой бутылки, затем бульканье щедро наполнявшей стакан крепкой отцовской лимонной наливки. В кухню заглянул парень в солдатской форме. В одной руке наполненный стакан, в другой монеты.
— Решил, положу я денежки на стойку, как вдруг заявится какой-нибудь мерзавец и стянет, а ты подумаешь, будто это я тебя надул, тогда уж мне впрямь не поздоровится, страшно представить. Уж лучше, думаю, сам отдам.
— Вон туда клади! — Ливия ткнула локтем в сторону комода.
Но заметила, что парень очень даже хорош собой. Недавно введенная Муссолини ладная черная форма красиво подчеркивала стройный торс и широкие плечи. Карие глаза насмешливо сверкали из-под солдатской пилотки, щеголевато заломленной на густых кудрях.
Оливковая кожа, белоснежные зубы и лукаво-самоуверенный прищур дополняли общее впечатление. Pappagallo, презрительно окрестила его про себя Ливия. Попугай. Так у них называли молодых парней, вечно мнивших себя красавцами и выставлявшихся перед девчонками.
— Что ж ты тут делаешь? — спросил парень, опершись о комод и не сводя с нее глаз. — Я думал, все должны быть на площади.
— Святая Чечилия, помоги ему!
— С чего это? — удивился он.
— С того, что ты, видно, слаб на глаза. Или умом не вышел. Не видишь, чем я занята?
Такой резкий отпор мог бы в момент отвадить нежелательного посетителя, но юный солдат, как видно, был не слабого десятка.
— Ну, как же, вижу, стряпаешь.
— Глядите-ка! — презрительно бросила она. — Святая все же сотворила чудо. Теперь убирайся, ты исцелен.
— Знаешь что, — сказал парень, переступив с ноги на ногу и отхлебнув из стакана, — а ты гораздо красивей, чем девчонки на конкурсе.
Ливия пропустила комплимент мимо ушей.
— Вот зачем пожаловал. Ясное дело! Потянуло на красивых девчонок поглазеть.
— Если честно, это мой приятель Альдо сюда рвался. Да у вас и смотреть-то больше не на что. Наш гарнизон стоит в Toppe Эль Греко.
— Значит, ты фашист? — холодно спросила Ливия.
Парень замотал головой:
— Обыкновенный солдат. Охота на мир посмотреть. А то жить всю жизнь в Неаполе — скука смертная.
— Ну и вали, смотри себе, только дверь с той стороны закрой. Недосуг мне с тобой болтать. — Ливия заворачивала шарики бурраты в листья асфоделя, сплетая листья так, чтобы получалось подобие корзиночки для сыра.
Красавец не сдавался.
— А ты грубая, — добродушно сказал он.
— Грубая — не грубая, дел полно.
— Тебе дела для разговора не помеха, — заметил он. — Вон, ты уж, смотрю, целую дюжину навертела. Я, например, мог бы относить заполненные тарелки и приносить чистые. — В подтверждение парень потянулся к тарелкам. — Заметь, стараюсь тебе помочь!
— Пока только мешаешь. Эти тарелки надо отнести на другой столик.
— Ладно, давай договоримся, — сказал он. — Я уйду, если ты меня поцелуешь.
Ливия возмущенно вскинулась:
— Quanne piscia 'a gallina, cazzo![2] Уж этого не дождешься, придурок! Убирайся сию же минуту!
— Я же от чистого сердца, — не унимался парень. — Понимаешь, я в тебя влюбился. Как же не поцеловать девушку, если влюбился?
Ливия с трудом смогла сдержать улыбку. Но тотчас вновь ее лицо сделалось строгим.
— Нечего зря языком молоть! Мы друг друга и знать-то не знаем.
— Легко поправимо. Меня звать Энцо. А тебя…
— Занята я! — выпалила она.
— Очень рад познакомиться, Занятая! Теперь поцелуешь меня?
— Нет!
Уже покончив с закусками, Ливия принялась нарезать лимоны для friarelli, горьковатой разновидности брокколи.
— Тогда я это себе воображу. — Парень откинул голову назад и прикрыл глаза. На губах заиграла улыбка. — У-у-у-м-м, — мечтательно протянул он. — Знаешь, Занятая, а ты отлично целуешься. У-м-м-м… Давай-ка еще разок!
— А не больно? — ехидно заметила Ливия.
— Больно? Почему?
— Да я себе вообразила, будто двинула тебе коленкой по coglioni…[3]
Схватившись руками между ног, Энцо повалился на пол.
— Ой-ой-ой! Что наделала! Теперь нам с тобой уже ни за что не сотворить пару дюжин красивых bambini,[4] а я так об этом мечтал.
— Поднимайся! — со смехом сказала Ливия. — И выметайся вон. Мне воду из пасты сливать надо.
Парень вскочил на ноги:
— Ты скажи, Занятая, есть у тебя парень? Может, я время зря теряю?
— На один вопрос отвечу «нет», — отозвалась она, — на другой «да».
Он слегка насупился, осмысливая ответ, потом, тряхнув головой, сказал:
