Писатель состроил кислую мину.
– Вот видите? – сказала Анна. – Не все ваши читатели в восторге от вашего стиля. Но вы все еще можете одуматься, месье.
Дюма опустил газету и уставился на распятие.
– Да если бы дело было в моем стиле! Эту статью писал не я. – Он протянул ей номер. – Вы только почитайте!
Анна взяла газету. От каждого прикосновения на бумаге появлялись изломы и сгибы. Наверху страницы ее приветствовал уже знакомый рисунок мужчины в историческом костюме. Под ним буквами размером с большой палец красовалась надпись:
Конец нашей республики.
Луи Наполеон планирует государственный переворот Его секретные планы раскрыты.
Дюма мерил комнату шагами.
– Мне конец, – повторял он снова и снова.
– Тихо, – прошипела Анна. – Дайте мне прочитать.
Шрифт был мелким, а печатная краска растекалась по волокнам бумаги. Анна сняла очки. Поскольку тряпочки у нее с собой не было, она осторожно протерла стекла о пальто. Анна изогнула оправу и снова зажала дужки за ушами. Так-то лучше.
«Как сообщил издателю этой газеты хорошо информированный источник, Луи Наполеон – в настоящее время председатель нашего парламента – замышляет государственный переворот. Через несколько дней он намерен распустить Национальное собрание, лишить власти депутатов и провозгласить себя императором. Дабы заручиться поддержкой народа, узурпатор собирается заявить, что так он отнимает право голоса у трехсот депутатов и возвращает его простым людям. Но это просто надувательство! Никаких выборов не будет. Луи Наполеон хочет стать императором. А какой народ хоть раз выбирал императора? Парижане! Французы! Не допустите этой наглости! Не дайте повергнуть в прах идеи нашей великой революции! На баррикады!»
Подпись под памфлетом гласила: Александр Дюма, голос Франции.
– Это вступление к новому роману? – спросила Анна.
– Я этого не писал. Поймите! – воскликнул он. Отчаяние в его словах сбило Анну с толку.
– Но внизу ваше имя. И это ваша газета.
– За этим наверняка стоит один из моих наемных писателей. Мне сейчас же нужно в замок. Я должен осмотреть «фабрику романов».
Анна вспомнила слова врача, назвавшего Дюма трусом, писателем, не отвечавшим за слова, выведенные его собственным дерзким пером.
С другой стороны, страх в его голосе казался настоящим.
Дюма бросился к выходу.
– Подождите! – крикнула Анна. – Я с вами.
Глава 17. Париж, Опиталь де ла Шарите, декабрь 1851 года
Во дворе госпиталя стояла карета. Кто-то привязал к шее лошади мешок с овсом. Животное все еще было встревоженным. Дюма отцепил торбу от упряжи.
– Подождите меня! – крикнула Анна.
Монахиня открыла ей дверь. Анна выехала во внутренний двор. На брусчатку падал свет утреннего солнца.
Дюма потянул торбу. Лошадь недовольно мотнула головой и фыркнула в мешок из грубого полотна. Наконец он развязался. Дюма опустил его на землю и уже хотел взобраться на козлы.
– Месье Дюма! – снова крикнула Анна. Она почувствовала, как внутри поднимается негодование. – Сначала вы предлагаете мне помощь, а потом решаете улизнуть.
Писатель остановился на приступке.
– Это было вчера вечером. Теперь помощь нужна мне самому.
– А я вам ее предлагаю, – крикнула Анна.
Дюма забрался выше и, охнув, опустился на козлы. Он отвязал кожаные поводья, обмотанные вокруг колышка.
Этот человек еще хуже, чем можно было подумать по его романам! Анна изо всех сил толкнула колеса инвалидной коляски. В два рывка она добралась до кареты и схватилась за железные распорки козел. Сейчас станет ясно, что из себя представляет Дюма на самом деле.
– Трогайте! – тяжело дыша, крикнула Анна. – Но я крепко держусь.
Мысленно она уже видела, как ее протащили через двор и ударили об одну из колонн ворот.
Дюма посмотрел на нее. Он открыл было рот, но тут же снова его закрыл.
– Так и быть, я возьму вас с собой, графиня. Но вы должны быть готовы к одному. Я использую сцену с вами в одном из своих романов.
Вскоре Анна оказалась на козлах кареты. Инвалидное кресло Дюма привязал к откидной полке для багажа широкими кожаными ремнями. Одноконный экипаж тронулся.
Париж уже проснулся. На тротуарах толпились пешеходы. Часы колокольни спотыкались об утренний звон. Улицы заполонили грузовые тележки, которые с раздражающей неторопливостью направлялись к цели.
– Жёлчному завистнику, поступившему так со мной, придется извиняться на шпагах, – сказал Дюма.
– Вы думаете, что автор статьи сделал это из зависти? – спросила Анна.
Холодный осенний ветер трепал ей волосы и обдувал лоб. Ей казалось, будто он освежает ее мысли. Здесь, впереди, было гораздо интереснее, чем в затхлом кузове ландо. Тем не менее Анна снова надела чепец и завязала под подбородком тугой узел. Она ни за что на свете не хотела выглядеть как простоволосая жена извозчика.
– Из зависти, алчности, ненависти, – сказал ей Дюма. Его слова звучали как молитва из сточной канавы. – Мотив меня не волнует. Важно только одно – призвать виновного к ответу, прежде чем меня схватят жандармы.
Карета качалась по широкому бульвару. Дюма, стараясь изо всех сил, снова и снова взнуздывал лошадь и пускал ее рысью. Каждый раз, когда их обгоняла линейка[43], он ругался и ворчал, как шпиц на цепи.
Какое-то время Анна пропускала ругательства мимо ушей. Но до шато было еще слишком далеко.
– Эта «фабрика романов», – сказала Анна, – что это?
– Название говорит само за себя, – буркнул Дюма и дернул поводья влево.
Анна крепко схватилась за козлы.
– Но ведь мы говорим о политической статье в газете, – продолжила она. – А не о романе.
– Это слишком трудно объяснить…
Он замешкался.
– Женщине? – спросила Анна.
– Немке, – сказал Дюма.
– А я думала, вы мастер слова.
Писатель посмотрел на нее, казалось, проверяя, не высмеивает ли она его. Анна выдержала его взгляд с серьезным видом.
Дюма начал рассказ. Фабрика романов была одним из его самых блестящих изобретений и появилась во времена романа «Три мушкетера», принесшего ему огромный успех. Каждый слог из уст Дюма звучал как фанфары.
– Этот роман изменил мир. Но читатели – ненасытные звери. Они требуют все больше и больше. Что же мне оставалось делать, кроме как писать, писать, писать? В море моих мыслей каждый час царил прилив. Но мое перо уже не поспевало за чернилами. Мне нужна была помощь. Поэтому я взял свой скромный гонорар и распределил его между писателями, которым повезло меньше меня.
– Вы платите другим, чтобы они придумывали для вас истории?
– Вовсе нет! – продолжил Дюма. – Драма, как и прежде, исходит вот отсюда. – Он хлопнул себя ладонью по груди. – Я пишу черновики сам. Сцену за сценой. Слезу за слезой. Каплю крови за каплей крови. А потом мои работники излагают остальное.
