Разговорить Эмму было не так уж трудно, но Элин не переставала гадать, что же на уме у ее скрытной подруги и когда она снова попробует улизнуть, чтобы заняться ей одной ведомым делом. Но в конце концов тревога Элин оказалась напрасной, ибо после полудня из сторожки прибежал служка и сообщил, что Мартин Белкот доставил гроб для мастера Томаса и ждет дальнейших распоряжений. Эмма немедленно поднялась и отложила в сторону шитье. Лицо ее было бледным и сосредоточенным. Сколь бы важными ни были ее таинственные дела, ничто не могло отвлечь девушку от необходимости отдать дядюшке последний долг: убедиться, что тело его подобающе обряжено, положено в гроб и подготовлено к отправке в Бристоль, и присутствовать на первой заупокойной службе. Кем бы ни был покойный для других, для Эммы он — дядюшка, заменивший ей отца, самый близкий и родной человек! И она желала, чтобы при погребении ему были отданы все возможные почести.
— Я пойду одна, — решительно заявила Эмма, — я должна проститься с ним.
Она еще не видела своего дядюшку мертвым, но братья ордена, поднаторевшие в скорбных трудах, призванных примирять живущих со смертью, наверняка постарались придать покойному благообразный вид.
— Может быть, мне пойти с тобой? — предложила Элин.
— Ты очень добра, — отвечала Эмма, — но мне лучше пойти одной.
Элин вышла во двор вслед за Эммой и задержалась, глядя, как маленькая процессия направляется в церковь. Мартин Белкот с сынишкой везли на тележке гроб, а девушка шла рядом с ними. Затем плотник с сыном подняли тяжелый гроб и внесли его в храм. Эмма последовала за ними, а Элин еще некоторое время стояла, озираясь по сторонам. В этот час и гости, и служители аббатства в большинстве своем находились на ярмарке и в монастыре оставались лишь братья, занятые своими повседневными делами. Да за воротами конюшенного двора усердно скоблил лошадь юный конюх Иво Корбьера, а Турстан Фаулер, пристроившись на камне, посвистывая, начищал седло. Он был совершенно трезв и, судя по беззаботному выражению открытого, добродушного лица, давно прощен и вернул расположение своего господина.
Элин задумчиво глядела в сторону церкви, когда ее окликнул возвращавшийся из сада брат Кадфаэль. Завидя монаха, она приветливо улыбнулась.
— Мартин Белкот доставил в обитель гроб, — сообщила Элин. — Эмма сейчас в церкви, занята покойным и ни о чем другом и не помышляет. Но должна сказать тебе, Кадфаэль, по-моему, она не прочь ускользнуть из-под нашего присмотра. Во всяком случае, разок она уже попробовала. Сказала, будто хочет присмотреть на ярмарке перчатки взамен украденных. Все бы ничего, но стоило мне предложить составить ей компанию, как она тут же передумала.
— Перчатки, — пробормотал Кадфаэль, почесывая подбородок. — И впрямь чудно, с чего бы это у нее посреди лета перчатки из головы не шли.
Элин не уловила подоплеки его слов, а потому сказала:
— Что же тут чудного? Мы все знаем, что у нее украли перчатки, причем редкостной работы, — где же еще купить такие, как не на нашей ярмарке. Все это вполне правдоподобно, хотя, сдается мне, перчатки всего лишь удобный предлог.
Кадфаэль промолчал, но отправился к церкви, пребывая в немалой задумчивости. Чудным ему казалось вовсе не то, что девушка вздумала, раз уж представился случай, купить новые перчатки. Странным было стремление уверить Кадфаэля, будто на барже побывал обычный вор, и заявление о пропаже несуществующих перчаток, хотя, чтобы объяснить, откуда они взялись у нее посреди лета, ей пришлось сочинить историю с покупкой в Глочестере. Не иначе как все это время она думала о перчатках. А может быть, о перчаточнике?
Мартин Белкот и его сын установили тяжелый гроб на задрапированные козлы в приделе храма и почтительно уложили в него тело мастера Томаса. Эмма склонилась над ним и долго смотрела в лицо покойного, не говоря ни слова. Глаза ее оставались сухими. Она хотела запомнить его таким, каким видела сейчас, — отрешенным и исполненным достоинства. Он выглядел строже, чем при жизни: черты его заострились, некогда цветущее Лицо покрыла восковая бледность. Неожиданно девушке захотелось преподнести ему прощальный дар, который он взял бы с собой в могилу. Только сейчас она поняла, что в сумбуре последних двух дней у нее не было времени даже подумать о прощании. И ей показалось совершенно необходимым оставить дядюшке какой-то знак, свидетельствующий о ее любви и преданности. Что-то личное, не имеющее отношения к церковному погребальному ритуалу.
— Можно закрывать? — тихонько спросил Мартин Белкот.
От неожиданности девушка вздрогнула и взглянула на плотника едва ли не с удивлением. Осанистый, видный мастер спокойно и терпеливо ждал ее распоряжений. Сын его, серьезный и молчаливый, не сводил с девушки больших светло-карих глаз. Будучи четырьмя годами старше, Эмма чувствовала себя взрослой в сравнении с пареньком. Ей подумалось даже, что не стоило бы столь юному созданию заниматься таким скорбным делом, но тут она поняла, что глаза паренька устремлены на нее, а не на покойного и что все в нем тянется к жизни и свету. В глазах цветущей молодости смерть — не более чем тень, на фоне которой краски бытия кажутся лишь ярче. Так и должно быть, ибо соответствует промыслу Божию.
— Подождите минутку, — отвечала Эмма плотнику, — я сейчас вернусь!
Девушка выбежала из церкви и огляделась по сторонам, ища дорожку к саду. Зеленая живая изгородь и кроны деревьев подсказали ей путь. Бенедиктинцы — отменные садовники — выращивали не только превосходные фрукты, но и дивные розы. Эмма выбрала один куст, непохожий на остальные. Цветы на нем были бледно-желтыми, с розовеющими по краям лепестками. Девушка сорвала всего лишь один цветок и понесла его назад в церковь. Это был не бутон, а уже полностью распустившаяся, хотя еще и не тронутая увяданием роза. Дядюшка Эммы был не молод, он пережил пору своего расцвета. Такое подношение было ему как раз подстать.
Брат Кадфаэль видел, что девушка побежала в сад, а затем вернулась в церковь, и сам последовал за ней, но держался при этом в сторонке, в тени колонн. Подойдя к гробу, Эмма положила цветок на грудь покойного.
— Теперь закройте его, — промолвила она и отступила на пару шагов, чтобы не мешать мастеровым. Когда гроб был закрыт, она поблагодарила и плотника, и его сына, и те ушли. Брат Кадфаэль последовал их примеру — девушке требовалось побыть одной.
Эмма еще долго оставалась колено преклоненной на холодных плитах придела, взгляд ее был устремлен к закрытому гробу, стоявшему перед алтарем. Покоиться в великолепном гробу в храме прославленного аббатства и быть удостоенным особой заупокойной службы — было высокой честью. Эмма знала, что дядюшка был бы доволен тем, как достойно провожают его в последний путь. А для себя она твердо решила, что сделает все, как хотел бы он. Во что бы то ни стало.
Девушка читала молитву за молитвой, в душе ее крепло намерение осуществить то, что ей доверил дядюшка. И хоть он открыл ей часть своего замысла (и то только потому, что у него не было более близкого человека), она постарается выполнить поручение, и душа Томаса из Бристоля упокоится с миром. Ну а потом… Правда, так далеко Эмма не заглядывала, однако сердце ее было полно волнующих предчувствий. Она молода, красива да вдобавок еще и богата. Недаром сын плотника не сводил с нее глаз. Да не он один — помнится, другой молодой человек тоже смотрел на нее с нескрываемым интересом…
Наконец девушка поднялась с колен, оправила смятое платье и направилась к выходу. Обогнув колонну, она лицом к лицу встретилась с Иво Корбьером. Пока Эмма молилась, молодой человек терпеливо ждал ее в затененном углу. Но она прервала свое бдение столь неожиданно и так стремительно покинула придел, что едва не столкнулась с ним. Девушка испуганно вскрикнула, и Иво успокаивающе поддержал ее, после чего вовсе не спешил убрать руку. В церкви царил полумрак, и в нем кудри и склоненное над девушкой загорелое лицо Корбьера казались отлитыми из золота.
— Я напугал вас? Прошу прощения — этого я вовсе не хотел. Привратник сказал, что плотник доставил сюда гроб и ушел, а вы остались в храме. Беспокоить вас я не решился, но подумал, что если подожду, то смогу поговорить с вами. Поверьте, если до сих пор я не докучал вам своим вниманием, — сказал Иво порывисто, — то не оттого, что не думал о вас. Я не забывал вас ни на миг.
Эмма подняла глаза, восхищенные и очарованные. Когда бы не царивший в храме полумрак, она ни за что бы не позволила себе столь откровенного взгляда. Девушка и думать забыла о том, что ей не мешало бы высвободиться из его объятий. Наконец руки Корбьера соскользнули с плеч Эммы и коснулись ее ладоней. Сначала это было легкое прикосновение, а затем — по взаимному согласию — пожатие.
— Минуло уже целых два дня, с тех пор как я говорил с вами, — промолвил Иво, — мне они показались вечностью. Но вас окружали добрые друзья, и я полагал, что не вправе… Однако сейчас, когда мы все-таки оказались вдвоем, прошу вас подарить мне хотя бы час. Давайте прогуляемся по монастырским садам. Думаю, у вас не было времени взглянуть на них.
