— А вам, Нёа-тя?
— Восемнадцать, — ответила девушка. — Мы переехали в Сарайкет из Сетани, когда я была маленькой. А где твой дом?
— Нигде, — отозвался Маати. — То есть, когда меня отослали в школу, я… Моя семья осталась в Патае, а мне… в общем, мы больше не вместе. Теперь я — поэт.
В ее лице появился оттенок грусти. Она подалась вперед и тронула Маати за запястье.
— Тяжело, наверное, — произнесла она, не сводя с него глаз. — Всегда одному.
— Ну, не так уж, — сказал Маати, крепясь, чтобы голос его не выдал. От ее платья исходил аромат — густой, как запах пашни, и достаточно сильный, чтобы заглушить цветочное буйство вокруг. — То есть я уже обвыкся.
— Ты молодец, раз стараешься не подавать вида.
В этот миг, словно в ответ на молитву, из малого зала в дальнем конце сада выплыл андат. На нем было черное одеяние с алой нитью, скроенное в стиле Старой Империи. Маати вскочил, сунул сливу в рукав и согнулся в прощальном поклоне.
— Прошу меня извинить, — сказал он. — Андат уже вышел, и, боюсь, мне тоже пора.
Девушка ответила позой с оттенком сожаления, но Маати уже отвернулся и припустил бегом по дорожке, скрипя белым гравием. Оглянулся он, только когда догнал Бессемянного.
— Ну и ну. Какое поспешное бегство!
— Не знаю, о чем ты.
Бессемянный приподнял бровь, и Маати залился краской. Однако андат тут же жестом свернул тему и начал другую:
— Хешая до вечера не жди. Он велел тебе отправляться в дом и вычистить полки для свитков.
— Я тебе не верю.
— Стало быть, наука пошла тебе впрок, — усмехнулся андат. — Он вот-вот придет. Аудиенция у хая затянулась, но все планы на вечер остаются в силе.
Маати невольно улыбнулся в ответ. Что ни говори, совет андата насчет Хешая-кво оказался верен. Утром Маати встал, твердо вознамерившись следовать за поэтом всюду, куда бы ни отправил его хай. Поначалу старый поэт вел себя скованно, но к полудню уже вовсю объяснял Маати, что входит в обязанности андата, как это связано с обычаями утхайема и низших домов, посредством чего регулируется жизнь города. Да и Бессемянный, несмотря на лукавство, беспардонность и хитроумие, больше не казался ему злым насмешником, так испугавшим его по приезде.
— Да не равняйся ты на старика, — произнес андат. — Из меня учитель куда лучше. Взять хотя бы ту девчонку. Я тебе расскажу, как…
— Спасибо, Бессемянный-тя, но я беру уроки только у Хешая-кво.
— В этом деле он тебе не поможет. Если не захочешь узнать, как сторговаться со шлюхой.
Маати отмахнулся от него, и в этот миг из арки показался Хешай-кво. Рассерженно хмуря брови, он что-то бормотал, точно споря с воображаемым собеседником. Подняв глаза и увидев Маати, застывшего в приветственном поклоне, он улыбнулся, но улыбка вышла поспешной и вымученной.
— Я встречаюсь с Домом Тиянов, — произнес поэт. — Эти идиоты упросили хая устроить частную церемонию. Что-то по поводу договора с западниками. Точно не помню.
— Я бы хотел присутствовать, если можно, — вставил Маати. В последние дни это стало чем-то вроде клише, и Хешай-кво, как обычно, ответил рассеянным согласием.
Поэт повернул на юг и стал спускаться с холма к нижним дворцам. Маати и Бессемянный шли позади. Перед ними расстилался город: серые и красные крыши, улицы, ведущие к морю, чтобы слиться у набережной, а за ними — мачты кораблей, само море и громада неба. Казалось, эта картина родилась в воображении художника. Мир не бывает настолько совершенен и ярок. А рядом, почти неразличимо на фоне невольничьих песен и скрипа гравия под ногами, бубнил себе под нос Хешай-кво, поводя пальцами.
— Он был у хая, — пояснил еле слышно андат. — И встреча прошла неудачно.
— Почему?
Ответил, как ни странно, Хешай-кво.
— Потому, что хай Сарайкетский — жадный, мелочный и тщеславный засранец, — проронил он. — Точнее всей сути наших бед не выразить.
Маати оступился и не то хихикнул, не то поперхнулся от неожиданности. Когда поэт посмотрел на него, он попытался изобразить хоть какое-то чувство, но руки не слушались.
— Что? — испытующе спросил Хешай-кво.
— Хай… Вы только что… — пролепетал Маати.
— Он всего-навсего человек, — сказал поэт. — Ест, пьет, справляет нужду и бредит во сне, как всякий другой.
— Да, но он же хай!
Хешай-кво отмахнулся и снова пошел впереди. Бессемянный подергал Маати за рукав и дал знак наклониться. Маати подставил ему ухо, продолжая следить за тропой и поэтом.
— Он просил хая отменить одну сделку, — прошептал Бессемянный. — А хай посмеялся над ним и велел не капризничать. Хешай несколько дней готовил это прошение, а ему даже не дали озвучить все доводы. Жаль, тебя там не было. Я чуть не прослезился. Наверное, поэтому старый хрыч не хотел брать тебя с собой — ему не нравится, когда его унижают при учениках. Подозреваю, сегодня он основательно напьется.
— А что за сделка?
— Гальтский Дом взял на себя посредничество в скорбном торге.
— Скорбном торге?
— Это когда нас используют, чтобы извлечь плод из утробы матери, — пояснил Бессемянный. — Способ более безопасный, чем травяные настои, подходит даже для поздних сроков беременности. И, к хайской радости, весьма дорогостоящий.
— Боги. Неужели мы это делаем?
Бессемянный принял позу с оттенком похвалы шутке.
— Что нам велят, мальчик мой, то и делаем. Ты да я — такие же марионетки. И те, кто нами правит — не исключение.
— Я был бы очень признателен, — проворчал Хешай-кво, — если бы вы не так громко трепались за моей спиной.
Маати тут же принял позу извинения, но поэт даже не взглянул на него. Маати побрел дальше, уронив руки. Бессемянный ничего не сказал, только поднес ко рту руку и откусил от чего-то темного. Слива! Маати пошарил в рукаве — и точно, тот был пуст. Он принял позу недоумения и упрека: «Как?». Андат улыбнулся. Его безупречное лицо просияло озорством и чем-то еще.
— Ум и ловкость рук, — ответил андат и бросил ему надкушенный фрукт.
В нижних дворцах их приветствовал юноша в желто-серебряном одеянии Дома Тиянов и отвел в приемный зал. Они устроились за столом мореного дерева, где, попивая родниковую воду и угощаясь финиками (чьи косточки предварительно удалил андат), приступили к переговорам. Маати следил за беседой вполуха, думая не о словах, а об интонациях — едва прикрытой ярости и боли в голосе учителя и потаенном ликовании андата. Ему казалось, что их чувства уравновешивают друг друга: Хешай никогда не улыбнется, не вызвав у Бессемянного досады, а андат обрадуется только его отчаянию. Маати представил, как принимает власть над андатом, ввязывается в эту пожизненную брань, и ему стало не по себе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
