– Это недоразумение… Вы слышите, это недоразумение! – обратилась к оперативнику Варвара. – У вас нет оснований меня арестовывать! Где ордер?
– Все будет. И постановление, и суд… Я бы не советовал вам возмущаться. А то ведь еще и сопротивление при аресте пришьют…
От волнения голова отказывалась соображать. Варвара позволила вывести себя из квартиры и усадить в машину. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…»
Ее доставали в райотдел. И напрямую провели в смотровую комнату изолятора временного содержания. Там ее ждал грузный и пузатый милиционер с погонами прапорщика. Неприятное, изъеденное оспой лицо, прищуренные впалые глаза. С головы до ног окинул ее по-хозяйски оценивающим взглядом и без всяких предисловий потребовал:
– Раздевайся!
– Как это раздевайся? – опешила Варвара.
– Да как в баню ходишь, так и раздевайся. Смотреть буду, нет ли запрещенных предметов…
– Но вы не имеете права! Я женщина. И обыскивать меня должна женщина.
– Ну, пусть женщина тебя и обыскивает. А я буду досматривать… И не возмущайся, красавица, а то ведь хуже будет. Женщин мы не бьем, для этого есть мужики. С женщинами у нас другой разговор.
Достаточно было заглянуть в глаза этому подлецу, чтобы понять, о чем и как они разговаривают с женщинами в неформальной обстановке. Скоты!
– Ну чего стоишь? Давай, поторапливайся, пока я не разозлился.
Варвара вдруг поняла. Ее сейчас нет здесь, в этой мрачной без окон комнате. И прапорщик – всего лишь плод истерзанного воображения. Она видит его во сне, в страшном сне. И нужно подчиняться этому видению. Станешь перечить, еще глубже увязнешь в кошмаре. А разденешься – глядишь, и проснешься или от стыда, или от прикосновения.
Она разделась догола. Стыдно было до ужаса. Но спасительное пробуждение так и не наступило. А прикосновений не было. Прапорщик жадно ощупал ее взглядом, но рукам волю не дал. Пальцами перебрал ее кофточку, юбку. Обследовал пакет с вещами, которые догадались ей всучить родители. Вытащил из косметички режуще-колющие предметы, заставил снять сережки и кольца, на туфлях сломал каблуки. Дескать, из супинатора можно изготовить шило. Варвара удивилась. Но и это проявление эмоций не смогло вырвать ее из сна.
Она оделась, собрала вещи, которые ей разрешили иметь при себе, и под конвоем отправилась в камеру.
– Стоять! Лицом к стене!
Молоденький сержантик с нахальными глазами открыл решетчатую дверь.
– Руки за спину! Голову вниз! – снова скомандовал он.
И рукой подтолкнул вперед.
А когда она встала лицом к стене возле камеры, жадно зашептал на ухо:
– Хочешь, я к тебе сегодня приду! За жизнь поговорим, да. Я шоколадку принесу…
И так, как будто она уже согласилась, облапал загребущей рукой ее грудь.
Варвара едва удержалась от того, чтобы не влепить ему пощечину. Этого она не сделала, но дернулась, отступила на шаг в сторону.
– Ты чего дергаешься, как та кобыла необъезженная! Я ж ведь и объездить могу!
Интуиция подсказала, что не стоит ударяться в полемику. Ничем хорошим это для нее не закончится. Сержант выйдет из себя и тогда уж точно постарается привезти свою угрозу в исполнение…
Варвара промолчала, и за это была вознаграждена скорейшим водворением в камеру. Сержант больше не стал ее лапать. Но подтолкнул в спину. Вслед ничего не сказал. Значит, интуиция ее не подвела. Правильно поступила она, что не стала злить конвоира. Да и не могла подвести ее интуиция. Она же во сне. И, похоже, сон этот управляемый…
Камера была примерно такой, какой она ее и представляла. Небольшое помещение, бетонный пол, стены плохо выкрашены масляной краской, четыре наглухо привинченные к полу койки с грязными матрасами, стол, скамейки, под потолком тусклая лампочка с зарешеченным абажуром, у входа унитаз с шумным бачком.
Занята была только одна койка. На ней возлежала женщина неопределенного возраста. Ей в равной степени можно было дать как двадцать, так и сорок лет. Глаза вроде бы молодые, но кожа лица неестественно темного цвета, как будто лютыми ветрами дубленная. Да и без алкоголя здесь явно не обошлось. Под глазами темные круги, губы в трещинах, волосы грязные, спутанные. И одета не ахти. Не сказать, что совсем уж бомжацкий у нее наряд, но и на людях в таком виде лучше не появляться.
– Кто такая? – не поднимаясь, бесцеремонно спросила баба.
– Варвара я.
– Варвара-краса, длинная коса… Тебя уже распаковали?
– То есть.
– Ну, вертухи еще пробу не сняли? Они таких красуль, как ты, обычно не пропускают. Тем более что сегодня Пузай на раздаче… Раздевал?
– Раздевал.
– А не вставил?
– Вам что, обязательно знать эти подробности? – возмутилась Варвара.
– Значит, вставил. А ты на меня, киска, голоса не повышай! – вскинулась баба.
Сорвалась с койки, подскочила к ней, пальцами, как тисками, сжала ее щеки и больно задрала голову вверх.
– Ты права здесь свои не качай, не надо! Люди будут решать, сколько у тебя здесь прав! А пока что не возникай!
Варвара очень надеялась, что эта встряска вернет ее наконец-то в спальню, где она так неосторожно заснула в ожидании Жени. Но нет, она так и осталась в камере… А может, все-таки это не сон!
– Ты поняла это, детка? – еще раз встряхнула ее сокамерница и отпустила.
Варвара ошеломленно кивнула. Да, она поняла… Хотя не совсем понятно, почему она здесь и терпеливо сносит выходки явно выраженного уголовного элемента.
– Ну, если поняла, тогда живи, – неожиданно подобрела баба. – Фиса меня зовут. Это и кликуха, да. И от Анфисы… Папа с мамой, царство им небесное, Анфисой от большого ума нарекли. Ну да ладно, я не жалуюсь. И ты не имей привычки жалиться. У нас это не любят. За какие такие грехи тебя сюда зачалили? Статью какую шьют.
– Пока никакую, – соврала Варвара.
Развращение несовершеннолетних – далеко не самая почетная статья в Уголовном кодексе. Во всяком случае, хвастаться нечем.
– Ты мне горбатого не лепи, не надо! – волком посмотрела на нее Фиса. – Меня не проведешь. За мной уже две ходки. Я таких, как ты, насквозь вижу. Ну, давай, колись. А то ведь я все равно узнаю.
Действительно, тайное легко может стать явным. Так что нет смысла изворачиваться.
– Статья сто двадцатая, – призналась Варвара.
– Оба-на! С малолеткой, что ли, замутила?
– Ему через четыре месяца восемнадцать. И мы очень любим друг друга.
– Любовь не любовь, а ментам за радость человеку срок впаять… Мэр у нас влегкую малолеток пользует, девкам и четырнадцати нет, а он их насаживает. Все это знают. И ничего, жив-здоров козел и не кашляет. А тебя вот за любовь зачалили. Еще и в наручники укатали, как ту каторжанку. Беспредел, в натуре. Да, попала ты, Варюха, не вопрос. Круто за тебя взялись. Здесь явно что-то не то. Или ты реально малолетку развратила, или кто-то крови твоей жаждет. Кто у твоего пацана родители? Шишкари небось крутые?
– Нет, родители его здесь ни при чем…
Варвара вдруг испытала острую потребность выговориться. Она уже поняла, что не снится ей ничего, все реально до ужаса. И если она сейчас хоть как-то не облегчит душу, то у нее наступит помутнение рассудка.
– Тогда кто при чем?
– Муж мой.
– А, ясно, простить не может, – оживилась Фиса.
«Даже прожженную уголовницу можно заинтриговать бабской историей, – подумала Варвара. – Уголовники же тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо».
– Не может.
– А он крутой, твой муж?
– Крутой. И авторитетный. Агапов его фамилия. Люди определенного круга называют его просто Агап…
– Агап?! Твой муж?! – не смогла сдержать своего удивления Фиса. – Ну и заморочки, скажу я тебе! Да, тогда ты точно влетела не по-детски. Надавит на твоего красавчика, и полезет из него гной, как из чирья. Заставит рассказать, как ты его трахаться заставляла, тогда тебе никакой адвокат не поможет.
– Не заставит. Женя не такой. Да он и не узнает, что я здесь. Агап ему не скажет. Потому что Женя очень ему нужен.
– Он что, киллер, твой Женя?
– Нет. Был бы киллером, Агап его уже убил бы. Чтобы самому пулю не получить.
– Да, дела… Но если твой Женя не расколется, тогда тебе нечего бояться.
– Есть видеозапись.
– Кто писал, менты?
– Нет, Агап. Догадался камеру поставить.
– Чепуха. Без санкции эта запись недействительна… Но тут понимаешь, в чем дело – у Агапа все схвачено. И если он захочет тебя посадить, то тебе никакой закон не поможет. Говоришь, что Пузай тебя раздевал… Это плохо. Он должен знать, кто у тебя муж. Но не забоялся. Еще и распаковал, да?
– Нет. Честное слово, нет.
– Значит, все-таки не уверен, что с тобой можно. И я не уверена. Хотя и можно было бы с тобой замутить.
Фиса неожиданно изменилась в лице. И самым неприглядным образом. Глазки замаслились, губы исказила слащаво-похотливая улыбка.
– А как ты думала, крошка! Жизнь у нас такая, что мужика только здесь можно получить. Ну еще и в СИЗО, если повезет. Ну на суде, в перерыве солдатики отбаловать могут, если хорошо попросишь. Да и сами они хорошо просить могут… А на зоне, там одни бабы. Ну, хозяин там и кум еще мужиками могут оказаться, хотя толку от них никакого. Баб слишком много, да и не на каждую встанет. Так что приходится в любовь друг с дружкой играть. Знаешь, заводит… Я по прошлой ходкой за мужика весь срок была. У меня целый гарем был. Так все чисто, по любви. Другие коблы понта ради в такие дела впрягаются. Одна пайку свою отдает, другая обстирывает, третья на ночь сказки читает. Ну, бывает, зажигают, но это чисто от скуки на все руки. А у меня душевный подход… Я с одной своей «женой» до сих пор переписываюсь, так-то вот. Ты за мной, как за каменной стеной жила бы, горя бы не знала…
