Хотя Арсений и говорил все это уравновешенно-благонравным тоном, все же посмотрел на Тану с нарочито смешливым выражением лица, как бы донося до ее сведения: конечно, Герке-Цугундер настоящий козлоногий похабник, но не стоит опускаться до его уровня.
– Все равно он мудак, – прошептала Тана им вслед одними губами, когда Арсений обернулся к девушке уже на выходе из процедурного зала.
Тогда доктор, не вполне осознавая, что и зачем делает, подмигнул ей самым залихватским образом, а Тана улыбнулась ему в ответ. И тут же Арсений понял – он теперь в один миг добился больших ее симпатий, чем за все время их совместного полета, несмотря на великую тьму научно обоснованных ухищрений, настоятельно рекомендованных общей теорией первичного контакта.
Но день с этого момента целиком пошел насмарку. Фон Герке-Цугундер, разумеется, вместе с подбитым глазом как прилепился к доктору с утра, так и не отставал до самого отбоя. Ему, видите ли, нужна помощь Э-психолога, чтобы пережить космических масштабов стресс. Конечно, в иные периоды красотку Тану можно было обозвать и так, но вряд ли средних размеров фингал, который, кстати, весьма успешно обещался пройти к завтрашнему вечеру, тянул на вселенскую катастрофу. И как назло, магистр Го Цянь не мог прийти к Арсению на помощь. Еще до первого завтрака китайский философ и сеньор Рамон заперлись в лаборатории, не вышли даже на обеденный перерыв. А нервное и громко выраженное требование пана Пулавского, посланное по переговорной мембране – соблюдать корабельный распорядок, – оба ученых проигнорировали.
Арсению же ничего не оставалось, как слушать нудные разглагольствования господина комиссара о страшном упадке нравов по всей системе, перемежающиеся время от времени похвальбой о прошлой значимости его чиновничьей особы, с чьими заслугами на корабле возмутительным образом не считаются. Наиболее разумной тактикой было просто кивать в ответ, изредка вставляя короткие замечания «вы очень наблюдательны, господин комиссар», или «ничего не поделаешь, надо терпеть ради общего блага», или еще более краткое «ай-ай-ай, хм-хм!». Арсений уже успел согласно графику проинспектировать состояние вверенного его попечению медицинского бортового комплекта: все залитые в плексоморфный монолит печати со штампом КГ были на месте, и доктор зафиксировал проверку, приложив указательный правый палец к контрольной отметке. Потом посетил и камбуз, Пулавский недавно жаловался – есть подозрение на грибок в камере синтетического квазибелка. Грибка, по счастью, не оказалось, а вот как в стерильный контейнер попали человеческие сопли – это оставалось неразрешимой загадкой. Пан интендант клялся и божился, что, кроме него, на камбуз не имела доступа ни одна живая душа – Эстремадура закончил с рабской повинностью еще месяц назад, а уж он сам человек чистоплотный, – и чтобы его сопли, да в главной пищевой камере, не может такого быть. Тут же выступил по-прежнему хвостом следовавший за доктором Герке-Цугундер, который безапелляционно заявил: в происшествии явно виновата навигатор-протектор Закериди, и виновата в том умышленно. Однако и доктор, и пан интендант акт диверсии со стороны экипажа с возмущением отвергли, а комиссар обиженно провозгласил, что они еще попомнят его пророческое слово. В общем, жизнь в этот день у доктора Мадянова совсем не удалась.
Ну хоть бы Антоний не был на вахтенном дежурстве! Тогда вышло бы чего проще – предложить Цугундеру перенести пытку словесами в собственно каюту доктора для большего интимного удобства, а там Гент рано или поздно обязательно бы спровадил господина комиссара с глаз долой. И самое занятное, что его соседу ничего особенного бы для этого делать не пришлось. Фон Герке-Цугундер, уж кто его знает почему, люто боялся мирного пилота Галеона Антония. Тому достаточно было только посмотреть комиссару в лицо обычным спокойным, даже немного ленивым взглядом, как Герке-Цугундер мгновенно превращался в тихую атомную пыль.
Справедливости ради надо, однако, сказать, что и сам доктор Мадянов по не менее необъяснимой причине порой испытывал тревожное беспокойство в обществе своего соседа. Хотя ему-то Гент и слова не сказал не то что грубого, но и просто раздраженного. Второй пилот, напротив, всегда оставался по всякому поводу улыбчиво-доброжелательным, пускай и в меру неотесанным космическим хамом, но это как раз было нормально, и все прочее время, когда Арсения не одолевала вдруг странная тревога, был не сосед, а истый клад. Тем более у доктора не имелось ни малейшего шанса что-то сломать или временно вывести из строя в их надежно сконструированной спальной каюте. Поэтому попреков в безрукой интеллектуальности он тоже ни разу от Антония не слыхал. И вообще, Гент как-то сразу предоставил ему полную свободу благоустройства их совместного обиталища, покорно согласился на почетную нижнюю койку, а предложи Арсений и верхнюю, Галеону Антонию тоже вышло бы все равно. Единственно, что никак доктор Мадянов пока не мог разумно объяснить, так это полное и совершенное отсутствие у второго корабельного пилота даже намека на личное имущество. Конечно, «меморабельные комплекты» были строжайше запрещены, и сам Арсений, найди у кого доказательства нарушения этого правила, конфисковал бы опасный психогенный фактор не задумываясь. Особенно в пространстве свободного полета, рассчитанного, самое малое, на двадцать примерно лет в одну сторону и соответственно столько же в обратную. Непосредственные радио– и панорамные контакты с близкими и друзьями в экспедиции подпадали под запрет уже с момента старта «Пересмешника». Но все же свои, личные вещи имелись у каждого на борту. У кого фильмотека сновидений, если недостаточно казалось корабельных запасов, у кого голографическая картотека будущих, текущих и прошлых научных трудов, у Кэти Мелоун с собой обнаружились два вечерних платья, а фон Герке-Цугундер вообще тащил целый гардероб, включая небесно-голубую фрачную пару с длинными хвостами-фалдами. Арсений тоже вез немало хлама, оказавшегося ненужным вообще, за исключением разве заветных баклаг с концентрированной водкой. И даже у пирата Хансена доктор собственными глазами видел закрепленный на стене старинный роскошный хронометр, а рядом неслыханное антикварное диво – красного дерева небольшой судовой штурвал, и на нем, в переплет, импровизированная золотая якорная цепь. Впрочем, у старого Юла дом всегда был там, где он в данный момент находился, так что упреждение о «меморабельных комплектах» его касалось мало.
А вот у Галеона Антония не имелось совсем ничего. Личные средства гигиены (одна лишь Тана везла с собой внушительное по размеру хранилище разнообразных туалетных духов и целых два автоматических парикмахерских селф-хэлпа), и те Гент позаимствовал из интендантского запаса. Ни единой вакуумной нитки неказенного образца, ни единой посторонней клапан-пуговицы, завезенной с Земли или иной планеты, ничего у Антония не нашлось своего. Это сильно затрудняло для доктора правильный вывод его личностного психотипа, точнее, данную процедуру для Гента ему осуществить вообще не удалось. И самое скверное, внутренний голос подсказывал Арсению – этого не нужно делать вообще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
