Канагаи и испуге отскочил в сторону. Он уже знал, что здесь произошло.
— Дядя! — раздался крик Эммы. — Пожалуйста, сойдите вниз! Прошу вас!
Она стояла за спиной Канагаи.
Тэрада со стоном что-то невнятно произнёс. Но всем послышалось: «Бедная девочка!..»
Тэрада поднялся на второй этаж. Это было невероятно! Для этого нужны были сверхчеловеческие усилия.
Когда белый халат Тэрады скрылся в коридоре второго этажа, Канагаи сказал Кохияме:
— Вы оказались правы. Он и меня не послушался.
— Что же теперь делать?
— Я поеду в клинику и вернусь с санитарной машиной. Нужно будет ещё раз хорошенько продезинфицировать всю квартиру и внутри и снаружи.
— Значит, вы полагаете, что у него чума?
— Почти уверен. Да и он сам убеждён, что это чума.
— Ну а что, если это устойчивые бациллы?
— Как бы там ни было, время от времени окликайте его. Надо же по крайней мере знать, что с ним происходит.
Канагаи уехал. Он вернулся на санитарной машине к шести часам вечера. Кохияма, Катасэ и Канагаи произвели тщательную дезинфекцию квартиры Убукаты внутри и снаружи. К Тэраде они больше не пошли, было решено выждать, пока он, окончательно обессилев, сам не попросит помощи или не впадёт в бессознательное состояние. Тогда его можно будет увезти в больницу — иного выхода не было.
Никто не знал, как долго придётся ждать, и пока каждый решил заняться своим делом. Катасэ сел к Канагаи в санитарную машину, а Кохияма и Эмма вышли во двор. Если бы их хватились, Сатико должна была сказать, что они устали и пошли отдохнуть: Эмма — в своей комнате, Кохияма — в гардеробной. На всякий случай комнату Эммы заперли на ключ.
Кохияма стал отгребать хворост и сено, скрывавшие лаз. Он старался делать это бесшумно, хотя санитарная машина стояла далеко. Увидеть же их из дома не могли: их надёжно заслонял кустарник и деревья. К тому же обитатели «загородной виллы» стали рано закрывать окна, выходящие на север. Единственным человеком, который мог бы увидеть мелькавшие в зарослях чёрный пиджак и красное пальто, был Тэрада. Он любил выходил, на веранду второго этажа или смотрел в окно в темноту вечернего парка. Но сейчас этого можно было не опасаться.
— Здесь, — сказала Эмма.
В этом месте забор был неровный. Забор возводился в спешке, и, очевидно, по оплошности строителей один блок был поставлен кое-как, цемент отвалился, и по краям плиты образовались просветы.
Кохияма толкнул плиту, она легко поддалась и упала.
Парк был уже окутан вечерним мраком, но сквозь листву откуда-то пробивался свет, образуя дрожащую дорожку на земле. Перед ними лежала тропинка, которая с детских лет была символом свободы для Эммы.
— Путь открыт! — воскликнула Эмма.
— Быстрее! — поторопил Кохияма.
Заглянув через отверстие в парк, он подал Эмме знак, чтобы она перелезла первой. Квадратная дыра в заборе была не более тридцати сантиметров, но гибкое тело девушки сравнительно легко проскользнула в неё.
За ней полез Кохияма. Сжав плечи и извиваясь, он старался пролезть как можно скорее, но лаз был слишком узок и он никак не мог протиснуться. Наконец пролез и он.
— Н-да, у меня это не очень ловко получилось! — усмехнулся Кохияма.
— Запачкался весь, — сказала Эмма и принялась чистить его пиджак. Воздух в парке был свежий, совсем не похожий на тот, которым они дышали только что, в каких-нибудь двадцати метрах отсюда. Кохияма с наслаждением втягивал в себя этот живительный воздух.
Эмма молча смотрела ему в глаза. Её чёрные зрачки блестели и в темноте, а голубоватые белки, казалось, источали какой-то нежный свет.
Вдруг она, словно чего-то испугавшись, вскрикнула и бросилась бежал, в глубь парка. Она пересекла его и спустилась со склона к белевшему внизу пруду.
Всего каких-нибудь шесть дней она просидела взаперти. Но каким чудесным, свежим и сверкающим виделся ей сейчас мир! Сверкало, казалось, всё: и листья, и кора деревьев, и даже сама темнота. Словно всё вокруг вдруг обновилось. Никакими словами не смогла бы она передать всю прелесть, всё очарование этого вечера.
Шесть дней в карантине показались Эмме бесконечно томительным заточением, и сейчас у неё было ощущение, что она не просто вырвалась на свободу, а как бы заново родилась.
Время от времени в парковых аллеях мелькали одинокие прохожие. Они шли торопливо, очевидно, спешили с работы домой. У пруда стояли скамейки, на которых, прижавшись друг к другу, сидели парочки.
Эмме очень хотелось сказать им всем что-то хорошее, ласковое.
Когда Кохияма нагнал её, она взяла его за руку.
— Пойдёмте туда, — сказала она.
Взявшись за руки, как дети, они перешли через длинный мост. Белые лебеди бесшумно плыли по водной глади. То и дело из воды выпрыгивали рыбки.
— Прелесть! Всё живёт и радуется. Никогда не думала, что жизнь так прекрасна!
2
Кохияма смотрел на пустые лодки, покачивающиеся на воде у речной станции. Когда-то он приходил сюда кататься со своей прежней возлюбленной. Она непрерывно болтала, рисуя ему картины их будущей семейной жизни. Она была очень счастлива, мечтая о том, когда вместе с ними в лодку сядет их первый малыш, потом второй, потом третий… А Кохияма молча грёб, и ему казалось, что с каждой её фразой лодка тяжелеет, принимая новых членов их будущей семьи…
— О чём вы задумались, Кохияма-сан? — спросила Эмма. — Сейчас не надо думать. — Неожиданно Эмма тоже разговорилась. — Вон сидят влюблённые! А за кого принимают нас? Муж и жена? О, нет! Влюблённые? Брат и сестра? Или просто добрые друзья? Впрочем, не всё ли равно? Пусть принимают за кого угодно, не правда ли?
О том, что их могут принять за отца и дочь, она не сказала — слишком невелика была разница в возрасте. Но пустота, которая образовалась в её жизни после смерти отца, единственного близкого человека, которого она любила и в то же время ненавидела за его деспотизм, казалось, угнетала её значительно больше, чем можно было ожидать. И сейчас ей нужно было заполнить эту пустоту.
— Я считаю, что всё это можно совместить, — сказал Кохияма. — В зависимости от обстоятельств можно быть либо тем, либо другим, либо третьим. По-моему, это самое замечательное.
— Нет, — возразила Эмма. — Это мужская логика. Рассуждения эгоиста. А я говорю о другом. Я за нерассуждающую любовь, за непосредственность чувств.
— Вам, кажется, очень нравятся такие сочетания: «подлинная свобода», «нерассуждающая любовь»?
— Да, — ответила Эмма. — И это, наверное, потому, что где-то в глубине души я всё-таки верю в бога…
Кончив среднюю школу, Эмма поступила в миссионерский католический колледж. Самым тяжёлым временем были для неё годы ученья в начальной школе. Но и в колледже она не нашла ни «подлинной свободы», ни «нерассуждающей любви». Здесь ей тоже то и дело напоминали о том, что она метиска.
Со дня рождения Эмма была обречена на жизнь, полную противоречий, и только потому могла, наверное, жить, что принимала эту жизнь без всякого протеста.
Они обошли вокруг пруда. Летний театр был пуст. Оркестр не играл, но в этот вечер ей не нужна была его игра, музыка звучала сейчас в ней самой.
Они подошли к турникам. Ухватившись обеими руками за перекладину, Эмма легко подтянулась и уселась на ней. Её красное пальто на мгновение распласталось в воздухе, как распустившийся цветок, мелькнули стройные ноги.
Кохияма подтянулся на соседнем турнике, который был чуть повыше. Со времени колледжа он уже лет десять не подходил к турнику и взобраться на него с первого раза не смог.
Взглянув друг на друга, они рассмеялись.
— А у вас сильные руки! — сказал Кохияма. — Я не ожидал.
— Странно для женщины, да? Я ведь всегда была озорной девчонкой. Это мне помогало жить.
Глядя, как она, ловко усевшись на турнике, смотрит с высоты вниз, Кохияма подумал: «Возможно, она именно это и считает подлинной свободой?»
Но Эмма вдруг сказала:
— Там, за тёмной рощей, мой дом. Я как бы издали разглядываю своё прошлое. И если это видение издалека — свобода, то это печально.
— А ведь подлинная свобода, вероятно, и состоит в том, чтобы распрощаться со своим прошлым, уйти оттуда, где твоим уделом были печаль и безнадёжность, — сказал Кохияма.
Он почувствовал, что пряжка больно впилась в живот, и спрыгнул на землю. Для него, тоже подумал он, печальным местом заточения стал этот дом, который Эмма сейчас рассматривала со своей перекладины.
— Мне нужно позвонить по телефону, — сказал он.
— Позвонить? — удивлённо переспросила Эмма и тоже спрыгнула вниз.
— Да. Я быстро.
— Хорошо, — согласилась Эмма.
Поблизости телефонной будки не было. Нужно было подняться по склону вверх и по переулку дойти до Киссёдэра. Было рискованно появляться сейчас на улице. Его пугала не встреча с кем-либо из знакомых, он боялся, что, попав в мирную, оживлённую толпу, он поддастся неодолимому желанию убежать из изолятора.
